“Самиздат” (самодеятельное изготовление и распространение неподцензурных печатных материалов, Ю.К.) сопровождает, по-видимому, всякое тоталитарное общество. Его функция – утолять информационный и интеллектуальный голод, создаваемый официальной цензурой. В отказной среде роль “самиздата” была намного шире. В его функции входило еще и образование (книги по истории, религии и культуре, учебники и учебные пособия), и информация (газеты, журналы, информационные бюллетени, хроники борьбы), и борьба (письма и обращения в советские и зарубежные инстанции), и самовыражение людей, находящихся под постоянным давлением карательных органов. “Самиздат” был также нашим способом общения с еврейским миром и Западом, помогавшим и нам, и им лучше понять друг друга.
Уже к концу шестидесятых годов стало ясно, что публикации на Западе являются важнейшей составляющей нашей борьбы. Поэтому многие обращения, письма и декларации были адресованы не только и не столько советским государственным органам, сколько международному еврейству и западному обществу.
Еврейское национальное движение и вместе с ним еврейский “самиздат” не претендовали на реформу советского общественного и государственного строя. Содержанием нашего “самиздата” было отражение борьбы за выезд и вопросы еврейской национальной идентификации. Составители и авторы следили за тем, чтобы публикуемые материалы по возможности не выходили за пределы этой тематики. И то, и другое не противоречило советской конституции, поэтому после того, как к началу 1972 года правила игры более или менее определились, еврейский “самиздат” стал носить практически открытый характер.
На обложке первого номера журнала “Евреи в СССР” стояли имена и адреса его редакторов – Александра Воронеля и Виктора Яхота. Большинство авторов подписывали свои работы, поскольку вместе с опасностью репрессий такая открытость и связанная с ней известность автора давали ему достаточно высокий шанс на выезд.
В “самиздатовской” печати публиковались малоизвестные литературные произведения, посвященные еврейской теме: стихотворения Владислава Ходасевича, Михаила Светлова, Эдуарда Багрицкого, Ильи Эренбурга, Бориса Слуцкого, Наума Коржавина, Александра Галича, Иосифа Бродского… Там впервые увидели свет произведения Нины Воронель, Александра Радковского, Юрия Колкера, Игоря Губермана, Бориса Камянова, Ильи Войтовецкого, Юлии Шмуклер, Феликса Канделя, Ильи Габая, Бориса Хазанова, Михаила Домальского (Байтальского, Ю.К.), Ильи Рубина, Александра Воронеля и многих других. В “самиздате” печатались исторические исследования Меламедова, Ривоша, Вагнера, Романовского, Прайсмана.[1]
Довольно активно распространялась в “самиздате” религиозная литература, как переводная, так и оригинальная: “Хаббад” Розенштейна, “Я верю” Шнейдера, “Комментарии к Пятикнижию” Эссаса и другие.
В “самиздате” получили распространение и учебные пособия для изучения иврита, написанные отказниками: “Пособие по изучению языка иврит при помощи рисуночных задач” Иды и Абы Таратуты, “Грамматика языка иврит” Л. Зелигера и другие.
По мере налаживания контактов с Западом в отказной среде все большее хождение получали произведения “тамиздата”, т.е. книжки, изданные “там”, за рубежом. Но поскольку удовлетворить растущий спрос на книги культурного, исторического и религиозного содержания за счет “тамиздата” было практически невозможно, то некоторые из этих книжек переводились и воспроизводилась подручными средствами, т.е. превращалась в “самиздат”. Так появились в “самиздате”: “Исход” Лиона Юриса; “Краткая история еврейского народа” Сесиля Рота; выдержки из “Истории” Дубнова; статьи Жаботинского, Трумпельдора и многое, многое другое. После того, как в Израиле наладили выпуск и доставку в Союз книг из серии “Библиотека алия”, многие из них также воспроизводились и распространялись в “самиздате”. Большое хождение в отказной среде получили растиражированные отказниками кассеты с записями песен на иврите и аудиоматериалов для изучения иврита.
У всякого “самиздата” есть три составляющие, каждая из которых преследовалась карательными органами: сочинение или составление, изготовление и распространение. “Самиздат” всегда, даже если это были просто грамматические упражнения на иврите, изымался на обысках и являлся неизменным фактором во время допросов: “Кто дал? Кто брал? Кто занимался изготовлением?”
Сам по себе “самиздат” не противоречил сухому советскому закону, если в нем не содержалась заведомая ложь против советского общественного и государственного строя. На практике, однако, это означало, что любая правда о советском общественном и государственном строе, нежелательная с точки зрения советского руководства, классифицировалась карательными органами как заведомая ложь. А если эта правда получала слишком большое распространение или попадала за рубеж, то ее могли отнести и к “клевете, направленной на подрыв советского общественного и государственного строя”, что каралось гораздо строже – до семи лет лагерей и пяти лет ссылки (просто за “клевету” давали три года лагерей).
Отдельным уголовным преступлением считалось несанкционированное использование множительной техники, скажем, ксероксов. Как только в руки властей попадал неподцензурный материал, изготовленный на ксероксе, или, хуже того, типографским способом, сразу начиналось расследование. Нарушителей находили и строго карали. Было время, когда даже печатные машинки личного пользования необходимо было регистрировать и ставить на учет. Поэтому практически до конца восьмидесятых годов наиболее распространенными методами изготовления “самиздата” оставались фотоспособ и пишущая машинка.
Еврейский “самиздат” возник задолго до того, как начало формироваться отказное сообщество. “Наиболее ранний еврейский “самиздат” известен с послевоенных лет, однако, вряд ли можно говорить о “самиздате” как о явлении в годы правления Сталина. Отдельные примеры были исключениями… Лишь после смерти Сталина вышедшие из мест заключения сионисты старого довоенного поколения начинают новый еврейский самиздат”.[2]
Долгие годы служил он возрождению национального самосознания и достоинства. На этой ниве хорошо потрудились в пятидесятых и шестидесятых годах Меир Гельфонд – вначале в Жмеринке в составе группы “Эйникайт” (идиш, “Единство”), а затем в Москве, Лея и Борис Словины, Эли Валк (Рига), Эзра Моргулис, Соломон Дольник, Майрим Бергман, Виталий Свечинский, Израиль Минц, Феликс Дектор (Москва) и многие другие. Основная часть “самиздата” была переводной, но были и самостоятельные работы. Так, “Эзра Маргулис написал в 1962-64 годах двухтомный труд “Обзор жизни еврейских общин” – около 600 машинописных страниц, в котором давалось краткое описание положения еврейских общин в диаспоре, рассказывалось об их культуре, связи с Израилем, подробно освещалось положение советских евреев, обреченных антисемитской политикой властей на полную ассимиляцию. Еще ранее, в 1960 году, Маргулис закончил монографию “Государство Израиль” объемом около 230 страниц… Высокого роста, с копной седых волос, умевший слушать, он стал душой и организатором первого в Москве кружка еврейской молодежи и интеллигенции”.[3] Он успел отсидеть в советских лагерях и тюрьмах семнадцать лет и был уже серьезно болен, но продолжал продуктивно работать.
“Помню свой последний визит к больному Маргулису, – вспоминает его однофамилец (но не родственник) Михаил Маргулис.97 – Предвидя скорую кончину, он просил продолжать дело его жизни и завещал мне свой архив. После его кончины (1965) мне позвонила женщина, член его кружка, и попросила приехать на дачу под Москвой. Там она передала мне старый чемодан, в котором находилась большая машинописная книга в черном переплете “Государство Израиль”, журналы “Шалом” и “Ариэль” на русском языке (израильские), а также “Вестник” (или “Сборник”), подборка материалов “Горький об антисемитизме”, составленные Эзрой Маргулисом и Дольником. Все эти материалы стали базой нелегального архива московского еврейского “самиздата” и пополнялись мною до осени 1971 года, когда мы с Нэрой (женой) уехали в Израиль”. В 1968 году в “самиздате” стала распространяться рукопись Якова Эдельмана “Диалоги”.
Отличительной чертой раннего “самиздата” являлось отсутствие периодических изданий, появившихся лишь на этапе открытой борьбы за выезд в 1969-70 годах. К этому времени у демократического движения уже были “Синтаксис” (1960), “Феникс (1961), и “Хроники текущих событий” (апрель 1968). “Появление еврейского периодического “самиздата” явилось непосредственным следствием возникновения сплоченного сионистского движения за выезд в Израиль”.[4] Решение об издании первого периодического издания “Итон” (ивр.,”Газета”) было принято на Всесоюзном координационном комитете. Редакция состояла из представителей Москвы, Ленинграда и Риги. Их усилиями в 1970 году вышли сборники “Итон Алеф” и “Итон Бет”. Редактором “Итона” был Л.Коренблит (Ленинград), автором ряда материалов, организатором тиражирования и распространения – И.Менделевич (Рига). Активную роль в подготовке сборников играли В.Богуславский (Ленинград) и Ф.Малкин (Москва). Третий номер журнала был конфискован, а редактор, издатели и распространители (часть из них проходила по Ленинградскому процессу) – арестованы и осуждены.
Через несколько недель после появления “Итона” в Москве начал выходить журнал “Исход”.
– ВКК принял решение по обоим журналам или “Исход” – частная инициатива? – спросил я Виталия Свечинского.[5]
– Когда мы с Меиром Гельфондом разделились на группы “алеф” (открытую) и “бет” (закрытую), мы в “алеф” решили, что можем тоже позволить себе “Хронику текущих событий”.[6] “Исход” стал еврейской “Хроникой”. ВКК не имел к этому отношения, это была наша инициатива.
– Имя редактора вы на обложке указывали?
– Мы, как и демократическая “Хроника”, не указывали редакторов и составителей. Единственный, кто в то время это делал, был Чалидзе – он и телефонный номер, и адрес… Более того, никто из наших не знал, что редактором “Исхода” был Федосеев, что ему помогала жена Аля, а ее мать, Дора Колядницкая, распечатывала тираж. Яша Роненсон – сегодня он Ронен – отвечал за хранение и распространение, а я поставлял материал.
– Демократическая “Хроника” началась в апреле шестьдесят восьмого года. А “Исход”?
– В семидесятом году. КГБ шел по нашим следам, наступал на пятки. Им удалось найти тираж номера, подготовленного перед нашим отъездом. Роненсон заховал его в печную трубу возле метро “Аэропорт”. Я в это время был уже в Вене, и сердце замирало от страха за Федосеевых и Роненсона, но они успели выскочить. КГБ экземпляры нашел, но установить источник не смог. После нашего отъезда “Исход” попал в руки Исая Авербуха, и он выпустил последние номера.
– Он же одессит!
– Он из Одессы, но в основном пребывал в Риге и в Москве… Он как ртуть, крепко сбитый, необычный, с эзотерическими свойствами, поэт и душевед. Мы его любим.
– Формирование отказного сообщества началось с ваших журналов?
– Это еще не мы, это началось с Воронеля. Его “Евреи в СССР” – классический журнал общины и сопротивления.
Основным содержанием “Исхода” являлись письма и обращения активистов сионистского движения, материалы судебных процессов. С весны 1970 года и до начала 1971 года вышло 4 номера по 30-40 страниц в каждом.
После ареста и осуждения рижско-ленинградской группы центр изготовления и распространения “самиздата” переместился в Москву. В 1971-72 годах в столице выходит журнал “Вестник исхода”. Активное участие в издании вестника принимали В.Меникер, Ю.Брейтбарт, Б.Орлов, М.Занд. Всего вышло три номера этого журнала объемом 50-100 страниц. В 1972-73 годах вышли три сборника под названием “Белая книга исхода” под редакцией Романа Рутмана.
Вначале более ассимилированная московская интеллигенция испытывала влияние демократического “самиздата”, что находило свое отражение в “самиздате” еврейском. Рижский “самиздат” в значительно меньшей степени испытывал такое влияние. Там более заметным было проявление старых сионистских традиций. Со временем журнальный “самиздат” освободился от внешнего влияния и начал развиваться по собственным законам.[7]
С октября 1972 года в Москве выходит литературно-публицистический журнал “Евреи в СССР”, ставший наиболее продолжительным и влиятельным изданием. Содержание журнала определял подзаголовок – “Сборник материалов по истории, культуре и проблемам евреев СССР”. Журнал включал материалы по эмиграции и ассимиляции, еврейской культуре, истории и религии, короткие рассказы и поэзию.
“Во вступительной статье первого номера составители писали: “Мы решили начать систематическое изучение проблемы, применяя при исследовании критерии научной добросовестности, к которым привыкли в нашей профессиональной деятельности”.[8]
Авторы помещаемых в журнале статей должны были разбираться в поднимаемой ими тематике, а материалы – не носить политического характера и не содержать клеветнической информации.
У истоков журнала стояли видные активисты движения Александр Воронель и Виктор Яхот.
– Когда у тебя возникла идея журнала? – обратился я к Александру Воронелю.[9]
– В разговоре с Яхотом в семьдесят первом году.
– В чем она состояла?
– Я считал, что евреи должны говорить о себе своими словами, самовыражаться. Благодаря Неле я много общался с писателями, и почти все они были евреи. Меня поражало, до какой степени они несвободны, то есть никто не выражал себя как еврей. Были трагикомические в этом смысле встречи, например, с Александром Моисеевичем Володиным, очень успешным драматургом в России. Мы были близко знакомы и когда приезжали в Ленинград, часто заходили к нему. Уже будучи в отказе я как-то заехал со своим “самиздатом” и дал ему почитать. Он жадно схватил, почитал и сказал: “Мне было так приятно! Я впервые читал печатное слово “еврей” без краски стыда. Ведь каждый раз, когда я произносил это слово, я оглядывался и чувствовал себя как-то неловко”. Его настоящая фамилия Лифшиц, и он, русский писатель, не просто боялся, а немножко стыдился того, что он еврей.
– Вначале ведь далеко не все рвались участвовать, печататься…
– Да, а потом все захотели, чтобы их ставили на обложку.
– За журнал давили?
– Меня таскали в КГБ очень часто, особенно перед международным семинаром в семьдесят четвертом, чуть ли не каждый день. Они пытались пугать и по семинару, и по “самиздату”. По журналу, например, гэбэшник говорит: “Это не семидесятая, конечно, но на сто девяностую тянет”. Я говорю: “Нет, потому что сто девяностая статья – это же клевета, то есть заведомая неправда. Но я думаю, что все, что мы печатаем, это – правда”. А он: “Это вы так думаете, а я вам говорю, что это клевета!”. “А кто вы такой? – спрашиваю. – Кто может определить, чтó есть правда, а чтó неправда?” Он говорит: “Как это? Комитет государственный безопасности вам говорит, что это неправда!”. Я говорю: “Первый раз слышу такое определение истины. Я ведь ученый…” И я видел по его реакции… не то, чтобы он со мной соглашался, но он говорил: “Учтите, если вы будете продолжать, то рано или поздно закончится сто девяностой”.
Активное участие в работе журнала в различные времена принимали Моше Гитерман, Марк Азбель, Борис Орлов, Виктор Браиловский, Александр Лунц, Бэлла Палатник, Михаил Агурский, Илья Рубин, Эйтан Финкельштейн, Феликс Дектор, Рафаил Нудельман, Эмма Сотникова, Владимир Лазарис и другие.
В журнале публиковались исследования и эссе профессоров Воронеля и Азбеля, Яхота, Школьника и Рубина. В них авторы пытались с помощью собственного воображения и эрудиции философски охватить смысл еврейского существования на протяжении поколений.[10]
Последним редактором журнала был Виктор Браиловский. С вводом советских войск в Афганистан в 1979 году ситуация с правами человека начала резко ухудшаться. Вновь повеяло ветрами “холодной войны”, изменились правила игры. То, что сходило с рук в период детанта, стало материалом для обвинительного заключения в новых условиях.
– Ты ведь с самого начала был одним из редакторов журнала? – обратился я к Виктору Браиловскому.[11]
– Да, но понимаешь, вначале это было в известной степени формально, я не слишком активно там действовал.
– Тем не менее, твоя фамилия стояла на обложке.
– В первом номере на обложке стояли только две фамилии – Саши Воронеля и Вити Яхота. Потом Яхот уехал, и после этого добавилась целая команда редакторов. Воронель был главным редактором, а я, Илья Рубин, Марк Азбель были редакторами. Когда уехал Воронель, его сменил Илья Рубин, Рубина сменила Эмма Сотникова, а ее – Владимир Лазарис. После отъезда Лазариса и Сотниковой реальным редактором стала Ира (жена Браиловского, Ю.К.). Я остался на обложке, поскольку решил, что если дело дойдет до посадки, то пусть уж лучше сажают меня, а не ее.
– Виктор, как звучит Ирина девичья фамилия?
– Фефер.
– К писателю Ицику Феферу она имеет отношение?
– Да, но отдаленное. Ее дед и Ицик Фефер были, по-моему, двоюродными братьями.
– В эти годы ты ведь не только формально участвовал…
– Да, конечно. Журнал – это большая деятельность. Нужно было работать с авторами, с машинистками, причем, так, чтобы КГБ не засек. В семьдесят пятом году против журнала было открыто уголовное дело, прошли обыски, журнал изымали, то есть, делать все нужно было максимально аккуратно.
– Авторы заявляли о себе, а печать и распространение были закрыты…
– Далеко не все авторы заявляли о себе, многие печатались под псевдонимами.
– Виктор, какова в твое время была концепция журнала?
– Очень простая – знакомить людей с основами еврейской философии, с точками зрения известных евреев России, с тем, что о нас думают другие. Мы много переводили. Были довольно интересные интервью с отцом Менем, с Сахаровым. Печатали мы и просто художественную прозу, философию и даже религиозную литературу.
– По журнальным делам тебя “таскали”?
– Все время. Этот вялотекущий процесс закончился тем, что меня выделили из общего дела и предъявили конкретное обвинение.
– По журналу?
– Да.
– Когда это произошло?
– Меня посадили в ноябре восьмидесятого года.
– А когда тебе сказали, что твое дело выделено?
– Вот когда посадили, тогда и сказали.
– Кого “таскали” кроме тебя?
– По-моему, всех перечисленных товарищей, то есть Рубина, Сотникову, Азбеля, Лазариса.
– Это было дело о клевете?
– Да, статья сто девяносто прим.
– Конкретные эпизоды предъявляли?
– Нет. Ведь не было ни одного обвиняемого. Все, кого вызывали, проходили как свидетели, то есть, их допрашивали. Конкретные эпизоды предъявляются только обвиняемому.
– Сколько времени продолжалось следствие?
– С первых чисел ноября до суда, который состоялся в июне. Потом подали апелляцию, так что из тюрьмы я вышел только в сентябре.
– На следствии было трудно?
– Плохая пища, компания… – не очень, а в остальном – шикарно. Следствие тянулось, я ни на что не отвечал, они что-то гундели. В некоторый момент появились признаки, что они хотят перевести меня в Лефортово и поменять статью, уже пустили по Москве слух. Мне намекали, но потом что-то у них не получилось. Кум (оперативник, Ю.К.) пытался завербовать кого-нибудь из сокамерников, чтобы на меня стучали. Но в камере находился крупный вор в законе Паша Цируль. Он сказал: “Пусть только кто-нибудь пикнет, понял?” – и это действовало намного сильнее кума.
– Рассказывали, что тебя роскошно доставили в место ссылки.
– Да. На машине привезли в аэропорт Домодедово. Там стояли четыре “Волги”, из которых на меня пристально смотрели около десяти гэбэшников. В самолете выделили треть самолета, то есть целое отделение, в которое поместили меня и трех вертухаев сопровождения.
– После того, как тебя взяли, журнал прекратился?
– Да, и уже больше не возобновлялся. В августе семьдесят девятого вышел последний, двадцать первый номер.
– Замечательный был журнал…
Возвращаясь назад, нужно сказать, что всплеск журнального “самиздата” вызвали Хельсинкские соглашения, включавшие исключительно важную для сионистского и диссидентского движений “корзину” по правам человека. Впервые права человека стали неотъемлимой частью более широких соглашений о признании послевоенных границ, об ограничении стратегических вооружений и экономическом сотрудничестве.
В апреле 1975 года, еще до подписания Хельсинкских соглашений в Москве начинает выходить журнал “Тарбут” (ивр., “Культура”), посвященный истории, религии и культуре еврейского народа. Вначале он выпускался в виде приложения к журналу “Евреи в СССР” и даже имел соответствующий подзаголовок. Одним из соображений в пользу такой формы издания было стремление не слишком дразнить власти появлением еще одного журнала. С подписанием Хельсинкских соглашений это соображение отпало, и в 1976 году “Тарбут” начал самостоятельную жизнь.
“Тарбут” был первым после “Евреев в СССР” журналом оформившегося культурнического направления в движении. За ним последуют многие другие: “Наш иврит”, “Евреи в современном мире”, “Магид”, “Хаúм”, “ЛЕА”, “Еврейская мысль”.[12]
Задачей “культурников” являлся поиск выхода на еврейские массы. Сделать это можно, лишь отказавшись от наиболее острых тем, способных отпугнуть читателя. Лозунгом всех культурнических журналов можно считать обращение, появившееся в восьмом номере журнала “Тарбут”: “Читатель, не бойся! – говорилось в нем – Это твой еврейский журнал, это твоя культура, в ней нет ничего запретного. Не прячь журнал в стол, под подушку, за шкаф. Читай свободно, читай открыто. Культура народа не может быть подпольной!”
За изданием журнала стоял Владимир Престин. Он вспоминает, что первыми редакторами были доктор Вениамин Файн и писатель Феликс Дектор, занимавшийся самиздатом еще в шестидесятые годы.
– Почему было недостаточно “Евреев в СССР”? – спросил я Володю Престина.[13] – Ты считал, что еврейская культура должна служить алие?
– Таких слов я никогда не произносил.
– В чем, в таком случае, был для тебя смысл развития еврейской культуры в Советском Союзе?
– Смотри, я никогда не говорил слово “сионизм”, язык был другой. А что там было у меня в голове…
– Володя, ты был лидером движения. Мне представляется важным – понять, “что там было” у тебя в голове. А уж потом – как ты это “что там было” оформлял.
– Не хочу я говорить о том, что было в голове, это не так и важно. Еврейское просвещение – традиция. Почему мы должны – по воле страны Советов – прекращать эту традицию, я не понимал.
– Ты имел в виду просвещение в рамках “Аскалы” (ивр., “просвещение”. “Аскала” – движение еврейской реформации, Ю.К.) или религиозное просвещение?
– Все – история, литература, религия, все, что входит в еврейскую культуру. Традицию надо продолжать, это естественно.
– А в голове было, что – дверь почти открыта, а желающих недостаточно, и те, что есть, начинают ехать не туда… Так, да?
– Это часть. Мы считали, что если и не подвигнем людей на выезд, а только сообщим им некоторые знания, это тоже будет не слабо. Я серьезно говорю. То есть, это шире, чем выезд. Мы хотели делать “Тарбут” для тех двух миллионов, которые были еще не готовы. Ты помнишь Витю Яхота? Его отец, Семен Исаевич Яхот, был преподавателем философии в университете. Когда я к нему приехал, он уже получил разрешение. “Мы хотим издавать такой-то журнал, – говорю. – Как его назвать?”. Он думал ровно одну секунду: “Как будет “культура” на иврите?” “Тарбут”. “Так и назовите”. Это семьдесят пятый год… Что отличало журнал “Тарбут”? Он был кошерным. Слово “сионизм” там отсутствовало. У нас было целое издательство, и мы печатали его в больших количествах. Но ты же понимаешь, наши сотни экземпляров и… два миллиона! Иллюзия, конечно…
“Первые четыре номера “Тарбута” выпустили Веньямин Файн и Феликс Дектор, – вспоминает Феликс Кандель.[14] – С пятого по десятый номера редакторами были мы с Файном”.
На десятом номере Файн уехал (июль 1977 года), и вошел Александр Большой, а затем, через некоторое время, Илья Эссас. Эссас был последним редактором “Тарбута”. При нем журнал приобрел некоторую религиозную окраску.
– Когда ты начал заниматься “Тарбутом”? – спросил я Илью Эссаса.[15]
– Я участвовал в работе журнала задолго до отъезда Файна и Канделя. Когда они уехали, я постепенно взял на себя еще и редакторскую работу.
– До какого года издавался журнал и в чем заключалась причина его закрытия?
– До семьдесят девятого года. Тогда начались серьезные гонения. Мне пришлось выбирать между различными видами моей деятельности таким образом, чтобы не погубить все сразу. Усилились гонения на журнал “Евреи в СССР”, у меня по этому поводу были обыски. Я не собирался говорить им, что прекращу издание, но, с другой стороны, были вещи учебного характера – школы, религиозные занятия, я этим очень дорожил. Надвигалась Олимпиада, Советы нервничали, а регулярно издаваемый журнал был для них как красная тряпка. Я решил не лезть на рожон и прекратить издание “Тарбута”. Материалы, кстати, я продолжал изготавливать и распространять. Распечатывал, передавал в несколько городов, там перепечатывали и распространяли дальше. Власти разрушали тогда любую регулярную организационную деятельность. Насколько я помню, на твой семинар учителей иврита тоже стали сильно давить – примерно в то же время. После того, как мы через все это прошли, никто, надеюсь, не подумает, что я сделал это из трусости… Трус – это ведь тот, кто ничего не делает. С другой стороны, только идиот не думает о последствиях. Умный и трезвый человек должен делать максимум возможного – это мое жизненное кредо. Я хотел сохранить систему преподавания, которая к тому времени существовала уже в Москве, Ленинграде, Риге, Вильнюсе. Она продолжала развиваться, и когда я уезжал, а это произошло в январе восемьдесят шестого года, она функционировала в пятнадцати городах.
– В журнале “Евреи в СССР” ты ведь тоже принимал участие.
– Да, с первых лет его существования я вел там религиозный отдел.
– Как ты определяешь направленность “Тарбута”?
– История, культура и религия. В этом смысле я ничего не менял.
– С какой периодичностью выходил журнал?
– Вначале мы делали шесть номеров в год, потом перешли на четыре – раз в квартал.
– Каким был тираж?
– В мое время – двадцать экземпляров. Одна закладка – четыре-шесть экземпляров, в зависимости от толщины бумаги. Был человек, который отвозил это в Ригу, Ленинград, Киев. Я унаследовал систему распространения от предшественников. Всего вышло тринадцать номеров. Последний появился в марте семьдесят девятого года. В журнале сотрудничали Илья Рубин, Рафаил Нудельман, Саша Большой.
В 1978 году в Москве начал выходить журнал “Наш иврит”. Инициировал его Павел Абрамович. Вышло четыре номера. Первый, посвященный столетнему юбилею возрождения языка и называвшийся просто “Иврит”, вышел в октябре 1978 года. Последний – в декабре 1980 года. В журнале освещалась история языка, лингвистика, публиковались интервью, произведения израильских авторов и многое другое. Редактором и составителем первого номера был Павел Абрамович. Со второго номера к нему присоединилась Дина Зисерман. “Была хорошая рубрикация, – вспоминает Дина.[16] – Выбирали из того, что есть, оценивали, кто и что может написать, уговаривали… – тебя, например”.
Просматривая пожелтевшие страницы журнала, я действительно наткнулся на собственную статью о методике преподавания иврита. Она была напечатана в последнем, четвертом номере и сохранилась только благодаря журналу – у меня ее изъяли во время обыска в 1981 году. Интересно было познакомиться с собственными мыслями тридцатилетней давности. Мы об этом еще поговорим.
– Какое место среди других журналов занимал “Наш иврит” – спросил я Павла Абрамовича.[17]
– Журнал “Тарбут” был более кошерным, чем “Евреи в СССР”, он не затрагивал взаимоотношения евреев с властями. В “Тарбуте” рассказывалось о традициях, национальных праздниках, религии. Однако после того, как главным редактором “Тарбута” стал Илья Эссас, журнал стал приобретать все более выраженный религиозный оттенок. “Наш иврит” рассказывал о чуде возрождения иврита, его современном состоянии, о языке как стержне национальной культуры, о методах его освоения. Мы печатали в переводах стихи и прозу израильских писателей.
– Это был “толстый” журнал?
– Он был тоньше, чем “Евреи в СССР,” и примерно такого же объема, как “Тарбут”.
– У журнала была редколлегия?
– Вначале она состояла из меня одного, но мне не хватало литературного мастерства, и я пригласил Дину Зисерман. Второй номер мы делали вместе. Позже к нам присоединился Витя Фульмахт. Активное участие в работе принимал профессиональный журналист Женя Баррас. Раньше он работал, по-моему, в “Комсомольской правде”. Женя брал, например, интервью и ничего не записывал. Я спрашиваю: “Почему?”. А он говорит: “Мне не надо, у меня профессиональная память”.
– Какой у вас был тираж?
– В Москве мы делали сто-сто пятьдесят экземпляров. Журнал распространялся через отказную среду. Мы давали его и приезжавшим из других городов. Как он распространялся дальше, я не знаю.
– Вы прекратили издание, потому что началось давление?
– Ты знаешь, нет. Журнал просто… исчерпал себя. Материал в основном находил я. В какой-то момент пришло ощущение, что – все, стоящего материала больше нет. Тут как раз закрылся журнал “Евреи в СССР”, и мне захотелось сделать “толстый” журнал и продолжить то направление, которое было в “Евреях в СССР”. Мы назвали его “Магид” (ивр., “Вестник”)
– В ноябре восьмидесятого года арестовывают Виктора Браиловского. Официальное обвинение – за издание “Евреев в СССР”. Последний номер вышел в семьдесят девятом году. В том же году Эссас прекратил издание “Тарбута”, а ты через год после них решаешь издавать новый журнал! С твоим опытом – и такая бесшабашность… Не страшно было?
– Не знаю, мы делали журнал и не думали об этом.
– Чьи имена стояли на обложке “Магида”?
– Мы трое: Дина Зисерман, Витя Фульмахт и я. Сделали один номер, и нас начали таскать в ГБ. Одним из требований ко мне было – прекратить заниматься печатными изданиями. Говорили и о “Нашем иврите” и о “Магиде”.
– Вас начинают таскать уже после того, как первый номер “Магида” вышел в свет?
– Да.
– Сколько экземпляров вы сделали?
– Мы не меняли тираж – сто-сто пятьдесят.
– Давили только за журналы?
– Не только. Ты же помнишь, в ГБ предъявляли бумагу, в которой по пунктам было расписано: прекратить самодеятельное издание печатных материалов, преподавание иврита и прочее. Они требовали эту бумагу подписать.
– Я в ГБ ничего не подписывал.
– Я тоже.
1978-79 годы, последние годы детанта семидесятых годов, стали урожайными по количеству еврейских самиздатовских журналов. Кроме перечисленных выше, в Москве начал издаваться сборник “Евреи в современном мире” (хроника, переводы зарубежных авторов). Редакторами в разное время были Эммануил Литвинов и Виктор Фульмахт. С 1978 по 1981 годы вышло шесть номеров. В феврале 1979 года начал издаваться сборник документов “Выезд в Израиль: право и практика”, в редколлегии которого принимали участие Майя Рябкина, Илья Цитовский, Михаил Беренфельд. За год вышло 8 номеров. В Риге в 1978 году был выпущен сборник “Еврейская мысль”, посвященный религии, культуре и философии, в 1979 году начал выходить литературно-публицистический журнал “Хаúм” (ивр., “Жизнь”), продолжавшийся до 1986 года, и информационный непериодический сборник “Дин умециýт” (ивр., “Закон и действительность”), просуществовавший до 1980 года. В редколлегии сборника принимали участие Яков Арьев, Александр Марьясин, Григорий Шадур и Валерий Сулимов.
Двадцать пятого декабря семьдесят девятого началась Афганская война, приведшая к очередному витку холодной войны между Востоком и Западом. Новая ситуация немедленно отразилось на функционировании отказного сообщества. Начались гонения на все формы организованной активности и в первую очередь на периодические печатные издания. Тем не менее в Москве, в первой половине восьмидесятых годов продолжали появляться новые журналы. Под редакцией Иосифа Бегуна вышел фолиант (250 страниц) “Наше наследие” (1981). Бегун успел выпустить только один номер намечавшегося периодического издания. Шестого ноября 1981 года Иосиф был арестован (в третий раз!) и приговорен к семи годам заключения и пяти годам ссылки – максимальному наказанию по семидесятой статье. В 1982-1985 годах под редакцией Александра Разгона в Москве один за другим выходят двенадцать номеров журнала “Дайджест”, включавшие подборки публикаций из советской прессы на еврейские темы.
В Ленинграде развитие периодического “самиздата” прошло более сложный путь. Приняв участие в издании первого периодического издания “Итон”, ленинградцы, после попытки похищения самолета (Первый и Второй ленинградские процессы), столкнулись с жесточайшим давлением властей. В результате они выпали из периодического “самиздата” на долгие двенадцать лет.
“Разгром был основательный, – свидетельствует ленинградский отказник, доктор исторических наук Михаил Бейзер.[18] – В Москве до такого маразма не доходило. Народ запугали, и в семидесятые годы было тихо. Среди людей, вошедших в новый всплеск ленинградской активности, никто не имел прямого отношения к тому разгрому – понадобилось, чтобы выросло новое поколение. У новых не было того страха”.
В 1982 году, когда в Москве еврейскую периодику почти задушили, в Ленинграде начинает издаваться “Ленинградский еврейский альманах” (“ЛЕА”). В нем публиковались литературные произведения, статьи по литературоведению, религии, истории. В работе журнала активное участие принимали Эрлих, Вассерман, Фрумкин, Бейзер и другие.
“Судьба “ЛЕА” – одного из самых успешных самиздатовских изданий, особенна, – писал Матвей Членов.[19] – “ЛЕА” появился в самый черный период преследований “самиздата” и продолжал выходить на протяжении всего периода восьмидесятых годов. За это время уровень журнала, как с литературно-публицистической точки зрения, так и с художественной, оставался очень высоким, не уступая лучшим образцам “самиздата” семидесятых. Символичен и конец “Ленинградского Еврейского Альманаха”: материалы 20 номера были переданы Семеном Фрумкиным, последним редактором “ЛЕА”, в редакционный портфель рижского журнала “ВЕК”. Так, впервые появившись в Риге в феврале 1970 года, еврейский журнальный “самиздат” в феврале 1989 года, проделав почти двадцатилетний круг, влился во вновь зарождающуюся легальную периодическую еврейскую прессу”.
– Кто начинал альманах? – обратился я к Бейзеру.[20]
– Яков Городецкий, видимо, Вассерман и Эдуард Эрлих… Время было плохое. В Москве все задавили, журнал “Евреи в СССР” кончился. Стало понятно, что за “самиздат” теперь будут сажать. В этом смысле значение “ЛЕА” особенное, он передвинул центр самиздатовской периодики в Ленинград. “ЛЕА” существовал долго, было издано 19 номеров. Он существовал, пока не стал вообще легальным. В сборники “самиздата” вошли только восемь номеров, потому что к этому времени профессор Альтшулер уже прекратил издание сборников. Вначале я участвовал в “ЛЕА” как автор. После того, как уехали Городецкий, Эрлих и Колкер, бывший единственным редактором среди нас, Фрумкин пришел ко мне. Москва к этому времени ушла в подполье. Видя, как изменилась ситуация, мы тоже ушли в подполье, отказались от того, чтобы писать имена и номера телефонов на первой странице. Все эти диссидентские штучки были отброшены. Редактирование, размножение и распространение были разделены. Редакция делала один экземпляр и отдавала его – все. У меня дома никогда не лежал ни один номер. Даже ближайшие друзья не знали, кто редактировал журнал. Когда меня вызывали в ГБ и задавали всякие вопросы, по журналу им нечего было сказать. Они, видимо, подозревали, что я что-то знаю, поскольку я под своим именем публиковал в журнале экскурсии и некоторые другие работы. Не все… Но про редакцию они не знали.
– Редакция получала финансовую помощь?
– Нет, творческую часть мы делали для своего удовольствия на свой страх и риск. А вот производственная часть, оплата машинисткам, распространение, это не мы, и нашей вины там нет, кроме имени автора.
– Кто занимался производственной частью?
– Сначала это финансировал Яша Городецкий. Потом Городецкий уехал, была смена поколений, и мы стали обсуждать, как жить дальше. Мы с Фрумкиным пригласили Абу Таратуту и предложили ему такой вариант: он финансирует журнал, не меняя названия и формы. Нам хотелось показать госбезопасности, что когда они кого-то выпускают или сажают, на издание журнала это не влияет. Если бы это был не Таратута, то нам скорее всего ответили бы, что будут финансировать при условии, что это будет что-то другое, потому что чужое дело они поддерживать не будут. Когда я, например, поднимал этот вопрос в Москве, мне говорили: “Это же ваше дело, вы им и занимайтесь”. “ЛЕА” хорошо расходился по другим городам. Это был толстый журнал, семьдесят-восемьдесят страниц, с огромным по тем временам тиражом: мы делали по меньшей мере семьдесят экземпляров, а в хорошие времена и больше сотни. Диссидентские журналы в наше время делали одну закладку, “Хаим” в Риге делал одну закладку. Это ведь было тяжелое время, много сажали… Эдельштейн, Холмянский, Вольвовский, у нас Леин, Фрадкова. Аба, надо отдать ему должное, согласился остаться в тени и поддержать журнал постольку, поскольку дело с его точки зрения было нужное. Потом уже появились гости, иностранцы. У Кельнера были хорошие контакты с американским “Юнион”. У нас была веселая компания, хорошо проводили вместе время. Многие вначале хотели в Америку, но в результате этой деятельности переориентировались, и мы оказались здесь, в Израиле.
– У вас было еще Ленинградское общество еврейской культуры.
– Да, ЛОЕК. Это тоже Городецкий, но по-настоящему оно не работало, существовало больше для того, чтобы раздражать “начальство”. Документов было много, но в жизни его не было. Я предпочитал участвовать в чем-то реальном, хотя среди подписантов был.
С началом перестроечных времен власти несколько отпустили узду. В 1986-88 годах в Москве издавался “Еврейский ежегодник”. Вышло три номера. В редакционную коллегию входили Владимир Мушинский, Григорий Левицкий и Зеев Гейзель. В 1987-89 годах выходил “Еврейский исторический альманах”. Его издавало Еврейское историческое общество, основанное Валерием Энгелем в 1987 году. Редактировали журнал Валерий Энгель и Марк Куповецкий. Вышли три номера. С 1987 по 1990 годы издавался “Информационный бюллетень по проблемам репатриации и еврейской культуры”. Вышло 45 номеров по 60-140 страниц в каждом. В редакционной коллегии состояли Александр Фельдман, Александр Шмуклер, Алексей Лоренсон, Игорь Мирович, Валерий Шербаум, Эдуард и Людмила Марковы и другие. На базе Московского юридического семинара в 1988-89 годах издавался журнал “Проблемы отказа” под редакцией Евгения Гречановского, Михаила Гутмана, Георгия Самойловича.
Центр по изучению и документированию восточно-европейского еврейства при Иерусалимском университете собрал обширный еврейский “самиздат”, составивший двадцать восемь полных томов. Помимо этого, десять томов составило собрание петиций, писем и обращений евреев СССР.
В развитии еврейского “самиздата” отразились основные этапы становления национального возрождения. Подпольной борьбе отдельных, слабо связанных друг с другом групп пятидесятых-шестидесятых годов соответствовал подпольный непериодический “самиздат”, в котором преобладали переводы иностранных авторов или старых сионистов. Основными центрами “самиздата” в то время были Рига и Москва.
С переходом сионистского движения к открытой борьбе в 1970-71 годы появился журнальный “самиздат” (“Итон”, “Исход”, “Вестник исхода”), к изготовлению которого подключились активисты Ленинграда. Волна репрессий, обрушившихся на ленинградских и рижских евреев в ходе и после волны процессов, связанных с попыткой похищения самолета, привела к прекращению издательской деятельности в Риге и Ленинграде, и центр “самиздата” на многие годы переместился в Москву. Там, по мере укрепления детанта и развития сионистского движения, журнальный “самиздат” становился все более открытым – на обложках журналов появились фамилии редакторов и составителей, ряд авторов подписывали свои работы (“Евреи в СССР” – 1972 год, “Тарбут” – 1975 год и так далее).
Волна гонений на организованную деятельность сионистского движения, последовавшая за вводом советских войск в Афганистан и продолжавшаяся вплоть до углубления процессов “перестройки и гласности” (1987), привела к резкому сокращению журнальной “самиздатовской” деятельности в Москве (подпольное изготовление непериодического “самиздата” продолжалось и даже увеличивалось).
В это время эстафету подхватил Ленинград, в котором успело сформироваться новое поколение активистов, не проходивших чисток и арестов начала семидесятых годов и не выработавших еще своего ресурса в противоборстве с властями.
“Перестройка и гласность” на уровне 1987 года привели к резкому увеличению эмиграции (в восемь раз по сравнению с предыдущим годом) и к возрождению журнальной “самиздатовской” деятельности. В 1987-89 годах происходит постепенный переход от “самиздата” к легальным изданиям. К изданиям переходного типа можно отнести “Еврейский ежегодник”, “Информационный бюллетень по вопросам репатриации и еврейской культуры”, “Маме Лошн” (идиш, “Родной Язык”).[21]
Несколько особняком в самиздатовской деятельности стояло самодеятельное издание учебных пособий. Спрос на эти материалы постоянно возрастал, и в одной только Москве каждый месяц изготавливались сотни экземпляров учебников “Элеф милим”, “Мори”, таблиц глаголов, словарей, текстов для чтения на облегченном иврите и тому подобное. Учебные пособия изготовлялись, как правило, методом фотопечати, в то время как литературный и публицистический “самиздат” больше тяготел к печатной машинке и – иногда – ксероксу. Учебные пособия (как и журналы) переходили из рук в руки и зачитывались до дыр. Встречались люди, переписывавшие словари и учебники от руки (для личного пользования).
Спрос на учебные пособия резко возрос с начала восьмидесятых годов, когда московские преподаватели развернули обучение ивриту в провинциальных городах.
Большую роль в организации изготовления и распространении московского “самиздата” сыграли Владимир Престин, Павел Абрамович, Михаил Нудлер, Виктор Браиловский, Феликс Кандель, Элиягу Эссас, Виктор Фульмахт, Андрей Брусовани, Владимир Мушинский, Зеев Гейзель, Григорий Левицкий, Виктор Дубин, Игорь Гурвич и другие.
Изготовлением и распространением “самиздата” всегда занималось несколько групп. Они работали изолированно – с тем, чтобы в случае провала одной из них не страдали другие.
На производстве “самиздата” сказывалась постоянная текучка кадров. Люди получали разрешения, уезжали, и нужно было вводить в эту чувствительную и опасную зону новых, желательно не очень засвеченных людей. Сегодня не всегда просто отыскать первого в цепочке – того, кто изыскал необходимые элементы, связал их вместе и наладил поточное производство.
Одним из таких людей был выпускник мехмата, страстный нумизмат и организатор от Б-га Михаил Нудлер. Ученик Шахновского и преподаватель иврита с 1973 года, он организовал процесс профессионального изготовления учебников, исправно функционировавший на протяжении почти двадцати лет. Кроме этого он был организатором культурных программ в “Овражках”, инициатором пуримшпильных постановок и бессменным Ахашверошем в них, но это отдельная история.
– Миша, с чего начались твои самиздатовские дела?– обратился я к Нудлеру.[22]
– Как ты помнишь, – неторопливо начал Миша, – мы все страдали оттого, что в группах начинающих не хватало учебников. Мы печатали их сами или кто-нибудь из наших учеников их печатал, они были неважного качества и доходили до групп не вовремя. С учебниками была проблема. Мне удалось найти фотографа-профессионала. Русского. Он за очень умеренную плату переснимал и тиражировал быстро и в любом количестве экземпляров.
– Как ты его нашел?
– У меня были знакомые среди богемы, художников. На какой-то вечеринке я обронил приятелю: “Вот нашел бы ты мне фотографа”. “Фотографа? – переспрашивает – Да сколько хочешь!” – и дал номер телефона. Мы встретились с этим парнем на улице, я стал объяснять, что к чему, а он говорит: “Давай так – меня это не интересует. Я делаю свое дело, а ты свое”. Он не хотел знать, чтó он делает, ему было все равно – иврит или не иврит. Столько-то рублей – и все. После этого я стал снабжать всех учителей. Этот фотограф создал библиотеку микрофильмов, и ему нужно было только сказать, сколько чего. Место встречи было постоянным – на станции метро Маяковская. Он приходил с большой сумкой, отдавал ее мне и получал деньги. Я помню, Игорь Гурвич должен был ехать в Баку, и ему нужно было сорок экземпляров “Элеф Милим”. На второй день он получил их без всяких разговоров. Парень был профессионалом, у него были оборудованы машины для сушки и прочее.
– Литературным “самиздатом” ты тоже занимался?
– Да, держал машинистку на полной ставке. Она печатала журналы “Наш иврит” и “Тарбут”. Это семьдесят седьмой-семьдесят девятый годы. Я и сам писал немного в “Наш иврит”.
– Да, я твою статью там видел, когда недавно просматривал жунрал. Она называлась “Есть о чем задуматься”.
– Точно!
– Откуда машинистка?
– Моя ученица… такая наполовину бездомная девочка. У нее была машинка, я ей предложил и позволил работать у меня дома. Она приходила и печатала. Когда я возвращался с работы, ее уже не было, а в углу стояла стопка. Эти экземпляры – из стопки – я и раздавал.
– Сколько копий вы делали?
– Экземпляров по сорок-пятьдесят на каждый выпуск. Закладка была по семь страниц.
– Сколько лет ты провел в отказе?
– Ты наверное удивишься, но я никогда не был в отказе. Мне дали разрешение в восьмидесятом году, через восемь месяцев после подачи документов. Я работал программистом в системе министерства энергетики и электрификации. Никакого допуска у меня там не было. Я выпускник мехмата, в университете занимался динамикой космических полетов. Устроиться по специальности шансов не было, пришлось менять специальность. Стал программистом… – повезло.
– А что так поздно решился?
– Да решился я еще с середины шестидесятых годов, только вот личная жизнь складывалась как-то не так: женился-развелся, женился-развелся… В Израиле женился в третий раз.
– Ад меа вээсрим! (ивр., “до ста двадцати”, произносится в пожелание долголетия), – не удержался я, все еще находясь, видимо, под неизгладимым впечатлением от пуримшпильного образа бывшего Ахашвероша.
– Но после всех перипетий и разлук, – вздохнул Миша, – мы в конце концов соединились. У меня есть взрослая дочь в Америке, с которой мы поддерживаем добрые отношения.
– А в Израиле?
– Шестеро. До сих пор в школу бегаю, хотя вот в этом году стукнет… шестьдесят.
– Кому ты передал самиздатовское хозяйство?
– Вите Дубину.
Витя Дубин, ученик Вольвовского, преподаватель иврита с 1978 года. Долго не мог подать документы на выезд. В июне 1980 года, когда уже начали закручивать гайки, ему это, наконец, удалось. Получил “пожизненный” отказ. Звоню Вите.[23]
– Получив пожизненный отказ, ты сразу взял у Нудлера такое хлопотное и рискованное дело?
– Совсем не сразу. В 1978-79 годах я занимался этим вместе с ним. Нудлер передал мне дела, когда получил разрешение. Я получал заказы и передавал этому человеку. Работал напрямую, без складов и посредников.
– Заказы принимал у синагоги на “горке”?
– Нет, не на “горке”. И отдавал не на “горке”. И с этим мужиком тоже не по телефону. При личной встрече, в ванной и при включенной воде.
– Да, тебе выдались трудные годы. Кто были твои клиенты?
– Ты сам первый был, Паша Абрамович, Володя Престин, учителя. Ты хотел учебники, Паша – журнал, а Володя – исторические книжки.
“Пожизненный” отказ Дубина продолжался девять месяцев: в марте 1981 года он получил разрешение. Уезжая, передал дела Игорю Гурвичу. Несколько неожиданный выбор, поскольку Игорь был на виду: участвовал в самодеятельном ансамбле еврейской песни, в пуримшпилях, на квартире Гурвичей была воскресная школа. Встречаюсь с Игорем.
– Как это Дубину удалось завербовать тебя на такое опасное дело?[24]
– Он взял меня за воротник, – смеется Игорь, – и сказал, что – вот, тебе хотят поручить такое важное дело. “Да у меня своих дел полно, – говорю. – Школа, песни, танцы”. А он: “У тебя есть машина (“Запорожец”, Ю.К), а там требуется развозить”. Машина есть, значит – положение обязывает, возразить нечего. Он дал мне адрес того мужика и телефон, проинструктировал – никогда не звонить из дома, говорить только кодами. У каждого учебника было свое кодовое название, скажем – “порция черешни”. Вот эти порции я у него и заказывал по общественному телефону, а это были “Мори”, “Элеф Милим” или “Агада”. Мужик быстро и четко все делал и недорого брал. Я организовал пару адресов, по которым держал готовую продукцию. У себя дома я тоже держал немного – для оперативных возможностей. Много держать нельзя было – дом слишком на виду, жалко, если конфискуют. А большие запасы были на складах. Я раздавал.
– Как Дубин развозил? У него же не было машины.
– Да, не было. Он клал в рюкзак и развозил.
– Как ты получал заказы?
– Знакомые подходили прямо на “горке”. Приезжие из других городов, кого я лично знал, тоже заказывали. Я все это запоминал, потом составлял список для исполнения и уже на основании этого списка говорил, чтó срочно, а чтó может подождать.
– Книги ты тоже печатал?
– Уже нет. Наш дом, как ты знаешь, посещало довольно много иностранцев. Они привозили книги из библиотеки “Алия”, Лиона Юриса. Я эти книги раздавал и сообщал Вите Фульмахту и другим ребятам. У них тоже были люди, которые печатали.
“Мои культуртрегерские аппетиты росли, – вспоминает Виктор Фульмахт.[25] – Я начал налаживать систематическую перепечатку книг на тему еврейской культуры и истории, в основном, из библиотеки «Алия». У меня были четыре группы, которые гнали эту продукцию. В этой работе моими главными помощниками были Андрей Брусовани и Володя Мушинский. Мы пользовались техникой фотокопирования и перепечатки на машинке”.
Володя Мушинский помогал не только Фульмахту. Он работал с Престиным, со мной, с Гейзелем. Постепенно под его крылом вырос самый большой издательский “синдикат”. По словам Мушинского, в его подпольной типографии работало более семидесяти человек: машинистки, фотографы, курьеры, кладовщики. Это было уже “массовое” подпольное производство.
Мушинский пришел в движение в 1976 году. Давний друг, киевский активист Леня Эльберт, познакомил его с Престиным. Добродушный и общительный Мушинский умел ладить со всеми. Богатый жизненный опыт и неплохое знание человеческой природы позволяли ему пользоваться услугами людей, внешне никак не проявивших себя или вообще не связанных с движением, включая значительное число неевреев.
– Ты, вообще-то, понимал, за что берешься? – спросил я Володю.[26]
– Леня Эльберт меня сразу предупредил: “То, чем ты хочешь заниматься, карается семь плюс пять”, – улыбнулся Володя.
– Ты хотел заниматься именно “самиздатом”?
– Да.
– Как это у тебя началось?
– Во время подготовки к культурному симпозиуму Леня Эльберт в очередной раз приехал из Киева и остановился, как всегда, у нас. Я предложил: “Давай помогу”. Он поколебался немного, а потом, через несколько дней, сказал: “Хорошо, я познакомлю тебя с одним человеком”. Написал записку Володе Престину, дал адрес и говорит: “Не звони, просто приди вечером, он сегодня дома”. Я пришел, мы вышли во двор, и Володя несколькими словами определил ситуацию: “Эльберт говорил, что ты хочешь помочь сионистскому движению. Нам позарез нужны учебники иврита. Подумай, какие у тебя есть возможности, готов ли ты”.
– А у тебя пустовали производственные мощности в институте…
– Да, но это тоже не сразу. Я сказал, что обдумаю предложение и вернусь через месяц. Поговорил с одним, с другим. Нужен был фотограф, нужно было покупать много фотобумаги, в одном месте опасно покупать. Ксероксы у нас, конечно, тоже были, но они стояли в комнате со стальными дверями, по пути туда нужно было пройти мимо троих, которые все просматривали. Если требовалось сделать копию статьи или отчета, выделялся специальный человек. Поэтому ксероксы не годились. С другой стороны, многие машинистки искали подработку, им было все равно, чтó печатать, и стоило это недорого. Ну, и, конечно, фотоспособ, то есть фотографировать, проявлять и печатать.
– Что было дешевле?
– Трудно сказать. Главной была не стоимость, а опасность того или другого способа в конкретных обстоятельствах. После того, как мы с тобой познакомились, а произошло это в восьмидесятом году, заказы возросли, и штат работников у меня увеличился до семидесяти человек. Были редакторы, много машинисток, несколько фотографов, переплетчиков, курьеров, кладовщиков…
– Не боялся?
– Я продумал все таким образом, чтобы нигде “не светитья”. За Володей и Пашей была слежка, но общение у нас было минимальное. Мы обычно ходили в Измайловский лес и там договаривались. Готовую продукцию я привозил на автовокзал и клал в автоматическую камеру хранения, а бумажку с номером ячейки и кодом бросал им в почтовый ящик. Раз в полгода Володя приезжал ко мне и привозил денежки и заказ. Так оно и шло весь конец семидесятых и начало восьмидесятых… – много лет. Мы с Риммой еще не подавали, работали. Володя привозил образцы книжек. Фотограф сидел у себя дома, фотографировал и печатал. Потом мы по частям притаскивали это домой и раскладывали все по страничкам. Римма помогала. Я еще перед тем, как жениться, сказал ей: “Римуль, я принимаю некоторое пассивное участие в движении”. Она ответила: “Хорошо Володя, я это принимаю”. Так что на всех книжках есть отпечатки ее пальчиков. А заказы приносились – страницы бывали то головой вниз, то головой вверх, да и разные они были. Даже если бы портфель с продукцией пропал, было бы непонятно, что это. Какие-то страницы каких-то книг, то ли армянский алфавит, то ли еще что. Так вот, эти книги раскладывались по страницам, заворачивались аккуратно в газету и отвозились переплетчику. Много лет это просто происходило у нас в институте. Берешь дипломат, десять книжек внутри, передаешь его, кому надо… Мы подали на выезд только в восемьдесят пятом году – у Риммы были некоторые семейные сложности.
– Ты же понимаешь, Володя, что все яйца в одну корзину мы не складывали: типографий было несколько. Но твоя выполняла самые крупные заказы.
– Твои заказы, конечно, были намного больше, чем мы делали раньше. Но мы быстро приспособились. Я почти никого не предупреждал, что это опасно или что это ивритская тема. Для них это была подработка, и все были довольны. В какой-то момент Престин познакомил меня с Гришей Левицким, который тоже издавал что-то с Гейзелем. Гриша работал кочегаром в котельной, и там было удобно все прятать. В уголь закопал, и – все. В крайнем случае – в печку.
– КГБ на вас выходил?
– Выходил, но уже на этапе глубокой “перестройки”. Нас с фотографом даже один раз арестовали с тиражом. Кто-то стукнул. Они потребовали, чтобы мы все отдали, а было экземпляров триста, половина машины. Восемьдесят девятый год. При таких масштабах уже трудно было держать все закрытым.
– И что с вами сделали?
– Выписали предупреждение о занятии незаконной издательской деятельностью.
– Чем это грозило в восемьдесят девятом году?
– Да ничем уже не грозило.
– Вы прекратили издавать?
– Ничего не прекратили. Один фотограф из трех, правда, уехал, но зато появился настоящий ксерокс.
Начиналась другая жизнь.
“Самиздат” помог нам выжить в отказе, он был глотком чистого воздуха в затхлой и пронизанной ядовитыми миазмами атмосфере Советского Союза. Для многих из нас он стал окном в большой мир, простиравшийся за пределами “железного занавеса”. Для наших друзей и сторонников за рубежом он стал голосом борющегося движения, помогавшим лучше понять, за что и в каких условиях мы боремся. На страницах “самиздата” выковывалась идеологическая база движения.
В 1990 году ворота распахнулись настежь, и стал понятен эмиграционный потенциал – выезд ограничивался только техническими возможностями ОВИРов и таможни. В создании этого потенциала еврейскому “самиздату” принадлежит достойное место.
[1] . Краткая Еврейская Энциклопедия, том.8, “Общество по исследованию еврейских общин”, “Еврейский университет в Иерусалиме”, Иерусалим, 1996, т.7, стр. 638.
[2] Матвей Членов, “Самиздат”, Сборник материалов Первой молодежной конференции СНГ по иудаике, Москва 1997.
96. Михаил Маргулис, “Еврейская камера Лубянки”, стр. 105, иврит
[3] Там же, стр. 107
[4] Матвей Членов, статья “Самиздат”, “Сборник материалов Первой молодежной конференции СНГ по иудаике”, Москва 1997.
[5] Виталий Свечинский, интервью автору.
[6] “Хроника текущих событий” – название подпольного демократического информационного бюллетеня, выходившего в Москве с 1968 года по 1983 год. За 15 лет было выпущено 63 выпуска “Хроники”.
[7] . По материалам: Матвей Членов, статья “Самиздат”, “Сборник материалов Первой молодежной конференции СНГ по иудаике”, Москва 1997.
[8] . Краткая Еврейская Энциклопедия, том.8, “Общество по исследованию еврейских общин”, “Еврейский университет в Иерусалиме”, Иерусалим, 1996, т. 8, стр. 270.
[9] Александр Воронель, интервью автору
[10] Joseph Kerler, “Jewish samizdat”.
[11] Виктор Брайловский, интервью автору.
[12] Матвей Членов, статья “Самиздат”, “Сборник материалов Первой молодежной конференции СНГ по иудаике”, Москва 1997.
[13] Владимир Престин, интервью автору.
[14] Феликс Кандель, интервью автору, 25.04.2006.
[15] Илья Эссас, интервью автору, 14.05.2006
[16] Диана Зисерман, интервью автору.
[17] Павел Абрамович, интервью автору
[18] Михаил Бейзер, интервью автору.
[19] Матвей Членов, статья “Самиздат”, “Сборник материалов Первой молодежной конференции СНГ по иудаике”, Москва 1997
[20] Михаил Бейзер, интервью автору.
[21] Матвей Членов, статья “Самиздат”, “Сборник материалов Первой молодежной конференции СНГ по иудаике”, Москва 1997.
[22] Михаил Нудлер, интервью автору 18.05.2006.
[23] Виктор Дубин, интервью автору.
[24] Игорь Гурвич, интервью автору.
[25] Виктор Фульмахт, интервью Абе Таратуте, цитируется по сайту организации “Запомним и сохраним, “http://www.soviet-jews-exodus.com/
[26] Владимир Мушинский, интервью автору