Глава 4. Черные годы советского еврейства − 1948-1953

Осенью 1948 года произошел поворот, после которого для со­ветских евреев наступили черные годы, продолжавшиеся вплоть до смерти Сталина. Тому было много причин.

Это было время жесткого противостояния между Востоком и Западом. 26 июня 1948 года Сталин начал блокаду Западного Берлина, ставившую отношения между Советским Союзом и за­падными державами на грань военной конфронтации. Требова­лась очередная чистка для приведения населения в полное и без­думное повиновение режиму. Понадобился также жесткий окрик в социалистическом лагере: 28 июня самый популярный в СССР лидер народных демократий Тито был объявлен предателем и фашистом, и отношения между компартией СССР и Союзом ком­мунистов Югославии были разорваны. Сталин приступил к пере­становкам в высшем эшелоне власти. Август 1948 года – травля “буржуазной лженауки” генетики. Работу теряли тысячи ученых и преподавателей по всей стране. Июль-август – серьезные изме­нения в идеологии и внешней политике СССР; их можно охарак­теризовать как консервативный поворот.[1]

Сказались патологические изменения личности “вождя”, у ко­торого к концу жизни все больше развивалась параноидальная подозрительность. Он говорил своей дочери: “Сионизмом зара­жено все старшее поколение, а они и молодежь учат… сионисты подбросили тебе твоего муженька”. По настоянию Сталина его дочь Светлана развелась с Г.Морозовым (май 1947 года). В на­чале 1948 года по настоянию Сталина Г.Маленков добился раз­вода своей дочери с В.Шомбергом, внуком А.Лозовского… 10 мая 1948 года была снята с правительственного поста Полина Жемчужина, жена В.Молотова.[2] Многие из ближайших сатрапов Сталина, старавшихся во имя собственного спасения угадывать его желания, были сами в немалой степени заражены антисеми­тизмом и с удвоенной энергией старались соответствовать…

Особое раздражение руководства страны вызывало нацио­нальное пробуждение советских евреев, видевших в Израиле свою новую Родину и стремившихся к репатриации. В то время они все еще составляли значительная часть (в некоторых облас­тях до трети) государственных служащих, инженеров и научных работников.

Контакты между советскими гражданами и израильской деле­гацией запретили даже в синагоге. Отныне членов посольской миссии повсюду сопровождали представители службы безопа­сности, не позволявшие никому к ним приблизиться. И хотя во внешней политике немедленных изменений не последовало, ста­ло ясно, что между Израилем и советскими евреями, между вне­шней и внутренней “еврейской” политикой Советского Союза также опустился “железный занавес”.

Период с января 1948 года до смерти Сталина 5 марта 1953 года можно условно разделить на четыре этапа, каждый из кото­рых представляет собой новую ступень в эскалации антиеврей­ской политики советского руководства.

Первый этап, продолжавшийся в течение 1948 года, харак­теризуется кампанией против еврейского национализма и нача­лом уничтожения еврейской культу­ры одновременно с дружественной политикой по отношению к Израи­лю.

Второй этап – с января по май 1949 года – первая волна аре­стов крупнейших деятелей еврейской культуры и интенсивная кампания против космополитизма одновре­менно с открытым охлаждением советско-израильских отношений.

Третий этап – с июля 1949 года до конца 1952 года – менее шумная, однако более резко выраженная кам­пания против “еврейского национализма, космополитизма и сио­низма”.

Четвертый этап – с января по март 1953 года – разнузданная кампания против еврейской интеллигенции, сионизма, госуда­рства Израиль и различных еврейских организаций.

Лишь после смерти Сталина, с апреля 1953 года, намечается некоторое улучшение положения.[3]

Меир Гельфонд, один из лидеров сионистского движения, Узник Сиона.

Меир Гельфонд, один из лидеров сионистского движения, Узник Сиона

“В конце 1948 года начались аресты членов группы “Эйни­кайт” в Жмеринке, Киеве, Ленинграде и других городах… было арестовано 12 человек, из них лишь девять были настоящими членами группы. После следствия, продолжавшегося более 5 месяцев, члены группы были сприговорены особым совещанием к длительным срокам заключения – 8-25 лет”.[4] Среди осужденных был Меир Гельфонд, один из руководителей “Эйникайт”. После смерти Сталина, осенью 1954 года, члены группы были освобо­ждены.

Группа Р.Брахтмана, М.Маргулиса, В.Свечинского была аре­стована в 1950 году и каждый из них был приговорен к 10 годам заключения. Они были освобождены в 1955 году. В лагерях сионисты воз­рождения Израиля встретились с ве­теранами сионистского движения времен революции.

“Сионизм советского периода, – писал Виталий Свечинский в статье “Как заго­ворили евреи молчания”, – реализовался людьми 20-х годов, нравственная зрело­сть которых удержала их от участия в российских революционных ристалищах. Вся их энергия была направлена на Ис­ход. Часть из них осталась в России, вы­полняя долг перед своими политичес­кими партиями, лидеры которых эмигри­ровали в Палестину. Постепенно, подо­греваемое идеологическими соцсимпа­тиями, испарилось из жизни всякое упо­минание об этих безвестных солдатах сопротивления.

Они, эти бойцы сионизма, занимались “антисоветской агитацией и пропагандой”, пытаясь сохранить своих братьев для еврейского народа. Почти все они ушли в тюрьмы и лагеря и погибли там.

Склоним головы перед этими волонтерами отборной гвардии Си­она за их поход в кромешной тьме, за их бескомпромиссную стой­кость.

Лишь в конце сороковых годов, подобно птице Феникс, возник из пепла постклассический сионизм, не зная о своем прошлом бытие…

В полном соответствии с условиями тоталитарного полицейского государства часть сионистов конца 40-х и начала 50-х годов обна­ружила себя в тех же тюрьмах и лагерях. И там, в советских засте­нках, произошла эта встреча новых “еврейских буржуазных нацио­налистов” с некоторыми уцелевшими ветеранами классического си­онизма. Так появилась тонкая нить, которая восстановила разру­шенную связь времен…

Идея Исхода не погибла. Ее слабое пламя, как пламя свечи, не давало угаснуть надежде. Жизненным импульсом Узников Сиона было существование Израиля. Этот мощный импульс хранил их, а они хранили его. И выдержали эти доспехи”.[5]

– За что вас посадили? – спросил я Виталия Свечинского.[6]

– Мы хотели бежать в Израиль. Там была война за независи­мость, нам было по 19 лет… Мы задумали побег на Юге, через речку Чарох, это целая история…

Как вы к этому пришли?

– Я думаю, антисемитизм, который я испытал и в эвакуации, и в Москве: Гитлер преуспел в этом деле. Мы пришли к такой про­стой и ясной мысли, как сионистское решение “еврейского воп­роса”. Мы заново изобрели для себя сионизм.

Виталий Свечинский, один из лидеров сионистского движения, Узник Сиона после освобождения из заключения, Москва, 1956 год

Виталий Свечинский, один из лидеров сионистского движения после освобождения из заключения, Москва, 1956 год

С кем вы намеревались бежать?

– Нас было трое, мы были школьными друзьями, в институте тоже связи не теряли. Мы все обсуждали между собой, гово­рили… Это Рома Брахтман, он сейчас в Нью-Йорке, и Миша Маргулис – живет в Иерусалиме.

Они тоже сидели?

– Конечно.

– По какой статье?

– “58-1а” – это измена Родине… до расстрела. Кроме того, были статьи “58-10″ – антисоветская агитация, направленная на подрыв советской власти, и “58-11″ – “групповщина”, пос­кольку нас было трое. Но им троих было мало, они хотели расширить круг, чтобы получилось серьезное молодежное дело. Это было модно тогда – мы же попали в период борьбы с “безродными космополитами” и “беспаспортными бродягами”. Вся Лубянка была забита евреями. Все этажи.

– Сколько времени продолжалось следствие?

– Около полугода.

– Вы признали свою вину?

– Нас троих арестовали, и мы трое признали свою вину. Но они же хотели расширить круг… им надо было посадить человек десять-двенадцать. Вот здесь они наткнулись на стену. Нача­лись угрозы, мелкие физиологические ущемления, потом стали пугать пыточной тюрьмой в Суханово. Пыточная тюрьма – это действительно страшно.

– Настоящие пытки?

– Да. Я встречал людей оттуда. Однажды ночью дверь нашей камеры отворилась, и вошел старик… Сильверсван, худой, как доска. Он рассказывал, что это такое. Его пытали. Что значит пытали? Его ставили в каменный мешок. Каменный мешок – это ниша в стене 50х50. Открывают металлическую дверь, за­талкивают человека в эту нишу, захлопывают дверь. Перед лицом окно с решеткой, закрытое снаружи стеклом. Его ста­вили в этот мешок и несколько раз включали над головой мо­щную лампу. Человек так долго стоять не может. У него начи­нают распухать ноги… “слоно­вьи ноги”… пошевелиться не­возможно, упасть невозможно, потому что колени упираются в эту дверь. Если человек теряет сознание, то открывается око­шко, и на него выплескивают холодную воду, чтобы пришел в себя, чтобы пытка продолжа­лась. Этот старик считает, что он пробыл в этом мешке около двух суток. Когда его оттуда выволокли, он был без сознания. Это один из методов наказания. Другой метод – тебя привя­зывают голого к шведской стенке и бьют по спине чулками, наполненными песком. Отбивают почки, печень… человек ста­новиться полным инвалидом – это на всю жизнь. А следов на теле не остается… – “великий патент КГБ”. Если бы они пороли ремнями или резиновыми жгутами, то были бы следы, а песок в чулке мягко ложится на тело, и никаких следов…

– Кого они подвергали таким пыткам?

– По серьезным делам… по “делу врачей”, например. Потом я встретил одного парня, который был связан с делом Масарика. Он тоже через это прошел. Это был советский асс, награжден­ный тремя орденами Красного Знамени… Нам было по 19 лет, уже в тюрьме мне исполнилось 20. Нам угрожали такой судь­бой, но мы не готовы были говорить о наших друзьях, называть фамилии.

– Сколько вам дали?

– Нам дали немного, “червонец”. Повезло… По статье “58 -1а” нас должен был судить военный трибунал, и тогда бы нам дали по двадцать пять, но военный трибунал был просто забит дела­ми, переполнен. Нас направили на особое совещание, так на­зываемую “тройку”. А особое совещание в то время не имело права давать 25 лет. Они могли дать “только” до 10. Я даже встретил человека, парикмахера, которому дали всего 5 лет: он в пьяной драке бросил бутылку и попал в портрет Сталина… Нам дали по 10 лет особых лагерей и разослали в разные ме­ста. Мишка попал в “Дубравлаг”, Мордва, Ромка попал в “Гор­лаг”, Норильск, а я попал в “Берлаг”, Колыма. Это были спец­лагеря, они были введены в 1950 году, и их было всего восемь на весь Советский Союз.

– Как сиделось?

– Сиделось по-разному. Вначале очень тяжело. Зима 1951-52 была суровая, режим ужасный и, главное, не было жратвы. Я был на общих землеройных работах. Это тяжелая работа. “До­ходили” там, в первую очередь, люди с хорошим физическим здоровьем. Я был гимнастом, третьеразрядником, на здоровье не жаловался. Я очень быстро “дошел”. Организм требовал пи­тания, а его не было. Была изнурительная 10-часовая работа на морозе, укрыться негде. Я очень быстро “дошел”, стал “до­ходягой” и все такое… Спасли евреи. У меня был лагерный отец, Натан Забара, идишский писатель. И еще был Ирма Друкер, благослови, Боже, память его… Они выходили не на общие работы, а в конвойный гарнизон – обслуживали кухню, кололи дрова, мостили, делали работы по благоустройству, в общем, делали легкие работы. Повар с кухни выносил им что-нибудь поесть. Натан стал собирать в банку кашу и приносить ее в зону. Это было очень опасно, потому что перед входом в зону обыскивали, но он это делал так артистично, что у него не находили. Так что я потом каждый вечер мог получить порцию каши, и это меня спасло…

– Второй год был легче?

– Легче… научились немножко жить в лагере, обтерлись, “обню­хались”, как в лагере говорят. Научились осознанно переносить и голод, и холод… Это уже очень много. Потом мы с Фимкой Спиваковским пошли на прием к начальнику лагеря – такие при­

емы были раз в неделю – и сказали ему, что Фимка окончил экономический факультет Харьковского университета и что он может не только землю долбить, а я студент-архитектор тре­тьего курса и могу работать в этой области. У них в лагере как раз была проектная “шарашка”. Через две или три недели меня вызвали и сказали, что переводят туда. Сначала я работал в ночную смену. Было трудно, потому что пальцы не держали карандаш, не гнулись, но со временем чертить наловчился. Я проектировал разные офицерские дома, жилой поселок, и это было, конечно, намного легче…

– Вас пытались как-то вербовать?

– О, да… Когда я работал в “шарашке”, которая была филиа­лом Дальстройпроекта. Там работали одни заключенные. В основном латыши, литовцы. Они прекрасные архитекторы, ин­женеры и проектировщики. Руководил этим делом некто Яков­лев, классный инженер, знал все европейские языки… Это бы­ло славное время, я многому у них научился… они же запад­ные люди. Они смеялись надо мной, когда я рисовал всю эту “барóчную” фигню, но это был добрый смех… И тогда меня вы­звал “кум”, оперативник по-лагерному… Он начал со мной лас­ково так… что я, мол, отличаюсь от всех остальных, потому что я все-таки свой человек, а эти же все враги… Они и с немцами были, и среди них есть натуральные антисоветчики, которые с оружием в руках воевали против советской власти… я все же бывший комсомолец, ну, поскользнулся… Мне они могут дове­рять, и… я могу сократить свой срок, но для этого надо иметь понимание, сотрудничать с ними, дальше от меня зависит… Откровенно так. А я тогда был уже отъетый, отпитый и… обнаг­лел, забылся, где нахожусь. Кроме того, у нас там компания была… я уже читал стихи Гумилева (за Гумилева срок давали, но были люди, которые помнили его наизусть), уже был и рома­нтик, и гордый… Я его слушал, слушал, а когда он закончил, го­ворю: “Вот видите у меня на спине номер, – показываю ему, – и на коленях номер, – опять показываю ему, – это сегодня номер моего комсомольского билета. Почему вы ко мне обращае­тесь?” “Ах, вот ты какой!” – говорит. “Какой? Я – простой”, – от­вечаю. “Ну, все. По весне поедешь на трассу камушки воро­чать”. “А вот это вы можете мне не говорить. Меня ваши планы не интересуют. Я и так знаю, что моя жизнь мне не принадле­жит”, – говорю. На этом мы и расстались. Весной прибегает наш нарядчик, Иван Лазаревич, и говорит: “Вилька, ты в списке на этап”. “Куда этап?” – спрашиваю. “На страшное место – Ка­сетеритовый рудник. Там добывают металл, из которого де­лают олово…” Я ушел от этого этапа. Я спрятался, и они меня не нашли. В этом был риск пойти на второй срок, но так было лучше, чем идти на этот этап. Там продолжительность жизни была три месяца. Человек заболевал силикозом легких, его ак­тировали, и он уходил умирать. Меня не нашли… потом нача­лись какие-то события в зоне, и они даже забыли об этом. Они меня забыли, и я остался в той же бригаде, на том же месте… до следующего этапа.

– Вы от звонка до зво­нка?

– Не-ет, что вы. Иосиф Виссарионович умер 5 марта 1953 го­да… А по­том начался период так называемого “позднего реабилитанса”, и пер­выми ласточками из на­шего лагеря были мы – я и Витька Красин.

–С воли помогли?

– Да, с воли. Это мой отец пошел в ЦК и обна­ружил там какого-то своего старого приятеля, который работал дежурным по приему. Тот знал моего отца, его историю, они на фронте были вместе. Отец ему говорит: “Знаешь что, если ты не боишься рискнуть, дай это письмо “хозяину”. Они между со­бой называли и Сталина, и руководителей после него – “хо­зяином”. Тот говорит: “Знаешь, Лазарь, не боюсь, дам”. И дал на подносе то письмо с малой почтой, так чтобы Никита мог прочесть. Никита развернул, прочел – я видел это письмо, оно фигурировало потом на переследтсвии – и в левом верхнем углу написал: “Разобраться. Хрущев”. Нас снова вызвали на этап. Меня с Колымы везли четыре месяца в вагонзаках (вагон для заключенных), теплушках и пароходных трюмах – я же ехал от самой Америки. Ромка с Мишкой были уже в Москве. На меня следователь накинулся: “Где ты был, почему мы так долго должны тебя ждать?” Я ему говорю: “Вы что, с ума сош­ли? Это ко мне вопрос – где я был? Я что, к вам приехал что ли? Меня привезли!” Я уже был другой, и они уже были другие, и разговор на переследтсвии тоже был другой… В результате они оставили наказание, но дали не десять лет, а пять, и в со­ответствии с амнистией для тех, кто получил до пяти лет, нас освободили прямо из зала суда. Мы вышли на Арбат в тело­грейках. С нас только сняли номера – такие белые заплаты, на которых был номер, фамилий же у нас не было – со спины, правого колена и с шапки. У меня был номер “И2-144″. Белые заплаты с номерами сняли, но наши выгоревшие бушлаты и наши телогрейки несли четкие следы номера, который не вы­горел. Это было смешно. И вот мы втроем на Арбате: какие-то троллейбусы, люди, женщины… мы же их не видели все эти годы, какие-то шубы… падал снег. Я четыре месяца перед этим сидел в одиночке… Было странно после Колымы очутиться на улице в Москве…

– Как начиналась ваша жизнь после освобождения?

– Вначале у нас был… шок. У Романа полегче, поскольку он на­тура витальная, а у Мишки потяжелее – его мать умерла… это пережить трудно. Мишка узнал об этом перед самым освобож­дением, на переследствии. Ему очень трудно было это пере­жить… У меня шок был другого свойства. Я стремился к одино­честву, никого не хотел видеть. Родители нашли место в ста­реньком санатории за городом, где отец был заместителем ди­ректора по хозяйственной части, и я там ходил по лесам, рисо­вал… Природа меня как-то восстановила, и я вернулся в жизнь.

Списки Голды

Ходили упорные слухи, разделявшиеся некоторыми акти­вистами сеидесятых, что Голда Меир, уверенная в дружелюбии советских властей и лично товарища Сталина, передала Моло­тову списки тех, кто обратился к израильской делегации с прось­бой помочь им эмигрировать в Израиль. Это было время, когда с фронта вернулось много евреев, имевших боевой опыт, и они “в рамках интернациональной помощи, во имя торжества социа­лизма” горели желанием воевать на стороне Израиля. Ходили слухи, что Сталин лично предложил послу подготовить и пере­дать ему списки желающих воевать на стороне Израиля.

Позднее, в августе 74 года, эти слухи были опубликованы в статье Льва Наврозова “Заметки об американской наивности” (“Notes on American Innocence”) в престижном еврейском Жур­нале “Commentary” (“Комментарии”). Автор материала, ученый, эмигрировавший в Соединенные Штаты из Советского Союза в 1972 году, хотел показать, насколько наивным было представ­ление западных демократий о “внутренней социальной анато­мии” и политике закрытого общества в Советском Союзе. В ка­честве одного из подтверждений своего тезиса он привел сле­дующий отрывок:

“В 1948-49 годах Сталин предложил госпоже Меир, в то время по­слу Израиля в Советском Союзе, подготовить список желающих участвовать в войне за независимость. Советско-еврейская добро­вольческая армия, так сказать. Госпожа Меир сделала это, и Сталин в должное время передал эти списки своей секретной полиции, ко­торая арестовала предполагаемую добровольческую армию и от­правила ее в концентрационные лагеря на уничтожение голодом, работой и морозом”.[7]

В феврале 1975 года Голда Меир обвинила “Комментарии” в публикации порочащей ее ложной информации и потребовала публичных извинений. Госпожа Меир утверждала в своем письме:

“В этой истории нет ни единого зерна правды. В течение моей слу­жбы в России я ни разу не попадала в ситуацию, в которой моя наи­вность подвергалась бы испытанию. Ко мне не обращались с подо­бным предложением ни Сталин, ни кто бы то ни было другой. Поэ­тому, естественно, я не передавала никому подобного списка. Это обвинение является столь серьезным и шокирующим, что я должна потребовать опубликовать по этому поводу извинение”.

Письмо было опубликовано в “Комментариях” в апреле 1975 года, и в том же месяце там появилась вторая статья Наврозова на эту тему:

“Я могу возразить госпоже Меир тем, что был очевидцем событий 1948 года и интервьюировал других, более близких к событиям лю­дей, среди них узников, прошедших советские концентрационные лагеря. Я интервьюировал также прямых участников событий, нап­ример, сотрудника израильского посольства в Москве в 1948 году, а также израильского издателя, обсуждавшего указанные вопросы с госпожой Меир… Я настаиваю на правдивости истории в том виде, как она изложена в моей статье. На самом деле из неизбежно разли­чающихся сообщений очевидцев я представил наиболее осторож­ную версию, показывавшую госпожу Меир в качестве невольной жертвы обстоятельств, от нее не зависевших, каковой, я полагаю, она и была”.

Тогда Голда Меир подала судебный иск о клевете против из­дателя журнала “Американского еврейского Комитета”, его глав­ного редактора Норманна Подореца и автора статьи Льва Навро­зова. Это было шумное дело, проходившее в несколько этапов. Оно широко освещалось в израильской и американской прессе. Лев Наврозов повторил свои обвинения в изданной им книге “Образование Льва Наврозова: жизнь в закрытом мире, который когда-то назывался Россией”. Однако, в суде ни одной из сторон не удалось представить доказательства своей правоты сверх ра­зумных сомнений. Большинство исследователей склоняется к тому, что история в том контексте, как она подана Наврозовым, ложна.

Так же считаает профессор истории Тель-Авивского универ­ситета Яков Рои, специализирующийся на истории советского еврейства. Он считает, что у Голды Меир были просьбы род­ственников из Израиля помочь их близким выехать из Совет­ского Союза, и госпожа Меир могла этим заниматься, но неиз­вестно, чтобы кто-то из этих близких пострадал.

Виталий Свечинский, проведший пять лет в исправительно-трудовых лагерях строгого режима в первой половине пятидеся­тых годов, также считает, что этого не могло быть. “Мы, да и ос­тальные евреи, которые шли по Транссибирской трассе на Ко­лыму и на Север, не встречали ни одного человека, который бы сел по какому-то списку Голды”, – сказал он мне в интервью.

Некоторые исследователи не исключают того, что слухи о списках Голды распускал сам КГБ, чтобы создать в еврейской среде атмосферу страха, подозрительности и недоверия по отно­шению к членам израильской делегации и свести тем самым до минимума возможные контакты с ними.

Ликвидация Еврейского антифашистского комитета (ЕАК)

“Сразу после войны за еврейской общественной активностью и, прежде всего, за ЕАК был установлен тотальный контроль. Вводилась повальная слежка с помощью широко разветвленной агентуры информаторов”.[8] Членам ЕАК, несмотря на их много­численные просьбы, уже не разрешали выезд за границу. Однако, некоторым иностранцам из числа просоветски настроенных ев­рейских общественных деятелей в пропагандистских целях все же время от времени дозволялось приезжать в СССР.[9] Для мно­гих из них ЕАК являлся своего рода еврейским представитель­ским органом, с которым они считали должным поддерживать отношения и иногда обращались к нему с разного рода прось­бами. Все это фиксировалось госбезопасностью для дальнейшего использования.

Как мы уже видели, тучи над Антифашистским Комитетом сгустились давно. Министр ГБ Абакумов и его ближайшее ок­ружение, окрыленные похвалой Сталина (а также посыпавши­мися, как из рога изобилия, орденами, премиями, повышением в званиях и должностях ) за успешную операцию по физическому устранению Михоэлса, вошли, что называется, во вкус… На Лубянке была запущена машина поиска, сбора и фабрикации дискредитировавших ЕАК материалов…”7[10]

Деятельность КГБ разворачивалась на фоне холодной войны. Советское руководство отсекало евреев, и на их пугающем при­мере всех остальных, от “тлетворного влияния буржуазного на­ционализма” – так на советском идеологическом жаргоне назы­вали сионизм и любое другое национальное движение. Тех, кто успел “засветиться” в своем стремлении эмигрировать, – арес­товывали. Началась шумная пропагандистская кампания, биче­вавшая оторванных от родной почвы антипатриотов.

Именно в это время было принято решение об уничтожении еврейской культурной элиты. Исходным пунктом этого решения стало имевшее высший партийный гриф секретности – “Особая папка” – постановление Политбюро “О Еврейском антифашист­ском комитете” от 20 ноября 1948 года:

“Утвердить следующее решение бюро Совета Министров СССР:

“Бюро Совета Министров СССР поручает Министерству государ­ственной безопасности СССР немедля распустить Еврейский анти­фашистский комитет, так как, как показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно постав­ляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки. В соответствии с этим органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать, пока никого не арестовывать”.

Секретарь ЦК И.Сталин”.[11]

“Исполнять постановление было поручено министру госбе­зопасности Абакумову… тот уже утром следующего дня, хотя это было и воскресенье, направил оперативную группу на Кропот­кинскую 10. Все документы Комитета были вывезены на Лубян­ку и превратились в улики по возбуждаемому там уголовному делу. То же самое произошло и в редакции газеты “Эйникайт”, последний номер которой вышел 20 ноября”.[12]

В декабре 1948 года Сталин дал санкцию на арест председателя ЕАК Ицика Фефера и нового директора Еврейского театра в Москве Вениамина Зускина. В начале 1949 года по делу ЕАК были арестованы уже десятки еврейских общественных и культурных деятелей. Не исключено, что вначале готовился от­крытый показательный процесс. Но мужество, с которым держа­лись арестованные, невозможность за три года следствия доби­ться от них доказательств шпионской или даже антисоветской деятельности, возможный негативный резонанс на междуна­родной арене вынудили Сталина отказаться от этой затеи.

Некоторые приговоры выносили заочно, через Особое Сове­щание. Закрытые судебные заседания Военной коллегии Вер­ховного Суда СССР проходили с 8 мая по 18 июля 1952 года. У обвиняемых не было права на защиту и апелляцию. “Главной для обвинения и суда… стала уже старая идея о “Крымской еврей­ской республике”, рассматривавшаяся теперь как междунаро­дный заговор. Председатель Военной коллегии генерал-лейте­нант юстиции Александр Чепцов понимал, что для вынесения смертного приговора, предусмотренного решением Политбюро еще в 1949 году, нет достаточных юридических оснований. Он пытался получить в партийных инстанциях разрешение на смягчение приговора, обратившись с ходатайством об этом к Маленкову…”[13] Вот как это выглядело в рассекреченной и опу­бликованной стенограмме июньского Пленума ЦК КПСС 1957 года, когда рассматривался вопрос об “антипартийной группе Молотова, Маленкова и Кагановича”:

“Генеральный прокурор СССР Роман Руденко обращается к Маленкову: “Председательствующий по этому делу тов. Чеп­цов… явился к вам, тов. Маленков, и доложил, что дело рухнуло, обвинение несостоятельное, оправдательный приговор нужен. Вы заявили: мы не будем становиться перед ними на колени, есть решение Политбюро – расстрелять. И 13 человек, в том числе Ло­зовский, их расстреляли”.[14]

Их расстреляли в ночь на 12 августа 1952 года: Соломона Ло­зовского, бывшего руководителя Совинформбюро, Исаака Фефе­ра (хотя он сотрудничал с МГБ и со следствием), историка Иоси­фа Юзефовича, директора Боткинской больницы в Москве Бори­са Шимелиовича, поэтов Лейба Квитко, Переца Маркиша, Дави­да Берельсона, Давида Гофштейна, актера Вениамина Зускина, журналиста Льва Тальми, редакторов Эмилию Теумин, Илью Ва­тенберга, переводчицу Хайке Ватенберг-Островскую.[15] Один из обвиняемых, Соломон Беркман, заболел и умер в больнице. В ночь на 12 августа 1952 года были расстреляны 24 еврейских пи­сателя, интеллектуала и артиста. В эту ночь обезглавили еврей­скую культуру в Советском Союзе.

ЕАК был единственной еврейской общественной организа­цией, имевшей широкие международные связи. Пока шло следствие, была арестована жена Молотова Полина Жемчужина, “были распущены объединения еврейских писателей в Москве, Киеве и Минске, закрыты еврейские печатные издания, арестованы многие еврейские писатели и журналисты… Ликвидация учреждений еврейской культуры, аресты еврейских писателей, работников культуры проходили по всей стране”.[16] 22 ноября 1955 года Военная коллегия Верховного Суда СССР пересмотрела дело о членах Еврейского антифашистского Комитета и отменила приговоры в отношении всех обвиняемых “за отсутствием состава преступления”.

Кампания против “безродных космополитов”

Официальный старт кампании положила статья “Об одной ан­типатриотической группе театраль­ных критиков”, напечатанная в па­ртийном официозе “Правда” 28 ян­варя 1949 года. В качестве соавто­ров выступили крупные партийные деятели – Г.Маленков, П.Поспелов и Д.Шепилов, а “пропагандистский масштаб, высокий обвинительный пафос и инквизиторский дух гово­рили читателю о незримом присут­ствии за ее строчками Сталина”.[17]Названных в этой статье театраль­ных критиков с еврейскими фами­лиями обвинили в том, что они “яв­ляются носителями глубоко отвра­тительного для советского челове­ка, враждебного ему безродного космополитизма”.[18]

“Синонимом еврейства стало понятие “безродный космопо­лит” – обвинение в принадлежности к этой категории идеологи­ческих пороков было достаточным для увольнения литераторов и журналистов из редакций и издательств. Статья в “Правде”, допо­лнявшая закрытое письмо ЦК ВКП(б) в партийные организации республик и областей… была воспринята как общая директива для разгрома еврейских культурных центров, закрытия еврейских театров, ликвидации еврейских издательств, клубов и творческих союзов, которая распространилась даже на Биробиджан.”[19] Ста­тью в “Правде” подхватили, как полагалось, другие газеты, и в стране быстро создалась атмосфера охоты на ведьм, сопровожда­емая большим количеством арестов.

Из идеологических областей антисемитская волна быстро рас­пространилась в научные и хозяйственные сферы. Крупный уче­ный и очевидец тех событий Александр Лернер, впоследствии ставший одним из лидеров сионистского движения семидесятых годов, писал:

Профессор Александр Лернер, один из лидеров сионистского движения, Москва 1972 год.

Профессор Александр Лернер, один из лидеров сионистского движения, Москва 1972 год

“Для пронырливых карьеристов и антисемитов это была счастливая охотничья пора. Все, что от них требовалось, это разоблачить коллегу, и это “мужественное разоблачение” приносило ему продвижение по службе. Фальшивые патрио­ты ухватились за эту возможность, чтобы уничтожить успе­шных евреев и занять их места руководителей школ, отде­лов в исследовательских институтах или управляющих изда­тельств”.[20] “Изгнание евреев, – продолжал Лернер, – из всех сфер науки, включая точные, было безжалостным, без учета вреда, кото­рый наносился науке и престижу Советского Союза. Любой мог быть обвинен в космополитизме, если его цитировали зарубеж­ные ученые, упоминали в западной науке или если он недоста­точно заботился о том, чтобы продекларировать приоритет Ро­ссии и Советского Союза во всех культурных достижениях мира”.[21]

Те места, где медлили с изгнанием евреев, навещала комис­сия райкома, горкома или другой организации, после чего сле­довали оргвыводы – наказание или увольнение самого дирек­тора.

Кампания против “убийц в белых халатах”

Вершиной публичной антисемитской кампании стало “Дело врачей” – “убийц в белых халатах”, сфабрикованное как ответ­вление дела против ЕАК, а затем выделенное в большое само­стоятельное производство.

Негласное дело против Еврейского Антифашистского Коми­тета было призвано оборвать связь евреев Советского Союза с мировым еврейством и Западом в целом, а также обезглавить ев­рейскую культуру.

Публичная кампания против “безродных космополитов” дела­ла следующий шаг – она объявляла практически все еврейское население Советского Союза пятой колонной сионистского и за­падного влияния (в контексте мирового противостояния двух сверхдержав послевоенного мира) и сопровождалась повальной кадровой перетряской и чисткой культурно-идеологической сфе­ры, науки и образования, промышленности и медицины от евреев.

Кампания против “убийц в белых халатах” была призвана создать в стране погромную обстановку, позволявшую Сталину решать еврейский вопрос в любой приемлемой для него форме, вплоть до полной очистки от еврейского присутствия центральных городов и их массового изгнания за Урал.

Это была “не только одна из преступных провокаций Сталина, но и символ саморазоблачающейся агонии созданного им дик­таторского режима; уже обреченный и стоящий на краю могилы, он предпринимает все менее адекватные политико-социальной реальности шаги, пускается во все более опасные авантюры, спо­собные взорвать общество изнутри”.[22] С ЕАК власти не реши­лись пойти на открытый процесс. Расстрел еврейских писателей и общественных деятелей был осуществлен тайно, а информация об этом расстреле попала на Запад только через несколько лет. Борьба с “безродными космополитами” проводилась открыто, с использованием всего арсенала пропагандистских средств тота­литарного государства. Выдвигаемые властями обвинения – пре­клонение перед Западом, буржуазный национализм и сионизм – не оставляли сомнения в том, против кого направлена кампания, и на чьем примере будут решаться задачи тоталитарного контро­ля и идеологической чистоты советского общества.

На кампанию против “безродных космополитов” через два года после ее запуска начинает реагировать израильская общес­твенность. 13 августа 1951 года в политическом отчете советской консульской группы в Израиле говорилось: “В Израиле наблюда­ется все больше антисоветской пропаганды, сфокусированной в основном на положении евреев Советского Союза… Израильское правительство не ограничивает себя антисоветской риторикой и начинает, пока на полуофициальном уровне, поднимать вопрос об эмиграции советских евреев в Израиль”.[23]

На этот раз Сталин не ограничил себя кровавой чисткой вну­три Советского Союза. Волна перехлестнула границы и начала разворачиваться в странах “народной демократии”. Ее целью была сталинизация режимов, очистка партийных и государст­венных аппаратов от евреев и других нежелательных элементов. Аргументация использовалась та же, что и в Советском Союзе: двойная лояльность, буржуазное происхождение, родственные связи на Западе.

Большой резонанс в Израиле и на Западе вызвал процесс над бывшим генеральным секретарем Чешской коммунистической партии Рудольфом Сланским, арестованным в декабре 1951 года и преданным показательному суду в ноябре 1952 года. Чехосло­вакию избрали для показательного процесса, поскольку у нее была репутация прозападной и либеральной страны. Антисемит­ский и антиизраильский характер этого процесса был очевиден. Из четырнадцати крупных партийных и государственных деяте­лей, проходивших по процессу, одиннадцать были еврейского происхождения. На Западе понимали, что процессы, наблюда­емые ими в странах “народной демократии” (находящихся под полным советским контролем), существуют также и внутри Со­ветского Союза.

“Дело врачей” вначале развивалось неспешно. Арестованный по делу ЕАК И.Фефер, давний сотрудник МГБ, дал показания о националистических взглядах профессора медицины Я.Г.Эт­тингера. В ноябре 1950 года Эттингера арестовали. Вначале ему инкриминировали исключительно “буржуазный национализм”. Эттингер отказался признаваться. Тогда к нему применили “фи­зические меры воздействия”, и он дал показания о “буржуазном национализме” целой группы известных медиков. Когда выяс­нилось, что Эттингер ранее консультировал Кремлевскую боль­ницу, старший следователь Рюмин по собственной инициативе выжал из него “признание” во вредительском лечении, способ­ствовавшем смерти секретаря ЦК Щербакова в 1945 году. Не выдержав двухмесячных пыток Эттингер скончался в тюрьме 2 марта 1951 года.

Версия об умерщвлении Щербакова выглядела настолько не­правдоподобной, что даже министр МГБ Абакумов отверг ее, “предчувствуя, какие непредсказуемые последствия она способна вызвать, если о ней будет доложено болезненно подозрительному Сталину. Из-за своей психологической примитивности он не уло­вил того нюанса, что Сталин, да и частично аппарат ЦК, давно уже зараженные антисемитизмом, объявили тайную войну не только носителям национальной идеи, но и связанной с ними уза­ми общего происхождения ассимилированной части еврейства.”[24]Рюмин этот нюанс уловил точно и написал Сталину письмо, в ко­тором обвинил своего босса Абакумова в сокрытии террористи­ческой составляющей деятельности “буржуазного националиста” Эттингера, а заодно и в умышленном доведении последнего до смерти тяжелыми условиями содержания. В параноидальной пси­хике Сталина начал вызревать сценарий очередного кровавого спектакля – грандиозного заговора западных спецслужб по фи­зическому устранению руководителей советского государства.

Абакумов был снят с поста министра МГБ и впоследствии арестован. Его место занял С.Игнатьев, посредственный и слабо­характерный чиновник, который “сразу же после смерти Сталина заявил, что тот при назначении его на должность министра пот­ребовал принятия решительных мер по вскрытию группы врачей-террористов, в существовании которой он давно убежден”.[25] Рю­мин был повышен до должности замминистра, получил прямой доступ к Сталину и с удвоенным рвением стал добывать необ­ходимые вождю доказательства деятельности группы “врачей-агентов иностранных спецслужб”.

Через год после начала следствия выяснилось, что некто Ли­дия Тимашук, кардиолог Кремлевской больницы, уже писала Сталину о неправильном диагнозе, поставленном Жданову, умер­шему в результате этого в августе 1948 года. Диагноз действите­льно был ошибочный: врачи безо всякого злого умысла просмо­трели инфаркт, который на кардиограмме увидела Тимашук. Но проблема была в том, что среди лечащих врачей Жданова не бы­ло евреев, а Сталину по сценарию нужен был международный заговор.

Рюмин к концу 1952 года несколько поумерил свой пыл. Он почувствовал, что некоторые важные деятели ЦК были в душе отнюдь не в восторге от безумной авантюры “хозяина” справе­дливо опасаясь, что следующими жертвами могут стать они сами (и для этого были вполне конкретные основания, связанные с ближайшими планами Сталина по реорганизации и расширению Политбюро). С другой стороны, он видел печальный опыт пред­шественников – Ягоды, Ежова и Абакумова, заплативших своими жизнями за чрезмерную преданность “хозяину” после того, как выполнили свою миссию.[26] Кроме того, Сталину было уже за семьдесят, он был болен, страдал от склероза и повышенного давления, и было не вполне ясно, сколько он протянет.

Сталину был нужен международный заговор. Он придавал делу врачей огромное политическое значение. В пропагандис­тской кампании с густым антисемитским душком замелькали старые клише: “враги народа”, “наши успехи ведут не к зату­ханию, а к обострению классовой борьбы” и прочее.[27] В ноябре 1952 года Сталин вызывает к себе министра МГБ Игнатьева, требует от него убрать из госбезопасности “этого шибздика” Рюмина, назначает нового начальника следственной части по особо важным делам генерал-полковника Гоглидзе и требует ускорить завершения дела. Сталин дает указание развить новое направление сценария – шпионско-террористический антиго­сударственный заговор, сколоченный западными спецслужбами, и требует “перестать работать в белых перчатках” с врагами народа (Игнатьев после “разговора” у Сталина слег с инфарктом). Гоглидзе выполнил возложенную на него высоким начальством задачу. Новые аресты, новые самооговоры, новые подробности очередного чудовищного сценария были готовы для публикации: националистически настроенные евреи, относящиеся к Израилю и Америке с бόльшей симпатией, чем к своей Родине, проникшие во все сферы советского общества и подчинившие своему влия­нию некоторых видных русских врачей, выходцев из буржуазных семей, завербованы международной разведкой для уничтожения советского руководства и все ближе подбираются к самому вождю.

“Вы слепцы, котята, что же будет без меня – погибнет страна, потому что вы не можете разоблачить врагов”, – бросил он своим соратникам на заседании президиума ЦК первого декабря 1952 года. 4 декабря было принято постановление ЦК: “О вредитель­стве в лечебном деле”… 9 января на расширенном заседании Бю­ро Президиума ЦК был утвержден проект сообщения ТАСС “Об аресте группы врачей-вредителей”.[28] 13 января было опублико­вано сообщение ТАСС: “…Большинство участников террорис­тической группы (Вовси М.С., Коган Б.Б., Фельдман А.И., Грин­штейн А.М., Эттингер Я.Г. и другие) были связаны с междуна­родной еврейской буржуазно-националистической организацией “Джойнт”, созданной американской разведкой якобы для оказа­ния материальной помощи евреям в других странах…” Были опу­бликованы передовые статьи в “Правде” и “Известиях”, тут же подхваченные другими газетами. Началась мощная кампания в прессе. По всей стране устраивались собрания, на которых выс­тупающие требовали ужесточить отношение властей по отноше­нию к евреям.

“Советская власть слишком мягка и гуманна, а это отродье прямо издевается и над властью и над идеалами трудового че­ловека… И ведь все они евреи… Этим предателям надо придумать самую страшную казнь” (из выступления в НИИ Киева)… Сту­денты и преподаватели Сталинградского механического инсти­тута по предложению секретаря парткома института приняли решение послать Сталину письмо с просьбой выселить всех ев­реев с европейской территории СССР”.[29] И так далее…

По “делу врачей” в Москве было арестовано тридцать семь человек, двадцать семь из них были евреи.

Под аккомпанемент пропагандисткой кампании прошла новая волна арестов. По всей стране началось преследование медицин­ских работников, в основном евреев. Чудовищная антисемитская кампания, взращенная на уже обильно удобренной почве, приве­ла к тому, что в воздухе запахло инспирированным сверху погро­мом. В общественных местах начались расправы с людьми ев­рейской внешности… Такое развитие событий опасно для самой тоталитарной власти, которая не может допустить, чтобы какие-то социальные процессы вышли из под контроля и начали разви­ваться стихийно.

В чем состоял полный сценарий Сталина, не установлено по сей день. Неожиданная смерть диктатора 5 марта 1953 года спу­тала все карты. Существует несколько версий. Попытаемся их рассмотреть.

Прежде всего, следует обратить внимание на то, что между открытой публикацией о процессе 13 января и смертью Сталина прошли всего месяц и три недели – слишком мало времени для резкой смены сценария. По характеру предшествующих событий и размаху антисемитской пропаганды можно сделать вывод о том, что Сталин готовил открытый процесс. Но чем должна была завершиться казнь “убийц в белых халатах”?

Одна из наиболее устойчивых версий состоит в том, что Ста­лин вынашивал планы массового переселения на Восток. В конце февраля по Москве поползли упорные слухи, что евреев будут выселять в Сибирь. Они появились не на пустом месте. Раздава­лись инициированные сверху призывы с мест, молва разносила заявления из кругов кремлевской элиты. “Основательность слу­хам придавало то, что с конца 1952 года из Москвы в Казахстан стали высылать семьи арестованных “еврейских националистов”, в том числе и тайно казненных к тому времени “еаковцев”.[30]

Некоторые конкретизировали этот сценарий территорией Би­робиджана (в качестве советского ответа сионистам и националь­но настроенным евреям), ссылаясь на ускоренное строительство концентрационных лагерей на его территории. Другие, и их было намного больше, излагали сценарий в духе “окончательного ре­шения еврейского вопроса” с массовой депортацией евреев в си­бирскую тайгу в товарных вагонах.

Необходимую истерию общественной поддержки должна бы­ла обеспечить публичная казнь врачей-вредителей на Лобном ме­сте Красной площади и массовые казни евреев в других городах страны.[31] Автор фундаментального труда “Тайная политика Ста­лина” Г.Костырченко приводит целый список авторов, придер­живающихся такой версии: Эттингер Я.Я., Айзенштат Я.И, Шейнис З.С., Раппопорт Л. и другие.[32]

Сам Костырченко эту версию не поддерживает, ссылаясь на то, что подготовка к массовой акции такого масштаба должна была оставить какие-то следы в архивах, а он их не обнаружил.

Советские власти имели богатый опыт массовых депортаций населения в периоды коллективизации, в ходе и после войны, и потенциальная угроза депортации евреев по его мнению суще­ствовала. Однако реализоваться в тех условиях она не могла даже по чисто техническим причинам – из-за большого количества депортируемых, их распыленности и укорененности в местном населении.[33]

Само по себе отсутствие документов не могло служить дос­таточным доказательством в СССР, учитывая перетряску архивов при каждом новом “хозяине”. В тоталитарном государстве более чем в других странах справедливо утверждение, что “история – это опрокинутая вспять политика”. Менялась политика, и вместе с ней ретроактивно менялась история, включая ее архивную часть, не говоря уже об изъятии компрометирующих новых “хо­зяев” документов.

Краткая Еврейская Энциклопедия снабжает нас интересными подробностями:[34]

“Еще в начале 1950-х годов была создана особая, подчиняющаяся И.Сталину комиссия по подготовке депортации под председатель­ством начальника отдела агитации и пропаганды ЦК М.Суслова. По свидетельству секретаря комиссии Н.Полякова “в Биробиджане (в частности) форсированно строились барачные комплексы типа концлагерей, и соответствующие территории разбивались на закры­тые секретные зоны… По всей стране составлялись списки (отдела­ми кадров по месту работы, домоуправлениями по месту житель­ства) всех лиц еврейской национальности, чтобы никого не пропус­тить… Тогдашний министр обороны Н.Булганин рассказывал, что по приказу Сталина к столице и другим крупным городам было по­догнано несколько сот военных эшелонов. Причем, по свидетель­ству Н.Булганина, Сталин хотел, чтобы во время движения эшело­нов к местам назначения были организованы крушения и нападе­ния на эшелоны “отрядов народных мстителей”.

Между 20 и 23 января 1953 года известных людей еврейского происхождения стали приглашать в редакцию “Правды”. Им предлагали подписать некое коллективное письмо. Среди при­глашенных были писатели, поэты, композиторы, артисты, уче­ные, конструкторы, генералы, директора заводов, инженеры и простые рабочие, то есть представители всех слоев общества. Сбора подписей был поручен академикам Исааку Минцу и Мар­ку Митину, а также главному редактору журнала “Мировая эко­номика и международные отношения” Я. Хавинсон-Маринину. С письмом ознакомили более 50 человек, и около 40 из них его подписали. Естественно, что содержание письма в пересказах стало известно в “элитных” кругах Москвы почти сразу…[35]

Далее начинаются разночтения как относительно содержания письма, так и его назначения. Первый вариант письма, подготов­ленный руководителем Агитпрома и секретарем ЦК Михайло­вым, призывал самым суровым образом наказать преступников, но при этом не смешивать группу отщепенцев с еврейским насе­лением СССР, преданно любящим свою Родину. Письмо плани­ровали опубликовать 2 февраля, текст был уже набран, но его за­претили печатать. Все копии верстки и корректуры были изъяты из редакции, и в последующие годы этот вариант письма не вос­производился в работах по истории.[36] Другую версию письма по­ручили подготовить Шепилову, слывшему либералом. Этот вари­ант письма, по свидетельству Костырченко, значительно отлича­лся от первого, не требовал беспощадного наказания преступ­ников и был выдержан в гораздо более интеллигентном тоне. Под него, не ставя никого в известность, перенесли подписи из первого варианта. Новое письмо тоже не опубликовали. Однако из самого факта его подготовки Костырченко делает вывод, что Сталин отказался от намерения проводить публичный процесс.

В версии Костырченко не все складывается. Второй вариант письма, подготовленный 20-го февраля, также не был опубли­кован, хотя времени было достаточно. Кроме того, насторажи­вает факт отказа от подписи более 10 приглашенных. В приво­димом Костырченко письме Михайлова не содержалось ничего такого, что могло поставить в затруднительное положение потен­циальных подписантов (сурово наказать преступников и не сме­шивать их с остальной частью еврейского населения).

Другое дело, если им предложили некий иной текст, на кото­рый, например, ссылается Краткая еврейская энциклопедия. В этом тексте авторы “с сожалением констатировали, что многие евреи заражены буржуазным духом, арестованные врачи назы­вались “извергами рода человеческого”, и для них авторы тре­бовали самой суровой казни, но во избежание справедливого гнева русского народа “просили И.Сталина защитить евреев вы­сылкой их под охраной в отдаленные районы страны”.[37] В таком случае кто-то мог проявить мужество и не подписать письмо. Имеются свидетельства, что письмо не подписали Марк Рейзен, генерал армии Крайзер, ученый Ерусалимский, писатель Эрен­бург. Илья Эренбург даже отважился написать личное письмо Сталину, в котором призывал его отказаться от публикации, что было, безусловно, мужественным поступком с его стороны.

После того, как Сталина сразил инсульт, “Правда”, как по ко­манде, прекратила печатать материалы о “врагах народа”, выхо­дившие до этого как минимум через день. За “Правдой” посте­пенно последовали другие газеты. Следственные действия по инерции продолжались еще три недели и затем прекратились.

В качестве “козла отпущения” был выбран Рюмин, арестован­ный по приказу Берии семнадцатого марта 1953 года. Первого апреля Берия направил в Президиум ЦК докладную записку о необходимости реабилитации арестованных. Дело врачей объя­влялось “провокационным вымыслом” Рюмина, начавшим его “в карьеристских целях”. Вина за раздувание дела возлагалась на все руководство МГБ. Третьего апреля Президиум ЦК принял решение, объявлявшее “о полной реабилитации и освобождении из-под стражи врачей и членов их семей, арестованных по так на­зываемому делу о врачах вредителях в количестве 37 человек”… Сразу после этого в газетах было напечатано потрясшее всю страну сообщение министерства внутренних дел о полной реа­билитации.[38]

Смерть Сталина, возможно, спасла евреев от массовой депор­тации, но черные годы его антисемитской агонии оставили в ду­шах людей глубокую незаживающую рану. Многолетний стресс искалечил значительную часть евреев старшего поколения пато­логическим страхом перед всемогуществом тоталитарного госу­дарства и боязнью всего национально-еврейского. Те же собы­тия, однако, открыли глаза части молодежи, закалили их души и характеры, пробудили национальные чувства. Многие из их чис­ла пополнят впоследствии ряды сионистского движение в СССР.

После того как кампания в прессе прекратилась, большинство евреев смогло вернуться на прежние места работы, но ситуация уже никогда не была такой как прежде. Прекращение “Дела вра­чей” не остановило распространения антисемитизма в СССР. Со­ветская одержимость соображениями безопасности, паранои­дальный страх перед “врагами” и восприятие евреев в качестве вражеских агентов с опасными связями на Западе – все это в пол­ной мере сохранилось и после смерти Сталина, хотя и приняло более умеренные формы. Государственный антисемитизм сохра­нялся вплоть до развала Советского Союза. Менялась со време­нем лишь его форма и окраска.


[1] По материалам: Жорес Медведев, “Сталин и еврейская проблема. Новый анализ”, Москва, 2004, стр. 101-102.

[2] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр. 244.

[3] По материалам: Сборник “Евреи и еврейский народ 1948-1953″, т.1, составитель и редактор Б.Пинкус, Еврейский университет, “Центр документации восточно-европейского еврейства”, Иеру­салим, 1973, стр.IV.

[4] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр. 240.

[5] Виталий Свечинский, Статья “Из истории сионизма в СССР – как заговорили “евреи молчания”, 1980.

[6] Виталий Свечинский, интервью автору, 08.09. 2004.

[7] Lev Navrosov, Commentary, “Notes on American Innocence”, august 1974.

[8] Г. Костырченко, “Тайная политика Сталина” Москва, “Междуна­родные отношения” 2001, стр. 353.

[9] Там же, стр. 369.

[10] Там же.

[11] По материалам: там же, стр. 351.

[12] Там же, стр. 352.

[13] Жорес Медведев, “Сталин и еврейская прблема. Новый анализ”, Москва, 2004, стр. 109.

[14] Там же.

[15] Жорес Медведев “Сталин и еврейская прблема. Новый анализ”, Москва, 2004, стр. 112

[16] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр. 245

[17] Г. Костырченко, “Тайная политика Сталина”, Москва, “Междуна­родные отношения”, 2001, стр. 333.

[18] Там же.

[19] Жорес Медведев, “Сталин и еврейская прблема. Новый анализ”, Москва, 2004, стр. 122.

[20] Alexander Lerner, “Change of Heart”, Balaban Publishers, Rehovot 1992, стр. 138.

[21] Там же, стр. 139.

[22] Г. Костырченко, “Тайная политика Сталина” Москва, “Междуна­родные отношения” 2001, стр. 629.

[23] Документ № 375 “Документы по советско-израильским отноше­ниям 1941-1953″, Лондон, Портлэнд, Ор, часть1.

[24] Там же, стр. 634.

[25] По материалам: там же, стр. 646.

[26] Там же, стр. 647

[27] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр. 254.

[28] Там же, стр. 255.

[29] По материалам: Г.Костырченко, “Тайная политика Сталина”, Москва, “Международные отношения”, 2001, стр. 675.

[30] Там же, стр. 672.

[31] Там же.

[32] По материалам: там же, стр.676.

[33] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр. 255

[34] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр. 255

[35] По материалам: Жорес Медведев “Сталин и еврейская прблема. Новый анализ”, Москва 2004, стр. 177.

[36] По материалам: Там же, стр. 178.

[37] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр. 256.

[38] По материалам: Жорес Медведев “Сталин и еврейская прблема. Новый анализ”, Москва, 2004, стр.235-236.

Комментарии запрещены.