В период между фестивалем и Шестидневной войной сионистская деятельность в СССР постепенно приобретала все более широкие масштабы. Теснее стали связи с израильским посольством, участились встречи с евреями-туристами из-за границы, с израильскими делегациями, приезжавшими на научные конференции, симпозиумы, спортивные состязания, выставки. Разными путями стало приходить больше книг. Большое значение имела работа западных радиостанций. “Железный занавес” несколько приподнялся, и информация о жизни евреев в СССР стала свободнее проникать на Запад, а информация об Израиле и еврейской диаспоре, в свою очередь, – в СССР.[1]
Сплочению евреев и распространению среди них сионистских идей способствовала организация любительских театральных коллективов и ансамблей, выступавших в основном на идише. В конце пятидесятых годов было создано более двадцати групп, в основном в западной части Советского Союза: Вильнюсе, Даугавпилсе, Риге, Ленинграде, Кишиневе, Дербенте и других местах. Выступления таких коллективов в крупных городах неизменно пользовались большим успехом, хотя они не всегда отличались высоким уровнем. Но не качество и не знание языка, которым в то время владело всего около 17 процентов евреев, было главным. Для молодежи, посещавшей концерты вместе с людьми старшего поколения, это было скорее демонстративным актом национальной идентификации, легальным местом встречи со “своими”.
В Москве выступления идишских коллективов всегда посещались представителями израильского посольства. Израильтяне также планировали свои поездки по стране таким образом, чтобы попасть на эти представления в других городах, что давало дополнительные возможности для контактов с местными евреями.[2]
В 1959 году довольно пышно отмечалось столетие со дня рождения Шолом-Алейхема. Этому событию посвящались радио- и телевизионные программы, литературные вечера, некоторые его произведения были изданы на языке оригинала, на идише. Центральным событием стал юбилейный вечер в Колонном зале Дома союзов, проходивший под эгидой Союза писателей. На вечере выступал популярный в Советском Союзе американский певец Поль Робсон, с большой любовью говоривший о Шолом-Алейхеме, Соломоне Михоэлсе и их творчестве.[3]
Важное место в еврейской жизни возвращает себе синагога. Она становиться естественным и легальным местом встречи еврейской молодежи. Там же можно встретиться с зарубежными туристами или членами иностранных делегаций, не упускавших случая посетить ее по субботам.
На этом фоне в Москве, Ленинграде, Горьком, Киеве, Харькове, Ростове-на-Дону, Баку, Риге, Вильнюсе и других городах продолжали функционировать старые и возникали новые группы национально ориентированных евреев. Они встречались для обсуждения событий в Израиле, для изучения еврейской истории и иврита, для распространения знаний, способствовавших пробуждению еврейского национального сознания.
Ленинградская группа Гедалии Печерского и Евсея Дынкина изучала иврит и готовила себя к его преподаванию. В 1957 году члены группы обратились к министру образования Российской Федерации и в Ленинградский горисполком с просьбой разрешить им организовать изучение иврита, идиша, древней и современной еврейской истории и литературы. В ответ власти закрыли еврейскую секцию Ленинградской библиотеки имени Салтыкова Щедрина.[4]
Другая ленинградская группа делала перевод с идиша на русский книги “Восстание в варшавском гетто”, распечатывала выдержки из произведений Максима Горького о евреях, получала материалы из израильского посольства и распространяла их.[5]
Важную роль в возрождении сионистской деятельности в Советском Союзе играли бывшие Узники Сиона. Меир Гельфонд заметил в связи с этим: “Национальная сионистская идеология доминировала среди еврейских узников советских лагерей… Во второй половине пятидесятых годов в различных городах из этих людей сформировались группы, объединенные общим прошлым, общей идеологией и общими надеждами на будущее”. Согласно Гельфонду, такие группы возникли также и в местах высылки бывших заключенных: в Караганде, Норильске, Омске и Воркуте.[6]
По мере расширения деятельности сионистских групп росла потребность в материалах для изучения иврита. Где бы израильтяне ни появлялись, у них просили словари, учебники грамматики и другие учебные пособия.
Резко увеличилось значение еврейского “самиздата”. Изданием и распространением самиздата занималась московская группа Шломо Дольника и Эзры Маргулиса, поддерживавшая связи с подобными группами в Риге, Киеве и других городах. Активно работала в Москве группа Давида Хавкина. Группа Подольских-Бродецкой длительное время поддерживала контакты с израильским посольством, получала там материалы и распространяла их. В еврейском самиздате и преподавании иврита активную роль играл И.Минц (Москва). Бывший израильтянин и советский Узник Сиона Израиль Минц великолепно владел ивритом. Любовь к Израилю и знание языка он умел передать своим ученикам.
Власти были обеспокоены ростом сионистского движения, но им приходилось считаться с давлением со стороны видных участников левых движений на Западе, включая представителей компартий Италии, Франции, Канады.
Меры по подавлению сионистского движения были жесткими, но носили ограниченный характер. В начале 1957 года в Киеве были арестованы и обвинены в сионистской активности, хранении и распространении антисоветских материалов Барух Вайсман, Меир Дразнин, Хирш Ременник и Яков Фридман. Дразнина приговорили к десяти годам заключения, Ременника к восьми, Вайсман и Фридман получили по пять лет. В Риге были арестованы активисты Йосеф Шнайдер и Юрий Коган (слушание израильского радио, клевета на Советский Союз в письмах родственникам в Израиль и тому подобное), в Одессе был арестован Золя Кац, которого после года следствия приговорили к восьми годам заключения (враждебная националистическая пропаганда).[7]
В Москве в апреле 1958 года были арестованы Дора, Шимон и Барух Подольские, Тина Бродецкая и ее отчим Евсей Дробовский, в декабре 1958 года был арестован Давид Хавкин. Подверглись аресту также сионистские активисты в Минске, Душанбе и других городах. Всех их приговорили к различным срокам заключения.
– Когда вас арестовали? – спросил я Хавкина.[8]
– 12 декабря 1958 года.
– Как это произошло?
– Я сделал обширный полуторамесячный тур по стране, а когда вернулся домой, они меня ждали возле квартиры… в пыжиковых шапках. Зашли вместе со мной, предъявили ордер на обыск… Они следили за мной уже давно, еще до фестиваля, но у них не было зацепки. Во всех наших массовых действах они не могли найти ничего криминального… ну, пели мы еврейские песни, танцевали. Молодежи было много, но я запретил отвечать на провокации, вступать в драки. Они арестовали меня не из-за Москвы, а из-за этой поездки. Я работал тогда в Трансдориздате, и у меня было право на билет в оба конца с любым количеством остановок. Я взял такой билет и поехал по Украине, по Кавказу, объездил все города Юга и даже был в Средней Азии.
– Вы хотели познакомиться с еврейскими общинами?
– Понятное дело. По пути обратно я заехал в Ростов и еще в пару городов.
– В ордере было указано, по какому делу обыск?
–- Откровенно говоря, я его особенно не читал. Посмотрел – ордер как ордер… Мать лежала с инфарктом, отцу 70 лет, ОНИ в пыжиковых шапках… не до того было.
– Что-нибудь серьезное нашли?
– Какие то монеты, сувениры, израильский календарик. Ничего серьезного. Я был уверен, что все кошерно. Я же знал, что литературу, которая не прошла Главлита, я дома держать не могу, но следователь мне потом объяснил, что календарик – тоже литература… Они бились со мной почти год.
– Обвинение?
– Антисоветская деятельность. У меня кроме календарика была еще магнитофонная запись на английском языке. Я английского не знал и сказал, что вообще не знаю, что там записано.
– Специальных мер на следствии не применяли?
– Нет. Время было уже другое. Угрожать угрожали. Я говорил им, что это мое легитимное право хотеть уехать в Израиль, что Советский Союз меня не интересует, я с ним не борюсь. Они меня арестовали, чтобы других попугать, чтобы разбежались…
– На следствии было тяжело?
– В общем, нет. Я родился и вырос в воровском дворе, поэтому многие элементарные вещи знал, был наслышан, как надо себя с ними вести. Но когда тебя держат в отдельной холодной камере и ты дрожишь от холода и рассматриваешь эти закопченные потолки, а меня взяли в одной рубашке, то удовольствия в этом мало. Декабрь. Через несколько недель меня перевели в более теплую камеру. Там я сидел полгода, но рубашку ни постирать, ни сменить… Наседку ко мне пытались подсаживать, но у них с этим ничего не получилось, я его быстро раскусил… Нелегко им пришлось со мной.
– Сколько вам дали?
– Пять лет общего режима. Но после освобождения в паспорте делается специальная пометка, и с таким паспортом ты не можешь получить прописку в столичных, пограничных и портовых городах. 101-й километр.
– Сиделось тяжело?
– Нет, наоборот, это было самое интересное время в моей жизни. Я познакомился там с очень интересными людьми и дружу с ними до сих пор.
– Там были сионисты?
– Да, там были сионисты и там были просто евреи, которые под нашим общим влиянием тоже стали сионистами.
– Вы держались в “семье”?
– Да, в политических лагерях это естественно. Там, когда приходит этап с пересылки, литовцы уже встречают литовцев, украинцы украинцев, а евреи евреев.
– Вражда между “семьями” была?
– Наоборот. Мы были в довольно хороших отношениях с украинскими националистами, с литовцами. Они ходили на наши праздники, мы ходили на их праздники. У меня лично там были конфликты… Была, например, история, когда попало Боре Подольскому, в общем, ни за что.
– Он сидел вместе с вами?
– Да, и отец его тоже, а мать – в женском лагере… Он в лагере был совершенно худой, как из Освенцима. И именно его они как-то подстерегли и избили. Я от злости просто места себе не находил.
– Там сидел еще кто-нибудь из сионистов?
– Давид Мазур, Тина Бродецкая, Анатолий Рубин… Тина проходила по одному делу с Подольскими… Боре тогда было 17 лет, а ей чуть больше двадцати.
– Сидели от звонка до звонка?
– Нет, мое дело пересмотрели по просьбе матери, она была очень больна. В ходе пересмотра они поменяли мне статью. По новой статье полагалось давать до трех, а я уже отсидел больше, так что после пересмотра меня освободили.
– Вас вызывали на пересмотр дела?
– Нет, только сообщили, что пересмотрели статью и сказали, что по этой статье до войны судили за антисемитизм.
– Вы поселились на 101 километре?
– Нет, я сначала поехал в Одессу. Я думал, что это все-таки еврейский город, там были первые сионисты… но там я недолго пробыл. Я часто приезжал в Москву, жил у друзей, у сестры… Через год я уже почти все время был в Москве. Отец просил за меня, объяснял, что они пожилые люди, им трудно одним, и мне в конце концов дали прописку.
– Вы вернулись к синагоге, пели там снова?
– А как же, после того как я освободился, все по-настоящему и началось. До посадки я был гораздо осторожней. В лагере я познакомился с демократами, диссидентами, которые зарекомендовали себя очень хорошо. У них были налаженные связи с корреспондентами. Это и стало моей крышей от чрезмерных преследований.42
Вернувшись в Москву из Одессы в 1965 году, Хавкин собрал группу молодых людей и устраивал с ними регулярные встречи на своей квартире. У него собиралось 20-40 человек.
С лагерными воспоминаниями Хавкина перекликаются воспоминания Баруха Подольскогои Тины Бродецкой. Барух и Тина познакомились на фестивале молодежи и студентов, вместе действовали и проходили по одному делу.
“Пребывание в лагере, – вспоминает Подольский,[9] – добавило мне еврейского воспитания. С одной стороны, знакомство с единомышленниками. С другой – конфликты с антисемитами, обвинявшими евреев во всех бедах России… В лагере я впервые заговорил на иврите. Незадолго до освобождения я хотел обсудить с отцом (мы тогда находились в одной зоне), как жить дальше: профессии у меня нет, жить
негде. Но разговаривать с отцом о личных делах в присутствии прочих заключенных, в большинстве своем бывших полицаев, мне не хотелось, а уединиться не было возможности. И тогда я заговорил с отцом на иврите”.
——————
“Самый страшный период моей жизни, – вспоминает Тина Бродецкая,[10] – это 10 месяцев одиночки на Лубянке… Отчиму они сказали, что если он не признается, что написал антисоветскую статью (он написал о еврейском театре и артистах, которых уничтожил Сталин, о Михоэлсе, и эту статью я передала в западную прессу), то они сгноят его пятилетнего ребёнка и жену. Он признался… 10 месяцев меня допрашивали только по ночам, 10 месяцев не давали спать, 10 месяцев горел свет… одиночка. Единственная отдушина – библиотека на Лубянке: Байрон, Шелли… Я читала, перестукивалась с моим соседом…
Когда дали читать дело, я поняла, что все мы вели себя достойно. Нас было шестеро: мой отчим, я, Борис, Дора, Семён (родители Бориса), наш учитель Григорий… Доре и Семёну дали по 7 лет, Боре дали 5 лет, а нам дали меньше. Судья-генерал отверг измену Родине. Нас судил военный трибунал… Тройка туда приезжала. Только тогда я узнала, что моя мама не в тюрьме…
Я не была на блатной работе, и в каптёрке не работала. Копала котлован, работала на лесоповале… кайлила, кирковала, открывала силосные ямы в 40-50-градусный мороз…
Израиль… давал мне силы держаться и жить. Меня освободили в 1961 году… Мы начали во всю заниматься тем, чем мы занимались до посадки, забыв о том, что во второй раз можно получить 10 лет. Мы стали снова добывать литературу, продолжать встречи с работниками посольства…”
Центральное место в расширении еврейского национального движения в тот период играли сионисты Риги: И.Шнайдер, вернувшийся в Ригу после заключения в 1958 году и И.Эгельберг, арестованный в 1959 году и продолжавший активную деятельность после освобождения, Д.Зильберман и Д.Яфит. Позднее к ним присоединились Геся Камайская, Борис и Леа Словины, М. Блюм. Организацией подпольных ульпанов в Риге занимался Д. Занд. В Риге начинал свою сионистскую деятельность И.Брановер.[11] В середине шестидесятых годов была сформирована новая молодежная группа, в которую среди прочих входили Борис Друк, его жена Ривка и ее брат Иосиф Менделевич. Они сняли дачу в пригороде Риги и стали изучать иудаизм и другие еврейские темы в качестве подготовки к будущей эмиграции… распространяли выдержки из приобретенных ими книг, которые распечатывали на совместно приобретенной печатной машинке.[12] Шнайдер поддерживал контакты с группами в Вильнюсе, Ленинграде, Киеве и Москве. Немалую роль в этих контактах играли прочные связи, возникшие между сионистами при совместном пребывании в местах заключения.
Аналогичную сеть создали Узники Сиона Хорол и Гельфонд. Хорол вернулся в 1958 году в Ригу, а Гельфонд получил разрешение прописаться в Москве после того, как в 1959 году женился на москвичке. Подобно Шнайдеру, Хорол и его друзья переводили, адаптировали и размножали материалы, которые затем передавались Гельфонду для распространения в Минске, Киеве, Москве и на Урале.
В Киеве активное участие в сионистской деятельности принимали А.Фельдман, Н.Гутина, Е.Бухина, И.Диамант, А.Геренрот и другие. “Они переводили статьи об Израиле, иудаизме и антисемитизме на русский язык и распространяли их”. Киевская группа поддерживали связь с активистами еврейского национального движения в Риге.
В Ленинграде осенью 1966 года сформировалась группа, поставившая себе цель бороться с ассимиляцией и изучать иврит. В этой группе состояли Григорий Вертлиб, Бен-Цион Тувин, Гилель Бутман, Соломон Дрезнер, Арон Шпильберг. Они открыли свой первый ульпан в начале 1967 года в районе лыжных трасс под Ленинградом. К весне 1967 года эта группа выросла до 15 человек.[13]
В Минске важную роль в возрождении сионистского движения играл А.Рубин. Арестованный в 1958 году и осужденный на шесть лет заключения, он после освобождения продолжал сионистскую деятельность. В Грузии начало возрождения сионистского движения связано с деятельностью востоковеда Г.Цицуашвили.[14]
В Свердловске начало сионистскому движению положил Эйтан Финкельштейн. В конце шестидесятых он перебрался в Вильнюс, надеясь, что оттуда будет легче репатриироваться. У Финкельштейна были контакты в Москве и других городах. Он отправлял в Свердловск большое количество самиздатовских материалов и делал это настолько квалифицированно, что местный КГБ не знал о нашем существовании (мой сионизм тоже начинался в Свердловске – Ю.К.) вплоть до приговора по ленинградскому процессу, когда мы вышли с открытым протестом.
Эйтан родился и вырос в Свердловске в традиционной еврейской семье, сохранявшей спокойное и положительное отношение к еврейству. С детских лет он слышал рассказы о том, как грабили, раскулачивали и изводили его родственников. Получив в 1958 году свой первый паспорт, он самостоятельно отправился в Москву, чтобы найти израильское посольство и потребовать там немедленно отправить его в Израиль.
“Я обратился в Моссправку, – рассказывал он мне[15], – написал им на бумажке: “Посольство Государства Израиль”. Окошко долго не открывалось. Наконец, мне сказали, что Моссправка сведений об иностранных посольствах не дает. Я обратился в другую “справку” – тот же результат. Тогда я решил: возьму такси, и пусть таксист ломает голову, как меня везти. Таксист с кем-то посоветовался и привез меня на улицу Веснина. Там располагался маленький особнячок, возле которого стоял милиционер. Я попросил таксиста остановиться в стороне, осмотрелся, походил взад-вперед… Входили и выходили какие-то люди, выезжали машины… Я подумал, что внутри тоже стоит какой-нибудь милиционер и “в наглую” пройти не получится. Подошел к милиционеру. “Я хочу зайти в посольство”. “А паспорт у тебя есть?” – спрашивает. Взял паспорт, громко зачитал мои паспортные данные и говорит: “Стой, жди”. Через 10-15 минут подъехал мотоцикл с коляской. Меня привезли в какую-то квартиру. Через час туда пришел гражданский тип и стал задавать вопросы. У меня была заготовлена легенда: разыскиваю родственников. Продолжалось это часа полтора. Потом он исчез и через некоторое время снова вернулся. “Родственников нужно разыскивать через Красный Крест. Вот тебе адрес. По посольствам больше не-хо-ди”. На этом эпизод закончился и, по-моему, без последствий.
В 1960 году я все-таки добился своего. Хрущев любил устраивать международные выставки, и Израиль принимал в них участие. Я стал приезжать на эти выставки и там уже познакомился с посольскими работниками. Потом я с ними встречался довольно часто, а с некоторыми даже подружился.
На выставках я познакомился не только с израильтянами. Может быть, еще важнее было то, что я познакомился там с людьми, думавшими как и я. Это были москвичи, рижане, ленинградцы. Из москвичей главным был, естественно, Давид Хавкин, мы с ним очень подружились. Он уже отсидел за сионизм, пионер из пионеров, человек великий, хотя и непростого характера… Там была Тина Бродецкая, тоже отсидевшая за сионизм, там был Давид Драбкин и другие. Это был первый эшелон еврейского движения уже в новом Советском Союзе. Из рижан я сдружился с Мирьям и Давидом Гарберами, с Рут Александрович…
В Свердловске моим близким товарищем был хорошо тебе известный Володя Акс. Мы учились в одной школе, принадлежали к одному социальному кругу. Нас объединяли две вещи: ненависть к советской власти и сионизм, т.е. необходимость уезжать из Союза как можно быстрее. У него был сокурсник Боря Рабинович, который прекрасно понимал, что с фамилией Рабинович в Советском Союзе ему делать нечего. С 1960 года я привозил в Свердловск литературу, самиздат…”
Еврейская самиздатовская активность развивалась вначале под влиянием общедемократического самиздата, бывшего уже в большом ходу в шестидесятые годы. В интеллигентской среде считалось чуть ли не хорошим тоном доставать, читать и передавать другим не прошедшие цензуру литературные произведения и различные самиздатовские материалы. Это было время бурного расцвета самодеятельной песни, время Окуджавы, Кима, Визбора, Городницкого, Высоцкого, Галича с их бунтарским, не признающим официальных канонов духом. Пленки с записями этих авторов распространялись по всей стране и звучали на туристических слетах и из окон студенческих общежитий. В такой атмосфере еврейская молодежь тоже чувствовала себя раскованней, приобщалась к общему самиздату.
На этом фоне еврейские активисты имели все основания полагать, или, по крайней мере, утверждать, что распространение еврейского самиздата не является враждебной по отношению к государству деятельностью, поскольку она не направлена на реформирование советского строя, и ее конечной целью является выезд из страны и репатриация в Израиль.
Взаимоотношения еврейского и общедемократического движений отличались взаимовыручкой и симпатией, тем более что среди общих демократов был весьма высок процент евреев. Эти отношения еще более укрепились после того, как активисты этих движений приобрели совместный положительный опыт в тюремных застенках. Но цели движений были различны. Многие еврейские активисты (и я в их числе – Ю.К.) считали, что нужно разумней и экономней относиться к национальной энергии и не тратить ее в таких пропорциях на, в общем, чужие и небезопасные задачи общего переустройства страны. Нам хватало проблем, которые могли решить только мы сами. Члены израильского посольства также предостерегали еврейских активистов от участия в демократическом движении.
Власти пытались создать хотя бы видимость некоторого восстановления официальной еврейской культуры. В 1961 году разрешается издание в Москве журнала на идиш “Советиш Геймланд”, а в 1962 году создаётся столичный еврейский театральный ансамбль под руководством Б.Шварцера (ныне еврейский театр “Шалом”). В 1963 году вышел в свет иврит-русский словарь Феликса Шапиро, содержащий качественный грамматический обзор иврита, выполненный Е.Гранде. Тираж небольшой, всего 25 тысяч, но издание советское, т.е. словарь можно было держать дома на книжной полке и даже копировать, что ускоряло и расширяло изучения языка.
Одной из форм национальной активности в начале шестидесятых стала борьба за признание героизма солдат-евреев в войне и за возведение монументов на братских могилах жертв нацистского геноцида.
Евреи занимали пятое место по числу героев Советского Союза в абсолютном исчислении, но это нигде не отмечалось. Шесть обладателей золотых звезд обратилась в 1961 году к Двадцать второму съезду партии с просьбой… отдать должное той роли, которую евреи играли в спасении страны.
К двадцатилетию Бабьего Яра Евгений Евтушенко опубликовал свою знаменитую поэму. “Бабий Яр” прозвучал мощным и искренним голосом протеста, его строки рвали плотную паутину антисемитизма, окутавшую советское общественное сознание. Поэма стала знаковой, вокруг нее велось много споров.[16] Через год Шостакович сочинил на стихи Евтушенко Тринадцатую симфонию. Евреи начали борьбу за установку монумента памяти в Бабьем Яру. Через пятнадцать лет, в 1976 году его в конце концов установят. На нем не будет никакого упоминания о массовых расстрелах евреев.
Евреи Вильнюса боролись за возведение монумента и ограды вокруг могилы тысяч расстрелянных евреев в Панарах. Памятник с надписью на идише был установлен после войны, но позднее, в 1952 году разрушен властями. Позднее на этом месте поставили официальный памятник. Жертвы-евреи на нем не упоминались.
Братская могила тридцати восьми тысяч евреев в Румбуле под Ригой стала местом встреч. В апреле 1963 года, накануне двадцатилетия восстания в Варшавском гетто, рижские евреи Барон, Гарбер и Блюм, принесли на это место доску, выполненную в форме обелиска. Власти разрешили поддерживать это место в чистоте и порядке, и евреи стали приходить туда во все большем числе. Осенью 1963 года, к двадцатилетию уничтожения евреев в Румбуле, там собралось 800 человек. Румбула постепенно стала легитимным местом сбора. На годовщину восстания в Варшавском гетто и на годовщину уничтожения евреев в Румбуле там собирались тысячи… приезжали не только из Риги, но и из Вильнюса, Ленинграда, Киева, Москвы и других городов. Ни у кого из собиравшихся не возникало сомнения, что эти встречи посвящены борьбе за репатриацию.[17]
Все более популярным и легитимным местом встреч становятся синагоги. Молодежь приносила с собой гитары, аккордеоны, магнитофоны и радиоприемники. Все это играло и пело, а из радиоприемников звучала израильская радиостанция “Коль Цион лагола” (“Голос Сиона для диаспоры”).
В демонстрации солидарности выливались гастроли израильских артистов, приезжавших в рамках программы по культурному обмену. Их выступления неизменно проходили в переполненных залах. Наиболее успешными были гастроли израильской певицы Геулы Гил, давшей летом 1966 года три концерта в Москве, три в Риге и по концерту в Вильнюсе и Ленинграде . Люди ночами стояли в очередях за билетами.
Огромной популярностью пользовались состязания с участием израильских спортсменов. Ни у кого не возникало вопросов, почему у израильтян столько болельщиков.
Возможности для знакомства с израильским киноискусством представляли международные кинофестивали, проходившие в Москве в 1963 и 1965 годах. Тысячи евреев посмотрели фильмы “Кибуц”, “Стеклянная клетка”, фильмы о процессе Эйхмана и о Холокосте.
Большую возможность для общения с израильтянами представляли две международные выставки в 1966 году – агропромышленная и домашней птицы. Агропромышленная выставка проходила весной в Москве. Израильский павильон стал местом встреч для евреев всего Советского Союза.
Власти не могли предотвратить участие Израиля, но они испытывали крайнее беспокойство от массовой солидарности с ним советских евреев. Была усилена антиизраильская пропаганда, арестовали несколько человек. Давид Хавкин получил 15 суток за, якобы, хулиганство, а Соломон Дольник, один из давних московских активистов, был приговорен к пяти годам заключения. Второй секретарь израильского посольства Давид Гавиш был объявлен persona non grata.
Выставка домашней птицы проходила в августе того же года в Киеве. Около 100 тысяч человек посетили израильский павильон. Большинство прибыло из Киева и окрестностей, но многие приехали из Москвы, Ленинграда, Свердловска, Средней Азии, Прибалтийских республик. Выставка по продуктам питания и упаковочной технике стала последней, в которой Израиль принял участие. Она состоялась в мае 1967 года, и в день Израиля на ней выступал министр труда Игаль Алон.
Знакомство с достижениями израильской культуры и экономики положительно влияли на пробуждение еврейского национального сознания.
Негативные факты советской действительности воздействовали так же.
В начале и середине шестидесятых годов еврейское национальное движение еще не имело общепризнанных лидеров, организационных структур или форумов для обсуждения насущных вопросов. Это было движение, рожденное обстоятельствами и необходимостью. Оно развивалось без дисциплины и принуждения, его единственным элементом была первичная ячейка. Членами ячейки становились те, кому доставало мужества и способности высказывать свои мысли и устанавливать контакты с другими ячейками, с иностранными туристами, с израильским посольством.[18] Связи между различными группами внутри Советского Союза, изготовление и распространение самиздата, а также создание каналов связи с заграницей привели к постепенной консолидации еврейского движения.
Попытки советских властей подавить национальные устремления не дали желаемого результата. Информация о тяжелом положении и чаяниях евреев просачивалась на Запад, побуждая мировое еврейство к борьбе за освобождение своих собратьев, томящихся за “железным занавесом”.
И тут грянула Шестидневная война.
[1] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр. 263.
[2] Yaacov Roi, “The Struggle for Soviet Jewish Emigration 1948-1967″, “Cambridge University press”, стр.278.
[3] Там же, стр. 276.
[4] Там же, стр. 276-278.
[5] Там же.
[6] Там же, стр. 282-283.
[7] Там же, стр. 282-283.
[8] Давид Хавкин, интервью автору 19.10.2004.
[9] Барух Подольский, Выдержки из “Как я стал сионистом”, цитируется по сайту ассоциации “Запомним и Сохраним” http://www.angelfire.com/sc3/soviet_jews_exodus/memory/memory/
[10] Тина Бродецкая, выдержки из интервью Дине Бейлиной, цитируется по сайту ассоциации “Запомним и сохраним” http://www.angelfire.com/sc3/soviet_jews_exodus/Interview/InterviewBrodetsky
[11] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр.264.
[12] Yaacov Roi, “The Struggle for Soviet Jewish Emigration 1948-1967″, “Cambridge University press”, стр.289.
[13] По материалам: там же, стр. 290.
[14] Краткая Еврейская Энциклопедия, Иерусалим 1996, том 8, стр. 267
[15] Эйтан Финкельштейн, интервью автору, 18.06.2004.
[16] По материалам: Yaacov Roi, “The Struggle for Soviet Jewish Emigration 1948-1967″, “Cambridge University press”, стр.304-305.
[17] По материалам: там же, стр. 306-308.
[18] Там же, стр.288.