Владимир Мушинский

24.1.04

Мы находимся на квартире у Володи Мушинского в Ганей Явне. Еще горячие после Володиной сауны, мы расположились на застекленной веранде. Володя затопил камин, и мы начинаем вспоминать дела минувших дней.

─ Начнем, Володя, с самого начала: когда и  в какой семье ты родился?

─ Родился я в 1937 году. В этом году как раз были запрещены аборты, поэтому меня можно считать жертвой аборта… в шутку, конечно. Папа был довольно известным московским архитектором, а мама была большая умница, но домохозяйка.

─ Как они познакомились?

─ Отец учился во ВХУТЕМАСе, это Высшие художественно-технические мастерские, они находились тогда на улице Кирова. Он ушел из штетла, расположенного  на севере Литвы на реке Муша, ушел из маленькой местечковой семьи. Шли  20-е годы. В Первую мировую войну штетл разрушили, все жители разбрелись по разным местам и все стали Мушинские, то есть с реки Муша. Это ребята из литовского исторического общества раскопали.

─ Я слышал, что твоему отцу довелось поучиться у Корбюзье?

─ Корбюзье приезжал в Москву по приглашению Сталина, который при всей своей одиозности обладал чутьем на крупных людей и понимал, что Москва не может оставаться в прежнем виде, став столицей. Встал вопрос о реконструкции Москвы, нужно было делать генеральный план. Для этого был создан целый институт и Корбюзье пригласили в качестве консультанта. Ну и, естественно, он читал лекции и в архитектурном институте, и во ВХУТЕМАСе. Отцу довелось их слушать. Это было уже в 30-е годы. Во ВХУТЕМАСе тогда много известных людей училось: Маяковский, Орлов, Юткевич, Тескер. Об этом Тескер в своих воспоминаниях пишет. В то время отец подрабатывал у Щусева техником-архитектором. Щусев проектировал и строил мавзолей, а отец проходил у него практику и потом остался там работать. По этой причине до последних лет жизни он работал консультантом комендатуры Кремля, потому что он был единственным, кто остался в живых и знал конструкцию мавзолея. Вначале мавзолей был деревянным. Позже его заменили на каменный.

─ Ты своего деда по отцу знал?

─ Нет, отец ушел из дома совсем молодым. Он никогда на эту тему не распространялся, хотя я его несколько раз спрашивал.

─ Ты внешне больше в отца или в мать пошел?

─ В папеньку. И его брат, который живет сейчас в Америке, тоже копия он.

─ А мамина линия?

─ Девичья фамилия мамы ─ Лисанская, она с южной Украины. У мамы умерла ее мама, когда ей было всего семь лет. Дедушка был руководителем, как  я понял, южного бюро БУНДа. У него была большая семья ─ 12 братьев и сестер. Я их мало знал.  Об этом знают наши дальние родственники Антоновские из Коннектикута, которые нашли нас еще в Москве, и мы общались на эту тему. Это была зажиточная семья. Мой дед был также директором южного филиала фирмы Зингер. Во время революции фирма прислала в Николаев корабль за дедушкой и всей его семьей. Но когда  этот корабль пришел, бабушка была очень больна, да и родственники были большими русскими патриотами. И они его перетянули: как можно уезжать, ведь революция!

─ Горели революцией?

─ Горели, горели… Одна моя тетка, Фаня, все мозги моей жене продолбила ─ какая она старая революционерка, большевичка, имеет статус… Комсомолка, в Одессе с пистолетом ходила и всем этим бесчинством занималась. Когда мамина мама умерла, дед ─ это был конец 20-х годов ─ переехал с семьей в Москву. Его брат переехал в Ленинград  и стал там директором Охтинского лакокрасочного завода. Я после смерти Сталина с ним общался.

─ Я знаю, что ты родился в 37-м году. А какого числа?

─ 31 мая. Мои родители поженились в 27-м году. И, как я уже сказал, в 37-м году запретили аборты, ─ вот я и родился.

─ Семья была ассимилированной?

─ 100 процентов. Никаких поползновений, кроме того, что они что-то там на идише говорили. Мама была настроена очень сионистски, и когда в 37-м году поняла, что происходит в России, решила уехать через Польшу и Румынию. Она лечилась в Трускавце, а Трускавец был тогда частью Польши. Но ей не повезло ─ такое уж у нее еврейское счастье ─  в это время произошел раздел Польши, и Трускавец отошел к Союзу.

─ У меня такое ощущение, что твои родители хотели сделать тебя просто русским.

─ Да нет, они как-то особенно об этом не думали. Тогда не было антисемитизма, отец работал себе…

─ 37-й год не воспринимался как разжигание антисемитизма.

─ Абсолютно! Да и позже не воспринимался. Это произошло только через 10 лет ─ в 47-м году

─ Война способствовала?

─ Да, война.

─ То, что евреев уничтожали?

─ Да, да.

─ Когда ты впервые познакомился с еврейской жизнью и еврейскими проблемами?

─ С еврейскими проблемами я впервые познакомился, когда я с мамой поехал в Мытищи отправлять посылки дедушкиному брату и дедушкиной сестре. Их посадили за старые дела, за сионистскую деятельность. Уже не было БУНДа, уже не было Евсекции. Им дали ссылку.

─ Сколько тебе тогда было?

─ Это был 46-й год, значит, 9 лет. И вот тогда я впервые узнал, что у меня такие родственники. Надо было им помогать, а принимали от одного человека только одну посылку. Мы ехали в ночь, всю ночь там у костров грелись. Вот такие у меня первые сионистские воспоминания.

─ В семье что-то еврейское было?

─ Кроме мацы и моего обрезания, ничего не было. Причем от меня это скрывали, чтобы не проболтался. Мама мне говорила: «Ты не обрезанный, ты такой родился».

─ С питанием что-то соблюдалось?

─ Нет, даже наоборот! Маменька очень любила жареную картошку на грудинке, на беконе и бутылку пива, от чего и померла…

─ И она была сионисткой?

─ Она дважды пыталась уехать в Палестину. Но при этом, когда папеньке предложили туда поехать, она это упустила.

─ Что значит предложили?

─ Папеньку хотели послать в Палестину как архитектора для помощи молодому еврейскому государству. Был такой небольшой период, когда Советы очень даже поддерживали…

─ В пику англичанам?

─ Ну да. Ему предложили, и следы этого предложения я даже сюда привез. Ему выдали английскую колониальную форму. Это были шорты, рубашка с коротким рукавом и колониальный шлем. Очень удобная форма, я ее всю жизнь с собой вожу.

─ И почему он не поехал?

─ Почему?! Потому что потом всех стали забирать в другую сторону. Там же всё очень быстро переменилось. Я, конечно, уже довольно смутно это помню, но что точно ─ меня на всякий случай быстро отправили к каким-то родственникам на юг, и я там проторчал довольно долго. Папеньку спасло то, что у него был приятелем тогдашний министр угольной промышленности Засядько, они вместе учились, а с секретаршей Засядько у папы была любовь. Мама к тому времени с ним уже разошлась. В общем, папу тогда смогли отправить в какую-то командировку и за это время как-то уладили дела. Но в 50-м году его все же понизили. Он был тогда заместителем главного архитектора Москвы по планировке, а понизили его до главного архитектора Ленинградского района.

─ Это как-то коррелируется с кампанией против «безродных космополитов»?

─ Никак. Абсолютно никак. Следующие мои еврейские воспоминания после мытищинских посылок касаются смерти Сталина. Мама мне сказала: «Эта сволочь померла, но не смей бегать ни на какие похороны». А я: «Я же школу пропущу». ─ «Ничего тебе не будет».

─ У тебя была вполне антисоветская мама.

─ Абсолютно. Второй раз она хотела уехать из Союза  в сорок первом через тот же Трускавец. У меня есть билет на 21 июня 1941 года. И снова ее еврейское счастье: война началась.

─ Ты в институт когда поступил?

─ В 54-м, уже после смерти вождя.

─ Генетики, кибернетики, безродные и убийцы ─  это всё тебя не затронуло?

─ Все мимо пролетело и никак не отложилось.

─ А Синайская кампания, Шестидневная война?

─  19 лет, такой возраст! Что-то было, но тоже не очень.

─ Как ты с Риммой (женой) познакомился?

─ Ее распределили в тот институт, где я работал.

─ Тогда объясни, как из такого, в целом безбедного и ассимилированного существования, с такой замечательной женой, ты попал к сионистам?

Тут не выдержала и вмешалась Римма: «Не вдруг. Его как еврея притесняли. Диссертацию не дали сделать, с работой тоже…»

─ Я объясню, ─ включился Володя. ─ Я был в командировке в Киеве и там познакомился с Леней Эльбертом. Он работал по тому же проекту большепролетных безопорных конструкций. Это был в 72-м году. На стадии знакомства со мной у него тоже ничего не было. Потом я периодически приезжал в Киев, он периодически приезжал в Москву, мы начали дружить, я с его родителями познакомился, он с моей мамой. Дружили семьями. Потом Леня стал встречаться с Инной Мизрухиной, у которой был брат Саша, настроенный полностью сионистски. С момента знакомства с Инной он стал все больше настраиваться на сионизм, загорелся этой идеей и, естественно, это не прошло мимо меня.

─ Этакая благодать! Ты ведь взял на себя один из самых опасных участков нашей деятельности: размножение литературы и учебных пособий. Ты вообще понимал, что тебе за это светило?

─ Леня Эльберт первый меня предупредил: «То, чем ты хочешь заниматься, карается семь плюс пять».

─ А ты хотел этим заниматься?

─ Да.

─ Почему?

─ Да не знаю толком. Может, и обиды сыграли свою роль. Меня ни в аспирантуру не брали, ни в университет.

─ А ты хотел сделать научную карьеру?

─ Да.

─ У тебя были научные работы к этому времени?

─ Полно. Экзамены были сданы в аспирантуру.

─ И не брали?

─ Не брали, уперто не брали. Я пробовал в свой институт, потом строительный, потом Плехановский ─ нигде. Ну не было у них никаких причин, кроме антисемитских. Я Лене тогда сказал: «Я бы делал что нибудь».

─ А с бытовым антисемитизмом ты не сталкивался?

─ Нет. К таким вещам надо относиться честно. Чего не было, того не было. И морду не били.

─ А чем ты в жизни увлекался? Спортом?

─ Спортом нет, туризмом тоже нет. Машиной увлекался. Мы с мамой машину рано купили. На флоте я что-то заработал. Девушками, естественно…

─ Твое возвращение к еврейской активности, насколько я знаю, связано с Престиным и Абрамовичем. Когда ты с ними познакомился?

─ Это произошло во время подготовки к культурному симпозиуму. Леня приехал в очередной раз. Жил он всегда у нас. Я сказал ему: «Давай помогу». Так… поканючил слегка. Потом как-то он сказал: «Хорошо, я тебя познакомлю с одним человеком». Написал мне записочку к Володе Престину. Адрес его записал и сказал: «Не звони ему, просто приди вечером, он сегодня дома». Я пришел, сказал от кого. Володя говорит: «Пойдем во двор, погуляем». Там он мне сказал: «Леня говорил, что ты хочешь помочь сионистскому движению. Нам позарез нужны учебники иврита. Ты подумай, какие у тебя есть для этого возможности, готов ли ты».

─ А у тебя в институте были соответствующие производственные мощности.

─ Смотри, я ведь тоже не сразу. Я ему сказал, мол, давай я приду к тебе через месяц. Поговорил с одним, с другим. Там нужен был фотограф, нужно было много фотобумаги покупать. В одном месте покупать было опасно. Ксероксы у нас были, конечно, но стояли они в комнате со стальными дверями, по пути к ним нужно было пройти трех людей, они все просматривали. Если нужно было сделать копию статьи или отчета, выделялся специальный человек. Поэтому единственной реальной возможностью было печатать на машинках. Многие машинистки искали подработку, им было все равно, что печатать. Стоило это сравнительно дешево. И, конечно, фотоспособом, то есть фотографировать, проявлять и печатать.

─ Что было дешевле?

─ Трудно сказать. Главным здесь была не столько стоимость, сколько опасность того или другого подхода в конкретных обстоятельствах. К тому моменту, когда мы с тобой познакомились в 80-м году, у меня уже работало 70 человек. Было много машинисток, были редакторы, несколько фотографов.

─ Не боялся?

─ Я продумал все таким образом, чтобы это нигде не светилось. За Володей и Пашей была слежка, хоть и пассивная такая. Но общение у нас было минимальное. Мы обычно ходили в Измайловский лес и там договаривались. Если у меня было что-то готовое, я привозил это и клал в автовокзале, а бумажку с номером ячейки и кодом ─  им в почтовый ящик. Примерно раз в полгода Володя приезжал ко мне и привозил денежки и заказ. Так оно и шло весь конец семидесятых и начало восьмидесятых годов. Много лет. В восемьдесят пятом мы уже подали и попали в отказ. Какие здесь могли быть проколы? Володя привозил образцы книжек, фотограф сидел где-то у себя дома, фотографировал и печатал. Потом разными партиями мы привозили это домой и раскладывали по страничкам. Римма помогала. Перед тем как пожениться, я ей сказал: «Римуль, я принимаю некоторое пассивное участие в движении». Она это приняла. Так что на всех книжках есть ее пальчики. А заказы приносились разные, страницы бывали то головой вниз, то головой вверх, да и разные они были. Даже если бы этот портфель пропал, было бы непонятно, что это такое. Какие-то страницы, каких-то книг, то ли армянский алфавит, то ли еще какой-то. Так вот, эти книги раскладывались по страницам, аккуратно заворачивались в газету и отвозились к переплетчику. Много лет это просто происходило у нас в институте. Берешь дипломат, десять книжек внутри, передаешь его кому надо. Я много читал, все больше проникался сионистским духом, подал документы на выезд. Было довольно много антисемитских публикаций в прессе. Я стал собирать вырезки таких публикаций из десяти-двенадцати центральных газет. За полгода у меня собралась большая подборка. Тут мне как-то на глаза попался учебник советской пропаганды и агитации для студентов ВУЗов. Я с ним внимательно ознакомился, стал вводить рубрикацию, подсчитывал количество знаков в этих публикациях, стал подсчитывать коэффициенты для радио, телевидения, прессы. Потом мне удалось договориться в Мосгорсправке, у них есть такая услуга, о мониторинге прессы на эту тему.  Мне вначале как-то неудобно было, я  к ним довольно долго подбирался… Я им какие-то письма приносил, наврал им, что я агитатор, член  общества «Знание» и что нас интересует тема евреев и Израиля. Кому-то дали на лапу и им это включили в план. Потом я каждую неделю получал толстенный конверт вырезок. Эти вырезки у нас шли на ура! Я их распределял по папочкам. Израиль отдельно, антисемитизм отдельно. Лишка у меня их брала. Получалось, что на голову советских граждан каждый час обрушивалось 5-6 антисемитских публикаций. По совету Володи Престина я написал на эту тему статью, и ее отправили в Брюссель, где она была представлена. Я там был под псевдонимом «статистик». И Советам было очень трудно доказать, что в стране нет антисемитизма. Им возражали, что на основании статистических данных дело обстояло совсем наоборот. К тому времени было уже несколько мешков антисемитских публикаций.

─ Тебя  отличала этакая масштабность. Мы все яйца в одну корзину класть не могли, было несколько мест по производству печатной продукции, но у тебя было самое большое и эффективное. Насколько я помню, счет шел на тысячи экземпляров в месяц.

─ Твои заказы, конечно, были намного больше, чем те, что мы делали раньше. Но мы быстро приспособились. Я почти никого не предупреждал, что это опасно или что это ивритская тема. Для них это была подработка, и все были довольны.

─ Тебя не смущало, что это были чисто еврейские дела.

─ Совершенно нет. В какой-то момент Володя познакомил меня с Гришей Левитским, который тоже что-то издавал с Гейзелем. Гриша работал кочегаром в котельной, и там было удобно все прятать. В уголь закопал, и всё! ─  в крайнем случае – в печку. В какой-то момент мы с Гришей подготовили список литературы для издания, но Володе он не понравился. Не только сам список, но и то, что мы с Гришей что-то за его спиной приготовили. Появилась проблема финансирования. Не то что он прямо нам сказал, что это, мол, не надо, он же очень мягкий и деликатный человек…

─ Аристократ.

─ Аристократ, но вот появилась проблема финансирования. Это 82-83-й годы. Леня Эльберт был в курсе, потому что я ему, как правило, оставлял четверть тиража на Киев. В общем, дальше мы довольно плодотворно работали с Гришей Левитским. В результате у нас образовалась группа  из 6-7 человек, и мы организовали подпольное еврейское издательство. Вернее, еврейский информационный центр, а при нем издательство. У нас был даже некий манифест этого центра, который мы распространяли в наших кругах.

─ На вас ГБ выходило?

─ Выходило, конечно. Нас один раз арестовали с фотографом и с тиражом.

─ Где это было?

─ В Москве. Шмуклер прибежал, глаза на затылке. Сказал, что все арестовали.

─ Саша Шмуклер работал с тобой?

─ Ему же делали информационный бюллетень.

─ Когда это было?

─ Уже на перестройке, в декабре 89-го. Они задержали меня и фотографа и заявили, что мы всё должны отдать, а было экземпляров 300, половина машины. Кто-то стукнул: при таких масштабах уже трудно было держать всё закрытым.

─ И что с вами сделали?

─ Выписали предупреждение о занятии незаконной издательской деятельностью.

─ Чем это грозило тогда?

─ Да ничем уже не грозило.

─ Вы прекратили издавать?

─ Ничего не прекратили. Мы всё продолжали. Один фотограф из трех, правда, уехал в Америку, но зато появился ксерокс. Мы его с выставки, не без помощи Лишки, как-то вынесли и обучили наших ребят его обслуживать.  Поставили его в Матвеевском на тихой квартире.

─ Быстрый ксерокс?

─ Да, очень. И он работал у нас круглые сутки… до поломки.

─ А после поломки?

─ Чинили его, давали сломанные детали Лишке или американцам, нам их заменяли. В 89-90-м годах уже работал ксерокс, уже в фото и печатных машинках не было смысла. Можно было за ночь отпечатать тысячу-две небольших брошюрок. У меня до сих пор сохранился тогдашний большой брошюрователь, с которым мы  работали. Да… Я уже вел строгую отчетность и раз в год  представлял ее кому надо.

─ Вернемся назад.

─ Да, издавалось же довольно много журналов. И когда про мою деятельность прослышали, то стали приходить и просить ─  издай то, издай это. В какой-то момент я предложил объединить наши издательские возможности, и мы стали отвечать на предложения об издании таким образом. Один экземпляр стоит столько-то, 100 ─  столько-то. Подумайте о финансировании. А финансирование какое тогда было? Привозили дорогие фотокамеры. Подруга Риммы таскала эти камеры в комиссионки, и на эти деньги издавали то, о чем нас просили. После того, как в дело напрямую вошла Лишка, стало проще. Они решили это таким образом: уезжали достаточно состоятельные люди, которые не могли вывезти свои деньги. Они оставляли их нам, а Лишка решала с ними вопрос по их прибытию в Израиль. Но это было, конечно, закопано как полагается.

─ Как развивались дела дальше?

─ Потом, в ноябре 88 года, приехал Арье Левин, новый руководитель  консульской группы. Был звонок от Ханы из Лишки. Она пригласила меня на  встречу в гостинице «Украина» и там меня с ним познакомила. Левин выбрал меня себе в помощники. Я начал работать с ним на Ордынке, и это продолжалось несколько лет. И поскольку  я у него был и шофер, и экскурсовод, и помощник, и прораб, и строитель, то мы проводили вместе много времени. Он интересовался массой вещей.

─ Вы остались добрыми друзьями?

─ До сих пор.

─ Это был также период становления ВААДа.

─ Ты же сам ввел меня в Машку. Все с этого и началось. Когда ты уехал, мы собирались у Мики на Профсоюзной. Было много разговоров и мало дела. Я пытался это как-то упорядочить, в результате возникли осложнения. И когда Мика задумал координационный совет – то, что начиналось тогда в Прибалтике, меня туда уже не позвали. Это была первая ложечка дегтя. Я все-таки в Машке был не последний человек.

─ Координационный совет еще при мне начинался.

─ Ты вроде был уже на чемоданах ─ март-апрель-май 89-го года. Левин интересовался нашими общественными делами с общих позиций, не настырно так. Он просил меня возить его на всякие наши сборища, семинары, собрания. Я ему рассказал про координационный совет. А он мне подал идею ─  организовать еврейский съезд, мол, все созрело для этого. Я ему говорю: «Что вы, Арье, я никогда не организовывал съездов». А он: «Не волнуйся, я  тебе помогу».  И он мне действительно помог. Мы с ним сели и обсудили позицию за позицией: помещение и разрешение на съезд, гостиницы, размещение, финансирование и так далее ─  9 позиций. Он посоветовал по каждой из этих позиций организовать группу, которая решала бы все связанные с ней вопросы, типа координационных советов по позициям. Тогда по каждой проблеме образовывался круг людей, знакомых с этой проблемой. Логично? Логично. Мне эта идея понравилась, и я все это взял в свои руки. Я начал создавать соответствующие группы, писать  планы, назначать ответственных. До этого всё было размыто. Я говорю Жене Сатановскому: «У тебя есть Сережа Финкелевич, значит, ты занимаешься  охраной здания». Или, скажем, Саше Островскому: «Ты собираешь вокруг себя группу, подыскиваешь помещение и идешь в ЦК партии получать разрешение». Кто-то был ответственным за национальные делегации из Украины, Белоруссии и прочее. Сотни людей были в это вовлечены. Я занимался съемом помещения и финансированием. У нас на этой почве возникали расхождения с Микой, потому что он не организатор, а идеолог, и когда влезал в организационные вопросы, то нес всякую чушь. Начались интриги.

─ Что вы сняли?

─ Киноцентр на Красной Пресне.

─ А чем занимался Мика?

─ Он выбрал себе контакты с участниками съезда и делал это весьма энергично.

─ А в чем ты видишь проявление интриг?

─ Мы подготовили программу работы съезда, Мика там должен был быть председателем, ну все нормально было, а Мика с Зисельсом подготовили другую программу и вечером накануне съезда нам ее дали. В этой программе ни Саша Островский, ни Володя Мушинский, ни десятки людей, которые занимались подготовкой съезда, вообще не упоминались: везде были только Членов и Зисельс. На это я совершенно спокойно на глазах у всего президиума порвал его программу и сказал: «Этого не будет, это ─ хамство и предательство». И мы начали вести съезд по моей программе.

─ И это было началом твоего конфликта с Микой?

─ Да, здесь же был и конец. Для меня Мика на этом кончился.

─ А как Мика воспринял то, что ты на глазах у всех порвал его программу?

─ А ему это было где-то безразлично. Он вообще пофигист. А я это слишком горячо воспринял, обострил и поставил все точки над «и». Дальше все протекало нормально. Я был директором съезда. Главной проблемой стала проблема финансирования: на съезд нужно было много денег. Лишка и Арье на наши просьбы не реагировали. Они не хотели в этом уча<в>ствовать и, как я сейчас понимаю, правильно делали. Мы обсуждали финансирование на Машке, ты к тому времени уже уехал. После обсуждения Рома с Микой созвали своих знакомых олигархов ─  у них было много знакомых бизнесменов, а у меня никого не было. Сняли какой-то зал на Ордынке. Я выступил перед этими господами с пламенной речью. Там были Потанин, Барщевский и многие другие громкие нынешние имена. Но никто на мою горячую речь не прореагировал. Оставили визитки, я с двумя-тремя потом встречался. Но они мне сказали однозначно, что на эту фигню денег не дадут.

─ А сколько тебе на это нужно было?

─ 60 тысяч. Мы всё точно расписали.

─ Когда была встреча с бизнесменами?

─ В октябре, а съезд был назначен на декабрь, то есть за два месяца. За лето я создал 9 групп. Каждая группа работала параллельно. Раз в неделю мы собирались у Мики или еще где-то, и каждый отчитывался о проделанной работе и говорил, в чем ему нужно помочь. Там сидело человек пятьдесят. Приезжали люди из других городов. Уже не было никакой тайны, уже гебешники приходили: практически был свободный вход. А помог нам Гена Вайнер из Уфы. Это, по-моему, Саши Островского приятель. Очень приличный парень, умница. Он и сейчас процветает. Он мне сказал: «Ты, Володя, подожди, я сейчас в Уфу слетаю,  переговорю с одним человеком и тем же самолетом вернусь. Ты можешь здесь же во Внуково подождать, попей пока кофейку».  У него были комнаты отдыха в аэропорту, он туда меня поместил. И он этим же рейсом вернулся обратно и говорит: «Если тебя не смущает источник, то я тебе эти 60 тысяч нашел. Я тебе их привез. Если тебя не смущает источник, я тебе их сейчас отдам, а если смущает ─  вольному  воля, ищи дальше».

─ И что же это был за источник?

─ Не падай со стула! ─ мусульманский банк «Восток» ─ первый частный коммерческий банк в Уфе. Председатель банка ─ Кадыров. Он потом книгу про банкиров написал.

(Я действительно чуть не упал со стула, а потом задумался…)

─ Как ты думаешь, почему они отозвались?

─ Вот! ─  они помогли евреям. Я не знаю, свои ли он взял деньги или нет… думаю, не свои. Для него тогда это были большие деньги. Одно дело слетать туда-обратно – тогда билет 30 рублей стоил, ─ а другое 60 тысяч  выложить.

─ Мусульмане были заинтересованы в том, чтобы евреи не уезжали, а устраивали свою жизнь в Союзе и для этого делали бы свой съезд?

─ Я не знаю, в чем были заинтересованы мусульмане, но они финансировали первый еврейский съезд. Я выступил на съезде и высказал им благодарность. Ну а как же! Свиньей нельзя быть! Там представители Лишки сидели и из посольства… А я так и сказал: «Позвольте выразить благодарность людям, которые сделали наш съезд возможным. Это Кадыр Кадырович Кадыров, банк «Восток» и Геннадий Исаакович Вайнер. Вайнер там сидел. Он встал, поклонился. Кадыров не приехал, хотя имел приглашение. Вот тебе ситуация. Никто из евреев денег на это не дал.

─ А потом евреи стали давать?

─ Потом уже было не так интересно. Стали давать, когда уже результат был.

─ С Микой у тебя после съезда отношения осложнились?

─ Он хотел, чтобы после съезда я продолжал это все и стал директором ВААДа, но я отказался. После того, что произошло… Тогда он Леру Бабаеву, она сейчас в Америке, сделал директором.

─ А кем ты хотел быть?

─ Да никем я не хотел быть.

─ Хотел в посольстве остаться?

─ Да. Если бы Арье не гнал нас в Израиль, если бы папенька Риммы не снял отказ, я бы с удовольствием остался работать в посольстве. И параллельно с работой в посольстве делал бы ассоциацию делового сотрудничества.

─ На съезде кого выбирали?

─ Совет, председателя ВААДа.

─ Мика, естественно был председателем, а ты?

─ А я не хотел ничего. Член Совета, и всё.

─ А с Осиком как у тебя сложились отношения?

─ И с Осиком никак. Они с Микой сделали свою программу. По-совковски как-то сделали. После этого я с Микой почти не общался. Лишка это восприняла как радостное событие.

─ На тебя со стороны Лишки не было давления, чтобы поменьше с ним общаться?

─ Нет. Но они все время на него капали. Я отбалтывался, мол, чего вы, ребята, фигню несете. Мы же ничем незаконным не занимаемся. Обычная еврейская национальная деятельность. В программе было много концептуальных моментов: еврейская культурная автономия и прочее. Потом начались воровские дела… Тогда такое время было, каждый пер, что мог. Все жили бедно. Это мне хорошо было, я работал в посольстве, получал 300 баксов плюс на одежду, обедал в посольстве. Другие так не жили, голодно было. Тяжелые времена были: пустые полки, продукты по талонам, ужас, а не жизнь. Я в «Березке» отоваривался. Но Арье Левин нас активно выпихивал. Я даже не знаю, надо было остаться или нет? Все от Бога в этом мире.

─ Ты после этого как-то в работе ВААДа участвовал?

─ На заседания совета, которые проходили в театре «Шалом», я всегда приезжал. Если кому-то надо было оформлять визы в связи с загранпоездками, я брал это на себя. Издательство тоже функционировало своим чередом

─ Ты с Володей Карасиком там познакомился?

─ Нет, здесь уже. Он мне позвонил где-то в году 95-96-м, спросил, нет ли у меня чего-нибудь интересного. Я ему потом целую коробку для его архива отдал.

Я пытался создать архив, нанял Ашкенази, чтобы начать его описывать …

В свое время мы сняли квартиру у брата Валеры Шербаума, где- то у черта на рогах, за «Пражской», там темными дворами надо было пробираться. Тогда уже начали уезжать Слепак, Престин, Утевский из Ленинграда, Боря Кельман, Эльвира из Ташкента… И все они приносили свои бумаги, книги, талмуды 16 века от Кацеленбогена. Они не могли это вывезти. Я все это немножко отсортировал… Потом мы это потихоньку перевозили в Израиль. Я не знаю, где это сейчас. Знаю только, что Альтшулер не захотел это брать. Я к нему обращался, но он отказался. Самое ценное я тогда Яше отдал, а что он с этим сделал, не знаю. А остальное я отвез к Жене Сатановскому в Ариэль. Там напротив офиса Сатановского находится офис Жигуна, который занимается архивом. Но Женя странный человек. Мог мне помочь с работой, но  ничего не сделал. Он же в свое время был маленьким человечком  в историческом обществе и пребывал со всеми в постоянной ругани.

─ Он не захотел или не смог тебе помочь?

─ Не знаю. Я ему прямым текстом сказал, что заканчиваю работу в посольстве, прошел в Госстрое интервью… час  распинался перед ним.  А он тогда строил здание для РЭКа, они из СЭВа хотели съехать.  Мог бы мне прямо сказать, мол, пошел ты. А он сказал, что должен подумать. С Валерой я уже говорить не стал.

─ Может, нас уже списывать начинают?

─ Может быть… А может все-таки надо было с Энгелем поговорить.

─ Это уже люди другой формации.

─ Ну почему, Женя вокруг нас много бегал. Да и поднимался не просто. Пахал по-черному. Он говорил как-то, что только на третий год мог себе позволить взять такси в Нью-Йорке.  А до этого на метро или пешком бегал.

─ Но это уже другие времена, которые выходят за рамки нашего разговора. Спасибо за интересный рассказ, Володя.