29 апреля 2007г.
Мы находимся на квартире Эльханана Фельдмана и говорим о журнале «Сион», который начал выходить летом 1972 г.
─ Александр, вы рассказывали, что после приезда в Израиль обратились в Лишку с просьбой выделить 2-4 ставки для активистов.
─ Я приехал 23 сентября 1971 года. В начале октября состоялось несколько встреч людей, которые знали друг друга по Союзу. Мы решили, что не можем оставить все дела и заниматься только личной абсорбцией, что нужно что-то делать кроме этого. Мы выделили несколько человек, которые будут этим заниматься. Во-первых, мы решили издавать журнал.
─ Вы были редактором этого журнала?
─ Впоследствии. Вначале я просто присутствовал. Я сказал, что мне не надо быть главным редактором: мы делали журнал вместе, я находился рядом, если нужно было что-то прочитать или высказать свое мнение.
─ Какой тематикой вы занимались в журнале?
─ Весь журнал был посвящен евреям. Был раздел «Исход». Были материалы по ассимиляции, по духовному подъему русского еврейства, все материалы по «Итону».
─ Вы имеет в виду журнал «Итон», который издавали в Риге? Но тогда ребята, имевшие к этому отношение, были арестованы.
─ Они были арестованы, а материалы были. Мы обратились к Лишке, чтобы она выделила через Моацу* ставки. Мы решили делать журнал. Второе – мы хотели собирать информацию о том, что происходит в Советском Союзе; и третье – нам нужен был человек на радио, потому что мы не были довольны передачами по израильскому радио, которое давало материалы о кибуцах. Это тоже было важно, потому что средняя кибуцная корова давала больше молока, чем советская рекордсменка, но все-таки без этого можно было бы обойтись. Мы требовали больше материалов о том, что происходило в Советском Союзе: людей арестовывали, были письма протеста, это было более важно. Лишка согласилась и дала нам три ставки. На одну ставку Александр Гительсон пошел делать журнал, который назывался «Сион», на другую ставку ─ сбор информации по Советскому Союзу – пошел я, и на третью ставку ─ на радио ─ пошла рижанка Геся Камайская. Все остальные вообще ничего не получали. Журнал должен был издаваться раз в два месяца, но у нас не получалось, потому что Гительсон кроме этого работал на радио. Вместо шести раз в год журнал выходил четыре раза. Так что все это было достаточно сложно.
─ Расскажите о себе. Где Вы родились, в какой семье, как и когда стали сионистом?
─ Меня арестовали 29 февраля 1956 года «за изготовление и распространение антисоветских листовок и участие в антисоветской организации». До появления самого термина «диссидентство» было еще около десяти лет. Когда у меня спросили, какие цели мы преследовали, для меня это оказалось трудным вопросом, потому что конкретных целей не было. Цели появились после того как в лагере я познакомился с ребятами-сионистами из разных городов. Освободился я в 60-м году. Первые два года после этого ушли на личное обустройство. В 62-м году ко мне приехал один из тех, кто с нами сидел, Меир Каневский. Он был арестован в начале 53-го года, сидел одновременно с участниками дела врачей.
Среди прочих, он сидел с идишским писателем Веледницким, с чьей невесткой Евгенией Бухиной и познакомил меня. Меир привез мне самиздатовский том, толстый и большого формата. Это был сборник Эзры Маргулиса. Был такой еврей в Москве, который занимался этими делами. Он переводил всякие материалы, собирал их. Он был уже человек пожилой. Я стал потихоньку давать эту книжку знакомым. Первой была Женя Бухина.
─ Вас посадили, когда вы еще были совсем молодым?
─ Мне был 21 год, а начал я в 16 лет.
─ Вы относитесь к киевским первопроходцам. Был у вас писатель Забара, был еще один писатель.
─ Это были единицы. Забара учил ивриту тех, кто хотел. Нелли Гутина, насколько я помню, училась.
─ Вы ведь были знакомы со Свечинским?
─ Да, мы как раз у Забары и познакомились: у него собралось много людей в День независимости Израиля. В 63-м году я поехал в Ригу, привез оттуда разные материалы и стал давать их интересующимся. Надо сказать, что немногие тогда интересовались. Были идишские группы, которыми занимался Амик Диамант. Кстати, он большой специалист по Бабьему Яру.
─ Какие это были материалы?
─ Был «Эксодус» в кратком изложении по-русски, были отдельные статьи, которые кто-то переводил, по-моему, был израильский журнал «Шалом».
─ Вы можете перечислить имена людей, с которыми вы близко работали до 67-го года?
─ Да, конечно: Анатолий Геренрот, Евгения Бухина, Амик Диамант, Нелли Гутина, Юрий Сорока, Натан Забара. Кроме Забары в Киеве был еще один идишский писатель Ицик Кипнис, у которого был круг своих учеников идиша и иврита. У него была книга фельетонов Жаботинского, которая из дому не выпускалась, и только тот, кто приходил, мог читать. Его племянник, Амик Диамант, ухитрился все-таки эту книгу получить и переснять. Тогда уже ходили фотокопии.
─ Это были отдельные люди или все-таки группы?
─ Каждый как бы сам по себе, но были знакомы, общались друг с другом. После Шестидневной войны число активистов значительно выросло. Мы собирались в еврейские праздники, на Хануку.
─ Боря Красный проявился в то время?
─ Да, Боря Красный появился в лагере на Кара-Бугазе.
─ Это был лагерь для юношей?
─ Да. Это было летом 70-го года. Когда я уезжал, то оставил все свои дела на двух человек. Один из них был Боря Красный, а другой – Юрий Сорока
─ Было ли в Киеве внятное руководство в 69-70-м годах?
─ Такого руководства не было. Я отвечал за безопасность, поскольку у меня уже был опыт общения с КГБ и связи с другими городами.
─ Вы были членом ВКК?
─ Можно сказать и так. Встреча ВКК была у меня на квартире, а заседание должно было происходить на квартире Гали Вассерман, подруги Бухиной. Я могу рассказать эту историю. По предварительной договоренности я встречал приезжих на станции метро «Ботаническая». После этого мы заходили в Ботанический парк, я передавал их другим людям, и их вели на квартиру. Одним из приезжих был Мафцер. Я вначале был очень осторожным и представился ему как Костя. Я спросил его: «Вы Рома?», он ответил, и я сказал: «Я Костя» ─ по первым буквам названия наших городов: Рига – Рома, Киев – Костя. Я передал Мафцера Ицхаку Койфману, и он повез его к Вассерман, у которой была отдельная двухкомнатная квартира, что было редко в то время: Ицик Койфман уговорил ее уехать на два дня и оставить нам ключ. И этот Койфман вдруг заметил в районе квартиры то ли милиционера, то ли кагебиста. Он страшно испугался, решил, что нас накрыли, и сказал, что все это дело отменяется. Мафцер сел на поезд и уехал обратно в Ригу. Остался, по-моему, Соломон Дрейзнер из Ленинграда и Гершон Цицуашвили из Тбилиси. Геренрот привел еще двух человек ко мне домой. Это было уже вечером. Мы ─ представители трех групп из разных городов сидели и обсуждали.
─ Виталий Свечинский после посещения Киева рассказывал, что его поразили ваши выезды за город, хор, еврейские танцы. Когда это началось?
─ После Шестидневной войны.
─ Кто организовывал эти гулянья?
─ Не могу сказать. Это не было регулярным, но на каждый праздник собирались. На Хануку* собирались, на Йом Ацмаут*, на Песах*. После 67-го года это стало более или менее массовым, а до этого было всего несколько человек
─ Массовое – это сколько?
─ 18-20 человек. Приходили те, кого знаешь, знакомые знакомых.
─ Кто-то готовил специально выступления?
─ Нет. Все спонтанно.
─ Как относились к этому власти?
─ Первая неприятность у нас случилась, по-моему, на Рош А-Шана 68-го года. Мы пришли в синагогу. У меня были записи, которые дал мне Хавкин, и магнитофон. Мы запустили эту музыку и стали петь и танцевать. Нас было человек десять. Старики, которые ходили в синагогу, приняли нас сначала за иностранцев, а потом, когда поняли, что мы киевляне, один из них побежал и позвонил куда следует. Приехала милицейская машина. Нас всех повязали, привезли в отделение милиции и сказали, что верующие жалуются, что мы хулиганим и мешаем им справлять религиозные праздники. Я заранее предупредил тех, кто пришел, захватить паспорта, чтобы не было поводов для задержания. Мы предъявили паспорта и через несколько часов нас отпустили, сообщив на работу об антиобщественном поведении. На Бабьем Яру мы тоже собирались, но там не выступали, а присматривались к людям. Там мы обратили внимание на Кочубиевского.
─ Это было в 69-м году?
─ Да.
─ Как вы решали финансовые вопросы?
─ Складывались. Один раз получили из Москвы рублей 200 – от Свечинского. У нас были большие расходы: надо было фотографировать материалы для ульпанов, оплачивать поездки и т.д.
─ Помимо Забары, кто еще преподавал иврит в Киеве в конце шестидесятых?
─ Я сам занимался ивритом, а потом, одолев 25 уроков «Элеф милим», начал преподавать сам.
─ Вы были знакомы с людьми, проходившими по процессам 70-71-го годов?
─ Конечно.
─ О самолете с Вами не говорили?
─ Нет.
─ Что происходило в Киеве, кода началась волна арестов? Она, кстати, сам Киев обошла.
─ Я ставил это себе в заслугу. Вот, например, Мафцер давал показания, в том числе и на киевлян. У Ицхака Койфмана была кличка «Бен». Мафцер на допросе сказал, что вспомнил кличку Койфмана, но поскольку в наших документах не было никакого Бена, этим дело ограничилось. Я вообще ему не представился под собственным именем. Приезжает Геренрот и говорит мне: «Я оставил им твой телефон на всякий случай». И числа 15-го или 16-го июня раздается телефонный звонок, и мне говорят: «У Левы и Раи свадьба». Это на нашем кодовом языке означает, что начались аресты в Ленинграде и Риге. И у меня вырывается: «Как, уже?» Потому что всего за день до этого он мне передал эту кодировку. Начали подчищать квартиры, передавать книги и материалы знакомым и родственникам, которые к нашим делам непричастны. Но после того как был вынесен приговор, было уже невозможно молчать. Мы написали письмо протеста против приговоров, написали письмо и послали телеграмму в Израиль, где просили Свечинского быть нашим представителем на 1-м Брюссельском конгрессе.
─ Сколько человек подписало письмо?
─ Человек пятнадцать.
─ По Ленинградскому, Рижскому и Кишиневскому процессу вас не таскали?
─ Ко времени проведения процессов мы уже были в Израиле. Я уехал в сентябре 71-го года.
─ Никого из киевлян не таскали?
─ Анатолия Геренрота таскали.
─ Чем Вы занимались в Израиле?
─ Я приехал в сентябре, а с января 72-го года уже начал работать в Общественном совете в поддержку советских евреев.
─ Вы говорили, что издавали там журнал. Насколько я слышал, в редакции произошел раскол, после которого появилось два журнала.
─ Раскол произошел раньше, в 1978 году, после того как мы выпустили 21-й номер. Поэтому новый журнал они назвали «22».
─ В 74-м году в Израиль приехал Александр Воронель, человек очень творческий, к тому же редактор очень популярного в Союзе журнала «Евреи в СССР».
─ И мы сразу же пригласили его в редколлегию.
─ С Воронелем еще кто-то пришел?
─ Рафаил Нудельман и Илья Рубин. Мы к тому времени выбили зарплату для ответственного секретаря. Главным редактором был Рафа Нудельман, а я был ответственным редактором. У нас был такой порядок работы: Рафа подбирал материал, потом мы собирали редколлегию, обсуждали и утверждали его в номер. Рафа как-то принес материал, который нам не понравился. Мы сочли, что он не имеет отношения к нашим делам. Этот материал был выражением разного подхода к журналу. Мы считали, что цель журнала – просвещение: дать людям представление о том, что происходит в Израиле, что происходит в Союзе и т.д. А они считали, что журнал – это печатный орган для самовыражения для еврейской интеллигенции. В этом, собственно говоря, была причина. Мы забраковали этот материал и после этого… У Воронеля вообще было такое представление, что еврейская интеллигенция в желтой майке бежит впереди, а за ней бегут все остальные.
─ Это произошло до или после процесса Щаранского?
─ Никакого отношения к процессу Щаранского раскол не имел. А произошло следующее. Я пришел в типографию и вижу, что набирается материал, который мы большинством забраковали. Я позвонил Рафе и спросил: «Что происходит?» Он ответил, что как главный редактор он решает, а редколлегия – это коллегиальный вспомогательный орган. Я потребовал, чтобы он снял материал. Он не согласился. Я запретил его печатать. Тогда он забрал этот материал в другую типографию, потом пришел к нам в штаб-квартиру, забрал машинку, бланки и печать. Он хотел выпустить этот номер под нашим названием ─ «Сион». Мы не согласились. Журнал «Сион» был зарегистрирован от нашего Координационного комитета активистов алии, и мы пользовались помещением Моацы.
─ А Воронель получил место в комитете ученых под руководством Юваля Неемана, и они тоже почувствовали себя достаточно независимыми?
─ Может быть.
─ И что происходит? Вы не даете ему выпускать журнал под этим логотипом.
─ Я ему сказал, что журнал «Сион» зарегистрирован на мое имя по израильским законам и мы подаем в суд, потому что не может быть двух журналов под одним именем.
─ И что происходит дальше?
─ Дальше они вынуждены номер 22 превратить в название журнала. Журнал «Сион» издавался до 80-го года, пока я не уехал на год или два в Вену.
─ Это был негромкий разрыв. У вас ведь не было публичной полемики друг с другом?
─ Было заседание суда, который постановил, что никто кроме координационного комитета не имеет права выпускать журнал под тем же названием.
─ Кто был руководителем координационного комитета?
─ Первым председателем был Свечинский, вторым ─ Богуславский, третьим ─ Давид Мааян. А потом все сошло на нет.
─ В конфликт вмешались и личностные отношения?
─ Нет, конфликт был идеологический: мы по-разному видели журнал.
─ Вы хотели, чтобы была только сионистская направленность.
─ Не до такой степени, что мы были готовы печатать только сионистские материалы, но направление ─ да.
─ Значит, вы прошли весь путь от полного диссидентства до полного сионизма. А Саша Воронель никогда не был только диссидентом.
─ Он был. Его в детстве арестовывали. Вы же знаете эту историю.
─ Я хочу все же понять это противостояние. С одной стороны – Нудельман, Воронель, Цигельман (Яков). С вашей стороны – вы, Свечинский?
─ Свечинского уже не было. В комитет входили: Хавкин, Воронель, Богуславский. Это 77-й год. Когда они ушли, мы остались с пустым портфелем. Мы готовили тогда специальный выпуск, посвященный 29-му Всемирному сионистскому конгрессу.
─ Спасибо, Эльханан.