13.09.05
Мы сидим в кабинете адвоката Леи Словиной на Гилель 6 в Иерусалиме.
─ Для начала, Лея, несколько неизбежных биографических данных: где, когда и в какой семье вы родились?
─ Я родилась в Латвии в местечке Решице, половина населения которого была еврейским. Отец был учителем в еврейской гимназии, а мать ─ зубным врачом. После войны мы вернулись непосредственно в Ригу. Я воспитывалась не в религиозном, но в национальном еврейском духе, моя сестра ─ она старше меня на 5 лет ─ была в юношеской сионистской организации. Но в 1940-м году Красная армия, оккупировавшая Латвию, закрыла все сионистские организации.
─ Когда, если не секрет, вы родились?
─ В декабре 28-го года. Мать у меня из Белоруссии, а отец из Латвии. В 23-м году благодаря тому, что она вышла замуж за латвийского подданного, они смогли уехать из Советского Союза.
─ Когда вы начали ощущать себя еврейкой, которая к стремится к чему-то?
─ С тех пор, как я вообще начала что-то понимать, ─ около пяти лет. У меня сионистское воспитание.
─ А когда вы начала практически заниматься этим?
─ Я не совсем понимаю, что некоторые люди вкладывают в понятие сионистской деятельности. Когда мы были в эвакуации ─ я там пошла школу ─ в 13 лет я рассказывала еврейским детям о том, что такое Эрец Исраэль, о молодежных организациях Латвии и так далее. Эти мои рассказы стали источником неприятностей родителям: их вызывали в местное КГБ, требовали, чтобы они на меня повлияли, чтобы я перестала распространяться на эти темы… Но смешно говорить об этом как о сионистской деятельности.
─ В Латвии вы учились в еврейской школе?
─ Сначала я училась в школе на идише, и при советской власти вначале там тоже был идиш. Когда мы вернулись в Ригу, мы вначале жили у одной молодой пары, своего жилья у нас еще не было. Я услышала, что они нелегально выезжают в Палестину через Польшу. Мне было 16 лет, и я умоляла, чтобы они взяли меня с собой, но они сказали, что это невозможно. Так я и осталась. Потом я училась в университете в Латвии, и где-то в 56-м году мы стали думать о том, что можно начинать делать. У нас была чисто еврейская компания.
─ Когда вы говорите о чисто еврейской компании, вы имеете в виду, что у вас было что-то вроде еврейской общины?
─ Нет, но мы уже с 46-го года ходили в синагогу на все еврейские праздники. Мы не были религиозными, это был вопрос национальной солидарности.
─ Латыши тоже посещали свои кирхи и костелы? Это была общая норма?
─ Да, были такие, которые ходили, но они осторожничали. Мы возле синагоги танцевали и пели. На Йом Кипур постились. Мы пытались слушать Израиль на русском языке, несмотря на все глушилки, и, конечно, качество этих передач нас не устраивало. Это было галутно, провинциально и неквалифицированно. На наших встречах с представителями Израиля мы об этом говорили. Или когда приезжал кто-то с концертом, мы могли передать письмо для посольства. Представители посольства сами искали эти контакты, приезжали в разные города.
─ Сколько было таких ребят?
─ Открытых ─ несколько десятков. Было много молодежи, приехавшей из других республик, не родившихся в Латвии. Они не знали, что такое еврейство, и уходили от этого. Некоторые из них считали, что это узкое и недостаточно интеллектуальное национальное мышление, как всякое национальное мышление, или что это опасные фантазии, за которые можно запросто сесть, не принеся никаких полезных результатов, потому что никогда не будет возможности выехать, и так далее. А мы понимали, что единственное, что мы можем и обязаны сделать для них, ─ это дать им правдивую информацию. И мы начали делать это уже в 56-57-м годах. Мы стремились распространять информацию не только в Риге, но и других городах, устанавливали с ними связи. Речь идет только о письменной информации или об открытках с видами Израиля. С точки зрения отказников восьмидесятых это выглядело наивным, но в то время это было сложно и очень опасно. Среди этих нескольких десятков человек были две группы, которые не всегда ладили. Одна группа считала, что нужно использовать только законные пути. Создали хор, создали драматический театр, вложили огромные усилия в Румбуле, где были убиты евреи. Все это обрастало интересными фактами. Мы были более экстремистски настроены и иногда входили с ними в коллизии. Постфактум я могу сказать, что была необходимость в обоих направлениях. Тогда я говорила: «Зачем нам нужен театр?», а позже сама в нем участвовала и вылетела из-за этого из коллегии адвокатов. Никто не обвинил меня тогда в нарушении законов, но сочли, что я занимаюсь националистической деятельностью, несовместимой со статусом советского адвоката. Такая была формулировка. После этого адвокатурой я заниматься больше не могла, только юрисконсульством.
─ В вашей деятельности были какие-то антисоветские элементы, или это были только еврейские дела?
─ Чисто еврейские дела. Мы не хотели связываться с диссидентами. Но в отношении легальной культуры мы вначале говорили, например, что советская власть использует в своей агитации то, что есть еврейская культура, что нет никакого преследования и что в Риге есть то-то и то-то, в Литве то-то и то-то. Почему сегодня я говорю, что это тоже была важная деятельность? Потому что она привлекала к себе внимание гораздо более широких кругов. Поэтому на самом деле было правильно, что эти два вида деятельности существовали параллельно. Нелегальная деятельность ─ это литература. Возьмем «Эксодус». В 60-е годы мы занимались переводом, печатанием и <его> размножением этой книги. Мы еще не знали тогда, что такой перевод существует в Москве и что был сделан перевод в лагере. После того, как распечатывали перевод, печатная машинка топилась в Даугаве. Мы покупали другую, чтобы КГБ не мог найти, на какой машинке это сделано. Возникал вопрос денег, и с этим была проблема. Мы обращались к богатым евреям, которым доверяли, но некоторые из них не хотели с этим связываться или просто боялись. Было трудно, приходилось делать многое за свой счет. От посольства мы ничего не получали.
─ Когда вы подали документы на выезд и были ли у вас родственники в Израиле?
─ Мой муж с мамой подали за много лет до того, как я с ними познакомилась. У них в Израиле был двоюродный брат. Потом мы уговорили его маму подать одной, потому что были отдельные случаи, когда выпускали старых одиноких людей, и ей разрешили выехать в 66-м году. Мы получили разрешение 13 января 69-го года.
─ Когда вы подали отдельно?
─ Мы не подавали: после Шестидневной войны не принимали документы. Нам позвонили по телефону и сказали: «Если вы все еще хотите уехать, то приходите такого то числа». ─ «У нас нет вызова», – говорим. ─ «Не надо». Нам дали десять дней на сборы, как и Шперлингу.
─ Как развивалась ваша деятельность во время и после Шестидневной войны?
─ Шестидневная война вызвала революцию в сознании евреев в старых республиках СССР. В прибалтийских республиках и в Молдавии никакой революции не было. Был душевный подъем. За нами ходил хвост, как до войны, так и после нее. Шестидневная война не была для нас открытием Израиля. Да и в старых республиках сионистское движение не умирало ни на один день. Но благодаря тому, что мы не были под советской властью эти десятки лет, получилось так, что мы послужили солью и перцем для этого подъема.
─ Грузинские евреи сохранили общину.
─ В Прибалтике этого не было. Работала синагога, одна на всю Ригу, на 30 тысяч человек. На Кавказе и в азиатских республиках де-факто, я не говорю де-юре, была община. В 63-м или 62-м году я ездила в Среднюю Азию, чтобы познакомиться с евреями и посмотреть, что у них происходит. Трудно забыть, как меня принимали! В комнату набиралось по 30 человек всех возрастов. Я рассказывала им «Эксодус»… слушали с открытыми ртами.
─ Были ли у вас в Прибалтике лидеры, организация?
─ Не было единого лидера и не было организации. Несколько человек были готовы что-то делать и даже близким товарищам не рассказывали об этом. Шпильберг, например, не знал о нашей деятельности, связанной с литературой. Не потому, что не доверяли, а потому что для них же лучше было, чтобы не знали. В легальной деятельности вы заинтересованы привлечь как можно больше людей, а в нелегальной… У нас были дома, где мы хранили готовую литературу. Мы охраняли эти дома, как зеницу ока, старались не встречаться с хозяевами, чтобы «хвосты» не проследили контактов между нами.
─ Вы доставляли литературу в Москву?
─ У-ва! Через Драбкина, Хавкина, Нойбургера. Драбкин устроил мне проверку на первой встрече. Когда я ему позвонила, он говорит: «Я с дамами предпочитаю встречаться не на деловой основе». То есть он женщинам не доверял, но потом сменил гнев на милость и со мной встретился. Он приехал на мотоцикле и показал мне, чтобы я села сзади. Но я не могу держаться за чужого мужчину, не так воспитана. Это было что-то страшное. Мы выехали за город, и он сказал со своей кривой усмешкой: «Слезайте, вы выдержали экзамен».
─ В каком году это было?
─ В 66-м.
─ А когда вы вышли замуж?
─ В октябре 65-го. Когда я переводила «Эксодус», мой будущий муж не знал этого, несмотря на то, что мы были знакомы, ─ настолько мы ни одного лишнего человека не посвящали. Я была связана со Шперлингом. Он каждый день забирал у меня несколько страниц переводов и отдавал их моему будущему мужу, который был обязан переписать их своей рукой и разорвать то, что написано моей рукой. Так Шперлинг меня берег. Только гораздо позже мой Боря узнал, что это я перевожу.
─ Откуда у вас английский?
─ Это не называется английский. Я переводила со словарем, делала дословный подстрочник, а Боря и еще один человек редактировали. Если бы я знала, что они сделают, я бы их убила: они выкинули из текста роман, который проходит красной нитью через всю книгу. Они не знали, что есть переводы и в других местах, думали, что это единственный. Шперлинг считал, что с точки зрения национального воспитания пусть будет медсестра, но без романа.
Когда в 65-м году в Ригу приехал из Филадельфии еврей Клаузнер, социолог, который ехал на конгресс в Москву, мы забрали его в машину и уехали на рижское взморье ─ у нас там была дача. Мы считали, что зимой там нет подслушки. Чего только мы ему там не нарассказали о положении евреев в Советском Союзе. Он слушал, слушал, его лицо хмурилось все больше, наконец он не выдержал и прорвался: «Но почему вы не обращаетесь к своим конгрессменам?» И это социолог, не какой-то там ученый химик, который не вылезает из своей лаборатории, ─ социолог, гуманитарий!
─ Российские власти доверяли евреям Латвии больше, чем латышам?
─ Я бы не сказала. После того, как меня выгнали из адвокатуры, через знакомых мне удалось устроиться режиссером на съемки фильма в минскую студию, и я там отработала на довольно идиотском фильме. Но мне дали возможность подбирать актеров на пробы. Я должна была выискивать их по всему Советскому Союзу, и это давало мне большие возможности с литературой. Из Риги я передавала литературу Эли Валку, когда он учился в Минске, чтобы он распространял ее среди студентов. Вы знаете Толика Рубина из Минска? Он сидел три раза. Он приехал в Москву на международную выставку и взял там несколько программок. Его посадили. Потом он отказывался от советского подданства. Его снова посадили. Он известный Узник Сиона. В Минске жил Шкляр, он живет сейчас в Ариэле. Он летом 69-го года отказался от гражданства: он, его брат и их жены. Он расскажет вам уйму интересных вещей про Минск и Белоруссию в шестидесятых годах.
─ Приехав в Израиль, вы заявили, что нужна активная, открытая борьба. В августе 69-го года у вас была встреча с Голдой на эту тему.
─ Голда позвала нас, чтобы утихомирить, потому что мы… буянили. Она привела такой пример: румынская алия, большая и прекрасная, шла по молчаливой договоренности с румынским правительством. Она прекратилась, как только информация о ней попала в прессу на Западе. Голда также сказала, что, по ее мнению, Советский Союз никогда не разрешит алию под давлением. Этого можно добиться только с помощью закулисных дипломатических связей во всем мире. В этом состояла ее позиция. Она ни одного из нас не убедила.
─ А что вы ей сказали?
─ Я не помню, о чем говорили другие активисты. Я помню, что сказала я, и все с этим согласились. Я сказала, что динамика алии построена на «пуш» и «пулл» (тяни – толкай). Недостаточно привлекать евреев и пытаться открыть эти двери из-за границы. Необходимо, чтобы советские евреи толкали двери со своей стороны. Пока евреи там молчат, ничего не будет. С другой стороны, евреи не начнут массовую борьбу за выезд, если не будет шума за границей, потому что только шум за границей является для них защитой. А Голда говорит: «Грубая ошибка. Вы спровоцируете там массовые аресты». Мы ей твердим: «Это единственная защита. До того, как мы приехали, был только один, кто отказался от советского гражданства. После того как мы оказались в Израиле, между январем и августом, уже были коллективные письма, отказы от гражданства в Минске, Москве, Риге. Письма грузинских евреев она тогда еще не получила. То, что другие активисты узнали, что нам разрешили выехать, ─ это уже был «пуш». Они увидели, что именно траблмайкеров (смутьянов – Ю.К.) отпускают». Мы же постоянно передавали в Израиль информацию, и здесь ее закрывали, не публиковали. А теперь, когда мы сами оказались в Израиле, нас здесь не печатали. Но у нас уже были связи ─ Энн и Исраэль Шинкарь, Геула Коген, Исраэль Шамир, Менахем Бегин. Мы печатали это в Европе и Америке, а потом это перепечатывали в Израиле. Наша задача состояла в том, чтобы расширить этот «пуш», и он рос, как снежный ком. Когда Кедми со Шперлингом выехали в декабре 69-го в США, а я выехала туда в январе 70-го, наше посольство пыталось устроить таким образом, чтобы с нами не встречались ─ с открытыми намеками, что, возможно, мы связаны с КГБ.
─ Что, по вашему мнению, сломало позицию тихой дипломатии израильского правительства в конечном счете?
─ У Голды было еврейское сердце, и с эмоциональной точки зрения нет сомнения, что грузинское письмо на нее сильно подействовало.
─ Там были экивоки по поводу справедливой национальной политики советского правительства.
─ Но кончалось оно клятвой ─ «Родина или смерть». У Голды была психологическая травма: в Союзе посадили много людей, которые с ней встречались. Я думаю, что она действительно боялась массовых арестов, но помимо нее и против ее воли информация о нашей борьбе начала распространяться по всему миру, и Голда уже не могла ее сдерживать. Израильские газеты начали перепечатывать статьи из иностранной прессы. Джин выскочил из бутылки, и засунуть его назад было уже невозможно.
─ Вам приходилось сотрудничать с «Комитетом действия» Исраэля Шинкаря?
─ Приходилось. Мы с Шинкарем этот комитет вместе и организовывали.
─ Когда это происходило?
─ В 69-м году.
─ Чем вы там занимались?
─ Мы организовывали телефонные звонки в Россию, записывали, переводили на иврит. Энн Шинкарь тут же при нас переводила и редактировала это по-английски. Потом эти материалы входили в бюллетень, который мы издавали, и этот бюллетень мы рассылали в еврейские организации по всему миру. Самые тесные отношения у нас были с женскими организациями в Англии и студенческими организациями в США.
─ Вы действовали в разрез с действиями истеблишмента.
─ Мы никогда не говорили, что мы против. Наоборот, мы говорили, что делаем это потому, что этого не делает государство. Мы говорили, что в тот момент, когда это будет организовано государственными инстанциями, мы прекратим. Так оно и было. Когда наш бюллетень стал настолько популярным, что его стали перепечатывать газеты в Европе и Америке и стало неудобным оставить это в наших руках, Общественный совет начал выпускать свой бюллетень.
─ Сколько лет вы функционировали?
─ Пару лет. Но было не только это. У Исраэля Шинкаря было много друзей. Они организовывали наши поездки за границу и помогали нам создавать связи с еврейскими организациями. Нам устраивали газетные и телевизионные интервью.
─ Кто был активным участником Комитета действия?
─ Эммануэль Шинкарь, я, Пулкин из Риги, Моше Палхан. У Исраэля Шинкаря был друг по фамилии Мирман, владелец банка. Мирман финансировал многие наши действия.
─ Посылки с книгами в Союз вам приходилось отправлять?
─ Да, да. Мы это тоже делали. Мы отправляли книги с разными людьми, которые ехали в Россию и имели иностранный паспорт.
─ Лея, как вы относились к нешире?
─ В то время, когда началась нешира, я возглавляла в Сохнуте отдел алии из Советского Союза. Если говорить о том, как я и мое окружение относилось к нешире, то ответ будет однозначно отрицательный. Но вопрос не так должен ставиться. Правильная постановка вопроса ─ «какой была политика в отношении неширы?». Можно сожалеть, что есть нешира, можно усилить пропаганду в пользу алии, а можно предпринимать действия административного характера, препятствующие нешире.
─ Если бы в 73-м году Нехемия Леванон не допустил ни одного случая неширы ─ «Мы этим не занимаемся. По израильским визам – в Израиль» ─ то неширы, возможно, и не было бы.
─ Конечно, были непродуманные действия. Когда нешира стала больше алии, я была категорически против Шперлинга, Казакова ─ против всех! Я была против того, чтобы предпринимать административные действия, чтобы остановить неширу. Почему? Потому что я считала, что Израиль в таком случае будет выглядеть в глазах евреев как второй Советский Союз.
─ Не совсем понимаю. Советский Союз выпускал евреев только в рамках воссоединения семей. При этом на глазах всего мира разворачивался еврейский гешефт: получив вызовы якобы от родственников, и разрешение на выезд в Израиль, евреи с помощью Израиля меняли направление и разъезжались по всему миру.
─ А если они не хотели ехать в Израиль?
─ Тогда они должны пробить себе другой путь выезда из Советского Союза, не решая проблему улучшения своего личного благополучия за счет тех, кто хотел ехать в Израиль, и увеличивая риск сокращения или прекращения алии.
─ Любая виза ─ это разрешение на въезд, не обязывающее человека въехать в эту страну. Я могу получить визу в Америку, это не значит, что я должна ехать в Америку. В цивилизованных странах есть свободный выезд. Люди едут, куда хотят, а от той или иной страны зависит, хочет ли она принять этого человека или нет. Когда человек с разрешением на въезд в Израиль прибывает в Вену или другую точку, он свободный человек. Все зависит от того, какая страна его примет. В Израиль уже есть разрешение. Вы же не можете заставить человека быть моральным. Вы можете заставить его соблюдать закон. «Да, я использовал израильский путь, а теперь насыпьте мне соль на хвост».
─ Израиль не обязан устраивать его судьбу, если он в Израиль ехать не собирается.
─ Израиль и не устраивал его судьбу. Хаяс, евреи США, которые играли центральную роль в открытии ворот Советского Союза для еврейской эмиграции, массированно помогали Израилю; евреи, которые выросли с травмой оттого, что их родители не сделали достаточно, чтобы привести евреев из нацистской Германии в Америку; евреи, которые верят, что в Советском Союзе есть преследования. Эти евреи говорят Израилю: «Мы даем вам деньги на абсорбцию, мы идем в первых рядах борьбы за выезд евреев и мы хотим, чтобы любой еврей, в том числе тот, который не хочет жить в Израиле, имел возможность жить там, где у него есть возможность быть евреем, быть в еврейской общине. Мы за то, чтобы они ехали в Израиль, но если они не хотят ехать в Израиль, мы просим у еврейской страны помощь, чтобы они получили визу на въезд, чтобы помочь им выбраться из Советского Союза. Израиль не мог сказать «нет».
─ Мог! Потому что это угрожало алие.
─ Это не соответствует фактам. Советскому Союзу было наплевать, куда ехали евреи, он прекрасно знал, что вызовы фиктивные. Там было принято решение выпустить определенное количество евреев, а куда они едут – наплевать. Наоборот! ─ я заявляю вам, что были документы ЦК, которые я лично видела: они успокаивали таким образом арабов, которые заявляли решительные протесты против выезда евреев в Израиль. Советские власти говорили: «Это формально. Большинство в Израиль не едут». Там им самим это было удобнее перед арабами.
─ Нам они говорили в отказе другие вещи.
─ Не все так однозначно. Я выступала в качестве свидетеля защиты на суде против Меира Кагана. До этого у него было другое уголовное дело, и он получил условную меру наказания, в рамках которой не имел права вывозить из Штатов или ввозить в Штаты никакого оружия. Кстати, он мой троюродный брат. Он сделал алию, создал здесь лигу, потом поехал в Америку. До этого он отправил морем груз и спрятал в нем оружие для его лиги. Когда он приехал, его взяли за тот груз. На самом деле этот груз не пришел в Америку. Его обнаружили в Израиле и сообщили в Америку. Таким образом, он нарушил условное наказание. Его адвокат передал просьбу Меира, чтобы я приехала: «Он думает, что ты найдешь что сказать». Муж говорит: «Ты не можешь ему отказать». Пришли в суд, там выяснилось, что они получили эти документы от израильской полиции. Мы еще в самолете думали, что мне скажут: «Вы юрист, как вы можете его защищать!» Я только приехала ─ и сразу ряд интервью. На суде я дала ему характеристику. Я сказала, что он первый начал эту борьбу, что его нарушение было на границе, что он ни в кого не стрелял, груз даже не покинул Израиля. Процесс был сложным. Это было где-то в 76-м году. Когда я издавала ликудовскую газету «Неделя в Израиле», я написала эссе об этом процессе. Я прекратила издавать эту газету в 77-м году.
─ Вы не видите в Израиле конфликта культур?
─ Это принято называть конфликтом культур. Я вижу это не так. Что, симфонические концерты Израиля иначе толкуют Бетховена или Моцарта? Посмотрите постановки театра «Гешер» на иврите: билеты же не достать. Идет израильская публика. То же в изобразительном искусстве. Смешно говорить о конфликте культур. Есть люди культурные и люди некультурные. Простой народ есть в каждой волне эмиграции. Не все москвичи и ленинградцы вскормлены в Большом театре. Языковая проблема стала большой не потому, что приезжают люди, не знающие языка, а потому что приезжают люди, не желающие знать язык. Не все, но очень многие. Но их дети будут знать. Тут конфликт скорее не культурный, а национальный: церкви наполнились благодаря этой алие.
─ Ну-у, я думаю, что они ходят в эти церкви так же, как мы ходили там в синагоги, – это манифестации протеста.
─ Они ходят потому, что им там помогают, для того чтобы от нас отделиться: мы русские, мы славяне. Это опасно ─ много смешанных семей и вообще не евреев не солидаризируется с нашим будущим и проблемами нашей страны.
─ Это какой-то особый прибалтийский взгляд. У вас теплое отношение к традиции.
─ Это ведь уже не алия, а эмиграция, и она может быть даже полезной для страны. Но недостаточно, чтобы эмигрант платил налоги и служил в армии. Нужно, чтобы он действительно хотел стать частью страны, в которой живет, а не создавал свою автономию в этой стране.
─ Это не он создает, а ему создают: наши ортодоксальные круги их выталкивают.
─ Я вам удивляюсь! Я удивляюсь тому, что вы их поддерживаете. Они не хотят принимать участие в общественной жизни израильского общества. Их компания ─ это только выходцы из Советского Союза. На работе они не чувствуют себя ниже и от этого страдают. Даже наоборот, они считают себя выше культурно и интеллектуально, смотрят на израильское общество сверху вниз, считают его некультурным, примитивным. Несмотря на то, что выходцы из бывшего СССР абсорбировались за небольшим исключением на хорошем уровне и физически, и социально, они продолжают чувствовать себя отдельной группой.
─ Нормально ─ у них большая группа.
─ Но они критикуют Израиль с отторжением и презрением, а не с болью, как мы. Многие израильтяне, которые здесь родились, тоже сторонники отделения религии от государства.
─ Я думаю, это со временем устроится. Спасибо, Лея.