Михаил Ханин

5.4.2009

─ Миша, скажи, пожалуйста, когда ты ощутил себя евреем и начал делать практические шаги в эту сторону?

─ Защитив  кандидатскую диссертацию по социологии чтения в 76-м году, я практически подошел к верхней границе моей карьеры. До этого в 70-м году защитил диплом: «Критика гносеологии Ф.Ницше», окончил философский факультет МГУ<,> и был рекомендован в целевую аспирантуру кафедры Истории зарубежной философии. Отлично сдал экзамены, но не был принят под предлогом беспартийности. Параллельно с работой социологом, я с 1970 по 1977 год работал по субботам и воскресеньям сторожем на московском заводе «Каучук», где познакомился с Мишей Нудлером. Там была очень приятная компания из выпускников МГУ. В то время я был уже младшим, а затем старшим научным сотрудником в секторе социологии Библиотеки имени Ленина. Отслужив год в ВВС на Дальнем Востоке, я вернулся в 1974 году на обе работы и заметил, что Нудлер читает книжки на каком-то непонятном мне языке. Мое знакомство с еврейской культурой было на нулевом уровне, если не сказать на отрицательном: воспитанный антисемитским окружением и ассимилированными родителями, я испытывал стыд и чувство неполноценности от своего еврейства. Лишь сегодня, переродившись духовно, я смог осмыслить это стигматическое мироощущение еврея, оторванного от своего народа, остающегося на всю жизнь «гадким утёнком», а в еврейских терминах ─ «пленённым младенцем».

У Миши Нудлера был учебник иврита, по-моему, «Элеф милим».  «Зачем он тебе», ─ спрашиваю.  Он объяснил, что таким путём можно получить доступ к еврейской культуре. Комплекс еврейской неполноценности предписывал мою пренебрежительную реакцию, но через несколько месяцев, наблюдая его серьезность и последовательность в этом направлении, я заинтересовался<,> и с середины 76-го года тоже начал учить иврит ─ у него. Прозанимался с ним примерно восемь месяцев. Его способ обучения ивриту был исключительно традиционным, по советской системе: перевод с языка на язык и обратно. Эффективность  такого метода небольшая.

– Как тебе удалось поступить в МГУ?

– Я окончил школу рабочей молодежи с золотой медалью и поступил в МГУ в 1965-м году вне конкурса. По хрущевским законам для поступления на гуманитарный факультет требовался двухлетний стаж практической работы. Поэтому,  проработав слесарем-инструментальщиком на Харьковском авиационном заводе около полутора лет, я поступил вначале на заочное отделение философского факультета и, продолжая работать, лишь в середине 2-го курса перевелся на дневное и переехал в Москву. В 69-м году женился. Окончил МГУ почти с отличием, получил направление в целевую аспирантуру, сдал на отлично экзамены, и меня не пропустили. Мне объяснили, что комсомол ─ непартийная организация. Как я понял, по разнарядке должен был поступить один еврей, на мое место приняли другого ─ Валеру Родоса.

– Гуманитарные склонности наблюдались у тебя  с детства? В те времена электроника была в фаворе.

– Я родился в 1947 году и вырос в ассимилированной еврейской семье. От еврейства оставалось очень мало, но, по настоянию деда и бабушек, мне сделали обрезание – подпольно. Таким же образом родителям ставили хупу, и лишь затем, когда отец развёлся со своей первой женой, они оформили гражданский брак.  Слово «еврей» было табуировано, произносилось шепотом: папа употреблял вместо него эвфемизм ─ «француз». Но он уже с конца 50-х годов начал слушать «Коль Исраэль» по-русски. Сантименты сионистские у него были. В доме дедушки яблоки не ели, не очистив кожуру и не разрезав. Много позже мне удалось осмыслить ─ это всё, что осталось от кашрута: в яблоке могут быть черви. Отец и мать были инженеры-строители. Дед ─ кустарь-одиночка, механик. А второго деда я не застал, он умер в 37-м году, за десять лет до моего рождения. Отец в детстве, кроме хедера, около года учился в художественной  еврейской школе Элеоноры Абрамовны Блох (ученицы О. Родена), но бросил её, стыдясь приходить в рваной обуви. Меня он тоже отправил в Художественную школу имени  Репина, и, проучившись 4 года, я успешно закончил её одновременно с восьмым классом общеобразовательной. Родители хотели сделать из меня архитектора.  В юности, пытаясь оформить свои эстетические взгляды, я начал читать художественную литературу и решил стать человеком мудрым, еще не подозревая, что «мудрость ожесточает, а знание умножает боль». Но родители объясняли, что евреев на философский факультет не принимают, хотя многие философы были евреями. Я возражал: «А чем я хуже Маркса? ─ ведь и он был еврей!». Тогда я ещё не знал, что он был выкрестом и большим антисемитом.

– Ты женился в Москве до того, как перевелся туда?

–  Нет, я перевёлся в Москву на стационар в середине 2-го курса, а женился в 69-м году, когда был уже на последнем курсе философского факультета МГУ. Жена моя была тоже из семьи интеллигентов. Ее родители были геологами. Отец был еврей, коммунист и доктор геологии, а мать была русской, христианкой. Как и во многих смешанных семьях, отношения между еврейской и русской роднёй были напряжёнными.

– Мать была верующей?

– Как тебе сказать? Если она хранила в своем чемодане иконки, наверное, она была в какой-то мере верующей. При этом она, естественно, не ходила в церковь, как все советские интеллигенты.

– С этой женой ты разошелся перед отъездом?

– Намного раньше, в 1974 году ─ сразу после  демобилизации из армии. Когда партком не пропустил меня в аспирантуру, я пошел  по распределению в Министерство культуры, направившее меня на работу в  Библиотеку имени Ленина. Это – 70-й год. От работы носильщиком в книгохранилище я отказался, ведь государство оплачивало  мое обучение в МГУ не для этого. И они были вынуждены взять меня в отдел социологии, одно из немногих мест, где тогда проводились конкретные  социологические  исследования. Руководила этим «Сектором книги и чтения» Валерия Дмитриевна Стельмах, подбиравшая сотрудников по способностям независимо от  их анкетных данных, а посему число евреев заметно превышало «процентную норму». Попав туда к окончанию сбора материалов по проекту «Книга и чтение в жизни небольших городов», я анализировал готовые репрезентативные данные и писал разделы одноименной монографии.  Потом была монография «Книга и чтение в жизни советского села». Это всесоюзное исследование проводилось по всем республикам, результаты опросов обрабатывали  в вычислительном центре. За два года у меня собралось достаточно материала для кандидатской диссертации. Дело в том, что в Советском Союзе  книга, пресса и любые печатные источники использовались идеологическим аппаратом для пропаганды. Задача состояла в том, чтобы определить содержание, структуру  и функции чтения, когда телевидение уже 10-15 лет как стало доминировать  в досуге. Практически к 73-му году я мог сделать диссертацию, но меня призвали  в армию. На Дальнем Востоке у китайской границы я дослужился за год до ефрейтора на складе ВВС. После  возвращения из армии в течение года диссертация была готова. В нашем секторе в середине 70-х гг. начали работать два молодых человека ─ Б. Дубин и Л.Гудков, ставшие в постсоветский период ведущими в России социологами по исследованию общественного мнения. Было очень интересное исследование блока классики, исследование того, как создается система предпочтений в культуре, например, частотное упоминание автора в критической литературе, рецензиях. Какова динамика изменений, скажем, с конца 19-го века и по конец 20-го. В общем, это был  один из ведущих социологических коллективов в стране.

– Интересно. Теперь давай перейдем  к еврейской тематике.

– Достаточно доброжелательные люди объяснили мне ещё до поступления в МГУ, что существование «процентной нормы» в советских вузах  правильно, ведь если дать евреям свободное участие в конкурсе, то они, конечно, займут ведущие позиции, а это будет несправедливо. Казах, родившийся в глубокой деревне, не может получить такое образование, как человек, выросший в интеллигентной семье  в Харькове. Поэтому необходима «исправляющая дискриминация», чтобы таким способом восстановить справедливость.  Эту теорию я слышал  еще в 16-летнем возрасте.

– Ты много читал?

– Достаточно много, правда, выборочно. По каждому предмету  капитальных сочинений немного, и надобно читать только их, а всякое другое чтение ─ напрасная трата времени…

– Ты читаешь быстро?

– Количество переходит в качество:  занимаясь социологией  и психологией чтения, я пытался применять специальные  методики, чтобы перейти на хорошие темпы. Но они подходят не для всех книг. Таким способом можно читать только очень плоские и одномерные тексты. Ты не можешь читать так Хумаш<,> или даже Хайдеггера.

– Итак, ты встречаешься с Нудлером и начинаешь изучать иврит. Многих начинающих  сначала как бы оторопь берет от архаичности языка. А как у тебя это происходило?

– Закончив философский факультет МГУ, изучая научные атеизмы и религии, с еврейской культурой я практически не соприкасался. В 76-м году мне было уже двадцать девять лет. В глубокой юности я пытался читать  Библию, точнее, Новый Завет, и  связать эти вещи, но они ни в какую систему не укладывались, ведь «первоисточником» этих переводов на русский был греческий текст.

– В соответствии с тем, как нас воспитывали, у тебя не вызывало ощущения, что это сказки?

– У меня было достаточно критическое отношение к марксизму уже с начала учёбы на философском факультете, особенно когда начал читать  философскую классику, часть из которой я читал в оригинале, так как знал немецкий. В программе не было «религиоведения», а лишь «научный атеизм», но и  в рамках этого предмета марксистскую религию не изучали ─ её считали «наукой». Ницше я читал и в переводах и в оригинале. Я позволял себе достаточно большие вольности, потому что философия Ницше по ряду параметров очень похожа на марксистскую своим прагматизмом. Особенно его теория познания. У Энгельса в его «Диалектике природы» есть интересный кусок, где он разрабатывает концепцию финализма, то есть, что история закончится, человечество погибнет. И вот я позволил себе в  дипломной работе провести некоторые параллели между марксизмом и ницшеанской гносеологией. Скажем, практика – критерий истины и у Ницше:  познание и язык работают как орудия власти и формируют структуру мышления. Его критика христианства даже радикальнее, хотя он вовсе не был антисемитом, как Маркс. Я немножко интересовался и диссидентской литературой. Сейчас об этом смешно вспоминать. Не будь я евреем, спокойно поступил бы в целевую аспирантуру, защитился бы.

Был еще один человек, который повлиял на мой интерес к сионизму. Это Лева (Арье) Финкельберг. Он был филологом-античником, учеником А.Ф.Лосева. Он приехал в Израиль где-то в 75-м или в 76-м году. Лева очень интересный человек, он был убежденным сионистом, хотя не был галахическим евреем. Он гордо записался евреем  ─  по отцу,  женился на еврейке, и его потомки снова евреи.

– Каждая профессия накладывает свой отпечаток на склад личности. У меня, например, было ощущение, что марксизм – это не наука, а скорее политика.

– На твой вопрос ответ простой. Наука имеет много «гитик». Суть в том, что большевистская советская идеология, включая философию, – это, несомненно, не наука, а религия. Место религии должно быть заполнено некоторой другой системой, которая бы функционировала как религия. Теперь и ежу понятно, что Мавзолей Ленина – это «египетская пирамида». Сегодня  культурологи очень красиво анализируют  прагматику, семантику и семиотику всех этих знаков. На красном флаге у фашистов была свастика в белом круге – символ благоденствия, буддийский знак, а у советских было примерно то же самое, только серп и молот. Пакт Молотова с Риббентропом  неслучаен — у них были очень близкие воззрения. Дело в том, что еврейская система в это никак не вписывалась.

– А как ты определяешь роль религии в обществе?

– Мы уйдем  от темы, но одной фразой ─ безрелигиозных обществ и ни во что (ни в кого) неверующих людей не существует! У каждого человека, когда он находится в критической ситуации, есть некоторые высшие ценности. Даже самый последний атеист, если его хорошо потрясти, верит в себя, в свою недоказанную теорию, дырку от бублика, в ноль, у него есть что-то святое.  Поэтому  и  в советской стране создавалась светская религия  никак не меньше, чем после французской революции ─ со своими идолами и героями, алтарем и пантеоном, иконостасом (Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин и т.д.) и жертвенниками.

– Мне хочется понять твой взгляд на роль в обществе религии вообще.

– Давай определим, что такое религия.  Это слово означает по латыни восстановление связи, как сказал ты сам: «мы снова евреи». Вера и религия это не одно и то же. «Одни пытаются понять то, во что они верят, а другие поверить в то, что понимают». Религия – это внешняя оболочка, способ оформления человеческой веры, а вера существует, потому что человек не может мыслить, не веря. Наука, как показал Карл Поппер, это то, что можно доказать и опровергнуть. Поэтому все «вещи», которым люди присваивают «имена», основаны на каких-то постулатах, принимаемых на веру. Когда пытаются религию как бы не различать с верой, то допускают ошибку, потому что люди все верующие.

– Ты начинаешь изучать иврит у Миши Нудлера, который, как ты сказал, относился к этому по-советски.

– Он замечательный человек и мой лучший друг, однако, проучившись у него около полугода, я понял, что для получения информации о евреях и сионизме это замечательное место, но для  свободного  знания иврита заниматься у него малоэффективно. За это время я уже научился немного читать, поскольку мы все время переводили с русского на иврит и обратно, изучил алфавит, прошел десятка полтора уроков по «Элеф милим». Основная дилемма  возникла, когда Миша дал мне понять, что есть возможность подать и уехать. Я это тоже понимал, но в моем случае это было подобно самоубийству. Дойдя  до пика своей  карьеры и став старшим научным сотрудником, я имел зарплату 250 рублей в месяц, два с половиной месяца отпуска, что по советским масштабам было неплохо, а «от хлеба крошек не ищут». Мне было ясно, что не смогу защитить докторскую, не вступив в партию, а в  марксистскую религию я не верил и понимал, что придётся до пенсии оставаться кандидатом наук. И тут у меня возникли две проблемы. Первая заключалась в том, что вся  гуманитарная карьера, которую я сделал в свои 29 лет, не подготовила меня к жизни в Израиле. Что все придется начать сначала, что я  никогда не выйду на такой уровень иврита, который позволит мне заниматься социологией и философией. Поэтому я  готов был пожертвовать свой карьерой, начать новую жизнь, и пусть  следующее поколение  воспользуется этим, а мы будем для него как бы «удобрением». Вторая проблема была в том, что  даже если начинать все с нуля, нужен хотя бы средний уровень владения языком. Способ преподавания Нудлера  наталкивался на серьезное противоречие и не подходил для решения  моих личных проблем.  И Миша с удовольствием отдал меня в ученики Саше Остронову. Почти год, с середины 77-го до начала 78-го, я проучился у него. Вот тут началось самое интересное.  Он преподавал «иврит на иврите» методом «погружения» и вводил лексику по принципу толкового словаря. Через 2-3 месяца у меня не только «развязался язык», но я начал мыслить  на иврите. Лева Гудков, один из моих бывших коллег, говорил, что в принципе человек в моем возрасте не может переродиться, органически влившись в иную культуру. Теперь мы знаем, что это возможно. Проблема усвоения и овладения языком решается вживанием  и активным усвоением четырёх навыков по возрастающей сложности: восприятие на слух и понимание устной речи, разговор, чтение и письмо. Это не просто язык, а образ жизни, способ мышления. Не переводить с русского на иврит и обратно, а жить в рамках этого языка. И это единственно правильная методика, в которую я верю по сегодняшний день.  Это работает очень эффективно. А если ты начинаешь узнавать еврейскую традицию, даже не занимаясь компаративной лингвистикой, ощущаешь  разницу между ивритом, которому больше трех с половиной тысяч лет и который уже функционировал как язык, и другими языками. Действительно есть пласты языка, которые смешно сравнивать с русским и немецким. В русском языке русских слов около 15%. В английском возможно больше процент древнеанглийских слов, но тоже очень мало. Иврит ─ язык совершенно другого порядка. И вот Саша Остронов,  с его гениальностью и пиететом  к еврейской традиции, причем он не вел образ жизни ортодоксального еврея, почувствовал это. Его интуиция позволила ему эти вещи уловить. Я услышал от него за год не более 12-ти русских слов и примерно через 6-8 месяцев  уже достаточно свободно говорил. Начал ходить на твой дибур, а в дополнение к этому заниматься Хумашем, ТАНАХом. Древние пласты исключительно важны для усвоения иврита как базового языка. Дело в том, что иврит, на котором мы говорим сейчас, ─ это  профанированный праязык, посредством и с помощью алфавита которого сотворен мир, это язык совершенно необычный в рамках других языков. Тебе, конечно, известно, что он является основой всех алфавитов. Его система двух или трехбуквенных корней совершенно не похожа ни на какой другой язык. Тут имеют смысл и значение не только слова, корни, но и буквы. Моя задача была перейти на иврит как на основной язык. И без лексики ТАНАХа я никогда бы не смог это сделать.

– Тебе не нравилось, как Нудлер преподавал. А вот Овражки и другие вещи?

─ Нет, это было еще до Овражков. Мы говорим про начало 77-го года.

– Овражки уже были.

 ─ Но я об этом не знал.

– А симпозиумы, молодежный семинар?

– В симпозиумах я не участвовал, молодежный семинар Миша Нудлер организовал позже, но через несколько месяцев занятий ивритом<,> он привел меня к Илье Эссасу, на его семинар по Торе.  А на философском факультете меня научили  работать с первоисточниками.  Поэтому мне хотелось читать еврейские тексты не в переводе  или пересказе, а в оригинале ─ на иврите.

– Ты параллельно занимался у Эссаса?

– Я начал заниматься у Эссаса, на его семинарах, а он направил меня сначала к  Мише Шнейдеру на занятия Пятикнижием, потом к Володе Шахновскому на «Хумаш с Раши», а затем несколько лет я ходил к Ури Камышову на Талмуд.

– К ТАНАХу у тебя вначале был научный интерес? То есть тебе захотелось обратиться к первоисточнику, чтобы узнать, каковы истоки еврейства, или в этом уже был элемент веры, попытка осознать иудаизм?

Вопрос твой, во-первых, как альтернативный, на мой взгляд,  поставлен неправильно. Я вообще не вижу никакого противоречия между верой и наукой. Во-вторых, ты спрашиваешь, как я отношусь к ТАНАХу. Чтобы к этим священным пророческим книгам как-то относиться, нужно научиться их правильно читать и адекватно понимать ─ как обращенное лично к нам тысячелетнее наследие нашего народа.  И необходимо также прочувствовать на собственной шкуре, как это на нас работает. В критические моменты, на перевале между жизнью и смертью<,> или сидя в тюрьме, еврей может, читая псалмы Давида с хорошими комментариями, например, понять этот текст как следует. И тогда он способен решить, как относиться к ним  «научно» или как к «предмету веры». Скажем, Витя Эскин, который просидел несколько лет в израильской тюрьме и перевел половину этих псалмов на русский язык довольно своеобразно, понимает их так же, как и я, поскольку мы бывали в подобной ситуации. Это правильный ответ на твой вопрос.

Теперь расскажу  несколько эпизодов, запомнившихся мне по пути «назад ─ к истокам». Однажды, придя к Мише Шнейдеру обучаться Хумашу с Раши, недельной главе Торы, я принес  миссионерскую Библию на иврите 1830 года в кожаном переплете. Он увидел у меня эту книжку и пришел в ужас, потому что в нее входил и Новый Завет. Шнейдер предложил заменить её на другое издание.  У меня в Москве была одна из лучших частных библиотек  по философии, психологии, религии, которую собирал более 20-ти лет. В общем, я сказал Мише, что мой миссионерский ТАНАХ легче и понятнее, он меня устраивает, и я не хочу его менять. Он старался объяснить, что его нужно сжечь. Спрашиваю почему, а он ответил: «Ну, тут же Новый Завет переведен на иврит!» Тогда я еще не знал, что в 281-ом разделе Шульхан Арух (Йорэ-Дэа) сказано, что Тору, написанную выкрестом, следует сжечь. Эссас послал меня к старикам в синагогу, которые сказали, что таким людям, как я, необязательно сжигать, ибо нет опасности, что под влиянием книг я обращусь в христианство.

– Я тоже давал танахические тексты на уроках.

– Но тебя это не сильно затронуло, ведь для «евреев в законе» это не «преданья старины глубокой», а образ повседневной жизни. Чтобы  открыть для себя иудаизм, с ним надо непосредственно столкнуться и выйти в другое измерение. А для этого необходимо научиться читать Гемару на арамейском языке в оригинале, а не по параллельным русским текстам, заглядывая вправо-влево, как в древнегреческом письме бустрофедон. И логика там не греческая, а еврейская!

– Ты выпускник МГУ, кандидат наук, владеющий научной методологией изучения различных вещей. Смотри, проверяй опытом любой посыл. Применял ли ты методологию  к изучению древних текстов, или у тебя уже был элемент веры, то есть некритичного отношения к тексту. Разные склады личностей есть. Один человек читает, у него возникает противоречие с полученным прежде образованием. А другой человек читает, и на него это ложится, он это чувствует.

─ Есть такие филиппинцы ─ хилеры, они делают операцию без крови ─ вскрывают человеческое тело, что-то вроде делают с органами, потом обратно зашивают. Другие используют европейские методы со скальпелем и т.д.  Аристотелевская логика применительно к ТАНАХу выглядит смешно:  это совершенно другие пласты  и структуры мышления. Тридцать три года назад я должен был потратить пять-семь лет для того, чтобы с этим огромным пластом культуры познакомиться. Сначала меня научили, с какой стороны книгу открывают. Затем произошла революция: начав с этим разбираться, я понял, что нас «обокрали»! Это случилось в доме у Лены Сиротенко, где стояли ящики, полные старых еврейских книг. Там были комментарии к ТАНАХу, Мишна Брура, тома Талмуда, и можно было выбрать любые книги. И вот<,> я отобрал себе около десятка книг. Моя собственная библиотека, которую пришлось продать «с молотка» в месяц отъезда, насчитывала свыше 4-5 тысяч. Но от меня всю жизнь скрывали эту «ЕВРЕЙСКУЮ ГАЛАКТИКУ» и учили совсем не тому.  А ведь это основа мировой общечеловеческой и, конечно, европейской культуры! Я ощутил себя «пленённым младенцем» ─ Маугли, выросшим  в советских джунглях, вынужденным в 30 лет начать все с нуля, проходить ликбез! А мог с детства, как мой папа, ходить в хедер, где научили бы эти книги читать. Но меня обокрали, лишив  связи с моим народом и его древней культурой, духовно обезглавили. В еврейской истории было два типа антисемитизма: 1) по типу Пурима ─ попытки уничтожить евреев физически, как в фашистской Германии, ─ и 2) по модели Хануки, когда ликвидировали духовно, как в Советском Союзе.

И вот тут появляется фигура Сережи Рузера, который  в то время уже достаточно хорошо владел ивритом, получив тем самым доступ к иудаизму, и начал даже преподавать язык, но предпочёл христианство ─ религию освободившихся от заповедей Торы и еврейства, тем самым подрывающую самые основы сионизма.

─ Он человек утонченный и очень образованный.

  ─ Именно поэтому его было трудно заподозрить в недостаточном знакомстве с почти двухтысячелетней историей христианского антисемитизма. Меня особенно  поразило его идеологическое двуличие. Ты, наверное, помнишь тот случай, когда в 1980-м  в Коктебеле перевернулся висевший  у него на шее солдатский магендовид, на обратной стороне которого он выгравировал крест. У меня хранится эта фотография: на ней мы с тобой и Рузер с женой. До этого мне было трудно поверить Эссасу, говорившему,  что он иудеохристианин и якобы занимается миссионерством. Были времена, когда евреи не предавали веру отцов даже под угрозой смерти — и это тысячи лет хранило наш народ. А те, кто из корыстных побуждений, и тем более добровольно, приняли другую религию — история стёрла их имена из нашей Книги.

– Но тяжкий путь познания ─ это не предательство.

–  Однако мы не выбираем родителей, пытаясь «симулировать» нашу свободу. У евреев  нет «запрета запрещать», как и «обязанности быть свободными» ─ то есть фраерами! Жизнь – это «эксперимент познающего». Можно экспериментировать над собой, но не над ближними, сохраняя за ними право выбора и автономию.  Вернёмся  же к нашим маранам!

– Ты активно занимаешься  у Саши Остронова и параллельно другими вещами. Твой мир начинает наполняться этими вещами. Каков следующий этап?

─ Самый  лучший способ чему-то научиться ─ это начать обучать. К началу 79-го года, когда я вышел на другой уровень, передо мной встала дилемма: либо ещё более совершенствовать разговорный иврит и после отъезда Остронова продолжать учиться у тебя, либо начать преподавать. Миша Нудлер, например, преподавал язык, не умея свободно говорить. Наверное, он был прав. И Саша Остронов, уезжая в Израиль, посоветовал  мне совмещать обе опции. Потом, когда мне выпала честь обучать разговорному ивриту Йосефа Бегуна после первой его отсидки, я понял, что это правильно.

С 79 -го года я начал преподавать иврит, оставаясь еще в течение двух лет старшим научным сотрудником в Библиотеке имени Ленина. Не будучи готовым принять решение, я оказался в подвешенном состоянии: для меня не было очевидно, что я смогу остаться самим собой, попав  в иной  мир, другую культуру, не начиная с нуля – со слесаря-инструментальщика на каком-нибудь израильском заводе.  Разумеется, когда я стал ходить в синагогу более  или менее регулярно, учить Тору, обучать ивриту и вдобавок посещать дибуры, на меня завели соответствующее дело. Но я нашел  неплохой  ответ, объяснив, что как социолог интересуюсь еврейской культурой,  изучаю язык и еврейскую традицию. Меня вызвала на ковер начальница В.Д.Стельмах, с которой  предварительно побеседовали сотрудники КГБ, и сказала, что в секторе 70% евреев и что из-за меня их могут разогнать. Моя версия, конечно, её не убедила, но она  согласилась меня терпеть и не увольнять взамен на обещание пока никуда не уезжать, не подавать документы, а в случае  изменения моих планов с отъездом сменить перед подачей место работы. Она поверила, что я ее не подведу и не подставлю коллег-евреев, и мы заключили  такую сделку. Своё обещание я выполнил.

– Когда ты развелся с первой женой?

– В 74-м.

– А женился во второй раз?

– В 84-м я женился на мадам Рабинович. Нас познакомили Таня и Юлик Эдельштейны. Она была отказницей в Уфе, психиатром, согласилась вести еврейский образ жизни и после хупы переехала ко мне в Москву.

– Возвращаемся обратно. Ты переходишь ко мне учиться. Это начало 1980-го…

– Да, и я хожу на дибуры. Миша Нудлер  становится организатором культурно-массовых мероприятий, которые я регулярно посещаю, как и синагогу. Я уже по всем параметрам  засветился, на меня заводят досье, мою заведующую сектором вызывают в первый отдел. Она объясняет, что я социолог и т.д. То есть меня через какое-то время гебешники должны пытаться вербовать. Поэтому хоть я и понимаю, что мы играем в такую двойную игру, но эта игра продолжается. У меня была тогда подруга еврейка, в которую я был влюблен. Она была комсоргом в соседнем отделе.  Ей в КГБ предложили доносить на меня, а когда она отказалась, её шантажировали и запугали настолько, что она перестала со мной (всё равно уеду) встречаться. Как старший научный сотрудник, вполне лояльный к властям, я ничего некорректного не делал, кроме того, что учил иврит, традицию, начал изучать Талмуд. Объяснял, что мой интерес носит научный, «социологический» характер. Около двух лет я не мог подать на выезд ─ вызовы по почте «не доходили».  Думаю, это было инспирировано КГБ. Самое смешное состояло в том, что, оставаясь  привилегированным  научным идеологическим  работником, я участвовал в обоих коктебельских слетах учителей иврита во время моего высокооплачиваемого двухмесячного отпуска.

– В первом Коктебеле были представлены три города: Минск, Ленинград и Москва.

– Во втором Коктебеле репрезентация была намного шире, особенно с Украины.

– Во втором Коктебеле ты уже преподавал?

– Преподавал, конечно. Это были недельные разделы Пятикнижия и комментарии на Экклезиаст (Коhелет). Мы лежали там, на пляже с Сёмой Якирсоном и его русским коллегой из Публичной ленинградской библиотеки. Там были Лоренцсон, Дубин, Миша Холмянский, Гречановский, Эдельштейн с Таней Рабинович, Лёва Городецкий, Марина Концевая, Эмма Трахтенберг, Боря Берман и многие другие.

К осени  80-го года после второго Коктебеля у меня окончательно сложилась методика, которую я культивировал семь лет, преподавая иврит. Язык ─ это живой процесс деятельного общения-коммуникации, а грамматика – более позднее наслоение. Это повсюду доказывают дети, овладевающие за несколько лет родным разговорным языком. Проблемы  возникают тогда, когда их начинают учить грамоте ─ читать и писать. В этом аспекте Сережа Луговской, который обучал грамматике, не зная иврита, –  совершенно маргинальное явление. Это был  потрясающий образец обратного. У меня подход  деятельный, методологический ─ в язык необходимо вживаться.  Во-первых, надо закрыть пути отступления ─ запретить пользоваться другим языком, а все объяснения и новую лексику вводить по принципу «толкового словаря». Во-вторых – большое место уделять еврейской традиции, потому что современный иврит, возрождённый  почти сто лет назад, вырос в лингвистическом плане из её корней. За  три с половиной  тысячелетия до Юнга евреи были хорошо знакомы с  архетипом дерева (см. на менору). Тора уподобила дереву и человека. А если эти корни оборвать, дерево засохнет, и ничего, кроме «опилок» типа «сабаба», «хай!», «бай», не останется. И те, кто от этой еврейской  культурной традиции себя отделяют,  не могут долго провисеть в нашем  воздухе на отрубленной ветке. Поэтому диалоги на примитивном разговорном иврите необходимо при первой же возможности  дополнять текстами из ТАНАХа. Я давал читать какие-то куски из «Парашат ха шавуа», и их мы обсуждали на разговорном иврите. Этот подход и привёл ко мне таких известных учеников, как Йосеф Бегун, Боря Берман, а потом Феликс  Кочубиевский, Иосиф Глузман и многих других. За семь лет  я обучил ивриту около сотни учеников.

– У иврита есть одна проблема, являющаяся прямым продолжением его достоинства. Люди с одинаковой легкостью пользуются современными и древними слоями языка. Так их учат. Это преимущество, но, с другой стороны, тормоз для естественного развития языка.

–  Не могу с тобой согласиться. В Израиле, увы, иврит в последние годы заметно деградирует, и подавляющая часть населения всю жизнь ограничивается весьма примитивной и ограниченной лексикой, чему есть немало причин. Борьба за выживание в галуте всегда выводила евреев на вершины интеллектуальной элиты. Собравшись вместе со всех концов, они, к сожалению, заметно подурнели, превратившись в «ам гаарец». Очень немногие владеют ивритом на уровне, позволяющем свободно функционировать в  широком спектре различных пластов  языка.  Большинство израильского населения не может читать классические еврейские тексты.

– Все читают, этому в школе учат.

– Юлик, это отнюдь не так.

– Вот сейчас будет Седер Песах. 80% израильского населения читают Агаду.

– Я сейчас приведу тебе классический пример. Вот ты вынимаешь из кармана новый шекель ─ «шекель хадаш», на обратной стороне которого рядом с гербом изображён древний символ нашего народа, незнакомый большинству израильтян, и написаны три древнееврейские буквы. 99,99 % израильского населения  настолько неграмотны, что не могут прочитать эти буквы и сказать, что там написано. Они думают, что там написано «шекель». Мы живем в стране дураков, настолько утративших самоуважение, что им важнее не спутать марку мобильника или автомобиля. А ведь высшая ценность на Востоке – это «кавод», честь.  Здесь написано «юд, хей и далет». Видишь, насколько твоя модель неточна. Это значит, что большинство говорящих на этом «современном» языке, классический читать текст не могут.

– Это специфические области, требующие специальных познаний и специального образования. А я говорю о том, что еврейский ребенок в состоянии открыть текст, написанный три с половиной тысячи лет назад, прочитать его и понять, что там написано.

– Если он проучился несколько лет в хедере  или хотя бы в государственной религиозной школе, то не будет читать  этот текст как баран Библию, но сумеет  понять  хотя бы «пшат» ─ буквальный смысл. Но ведь есть ещё минимум три уровня глубины, требующих пройти еврейский ликбез. У советских евреев была  ампутирована «голова» ─ нас отсекли  от нашей культурной традиции, обрезали нам язык. Большевики даже не сожгли, а просто убрали книги. Библиотека имени Ленина построила  в Химках депозитарий для книг.  В огромном многоэтажном здании похоронили миллионы  малоспрашиваемых книг, среди которых литература на идише и иврите намного превысила русскоязычную. Шокировал факт, обнаруженный  мною лишь в тридцатилетнем возрасте: по числу названий, еврейских книг  в Российской Империи издавалось больше, чем  русских  в Советском Союзе. Вот и решай, кого называть самым  читающим  в мире народом ─ Народом Книги?

– Давай попытаемся поглубже проникнуть в  элементы религиозного образования в твоем преподавании иврита.

– Религия – слово латинское. Ре – это повторение, восстановление, а лигия  или лига – это связь, единство. Кризис мотивации, о котором ты говоришь в конце последнего тома твоей книги, много времени уделяя нешире, связан с мотивами «выезда»  или, я бы сказал «въезда», потому что многие люди ехали «от». У них была отрицательная мотивация. В этом смысле, взвесив свою ситуацию и свои критерии, я пришел к выводу, что ехать «от» не имеет смысла. А если стоит ехать и начинать свою жизнь заново, то лишь с положительной мотивацией. Вот это я искал. Страшный разрыв  в цепочке  еврейских поколений, которого добились за несколько десятков лет правления большевики, должен быть преодолен, спаян заново. Из трех с половиной тысяч лет нашей истории были вычеркнуты, вырваны два поколения. И это привело к духовному уничтожению евреев. Большевики в начале 20-х годов еврейскими руками с помощью Евсекции уничтожили не только религиозные институты, но и средство их восстановления – язык. Формально они сохраняли еврейские школы и другие заведения, но эти заведения функционировали на языке идиш. А в языке идиш была проведена  очень эффективная реформа орфографии, задуманная еврейскими антисемитами. Так же как Ататюрк в Турции отменил ислам, изменив алфавит на латинский, большевики в идише дошли до того, что даже в самых ключевых словах в их идеологии – «правда» и «товарищ» – они оставили лишь по одной букве от ивритских корней этих слов – соответственно: мэм и рэш. Для чего это было сделано? Чтобы евреи не могли вернуться через язык к своим истокам  и, как ты пишешь, стать СНОВА ЕВРЕЯМИ. Даже евреи, владевшие идишем, наши отцы и деды, не могли читать на иврите. Отрубая ивритские корни, они вырывали с корнем  язык, и люди не могли читать Хумаш или Сидур, а если пытались и находили там знакомые буквы, ничего не могли понять. Даже люди, оканчивавшие в СССР идишистские учебные заведения, знали совершенно другие слова.

─ Ты хочешь сказать, что люди, изучившие идиш до этой советской реформы, могли свободно читать Хумаш? 

– Разумеется, да! Мы отклонимся, если будем глубже заниматься этой темой. Хочу лишь сказать, что еврейская система образования – самая древняя в мире. Мальчиков и взрослое население обучали не только читать и писать. Грамотность была почти поголовной у евреев-мужчин, а для женщин были специальные издания на идише, включавшие комментарий на недельную главу ТОРЫ (Цэна уРэена), но это был другой идиш, до советской орфографической АНТИИВРИТСКОЙ реформы.

– Миша, еще раз ─ люди, знавшие идиш до советской реформы, могли читать Хумаш?

– Не думаю, что нам стоит развивать эту проблематику. У меня большие сомнения в том, что  главный редактор «Советиш Геймланд» Вергелис, даже если он успел походить  в хедер, мог  спокойно читать Хумаш.  К концу 70-х – началу 80-х  я начал преподавать иврит в начальных и в продвинутых группах и пришел к выводу, что надо соединить  два эти аспекта. Нужно обучать не только современному ивриту на уровне «Шаар ле матхил» (дословно «врата для начинающих», ивр.), ибо получится поверхностно,  примитивно, плоско, не даст людям почувствовать себя снова евреями: им что Палестина, что Уганда – где хорошо, там и будет родина. Ведь уже сегодня даже дети и, тем более, внуки «сабров» съезжают отсюда кто куда! Я считаю, что важнейшим аспектом еврейского ликбеза должно стать знакомство с ТАНАХом и еврейской традицией.

─ Ты сам-то тоже продукт советского высшего образования. 

─ Если ты хочешь обо мне говорить  «до» или обо мне «после» возвращения к еврейству, то это два разных человека. Мне удалось не только «перелицевать» свою личность, «вывернуться наизнанку», но даже переломить свою жизнь надвое, как карандаш. У меня была возможность своевременно пройти ликбез и познакомиться с еврейской цивилизацией благодаря нескольким моим учителям в области иудаизма, первым среди которых был мой сосед Илья Эссас в 1977 году, потом Володя Шахновский  в 1978-м, Миша Шнейдер и, конечно, Ури Камышев, преподававший Талмуд.

─ Без иврита углубленное изучение этой темы невозможно.

 ─ Разумеется, это вроде вождения автомобиля вслепую! Мой вывод был такой: использовать язык как канал, инструмент, как орудие для того, чтобы вернуться к еврейской традиции, к еврейским истокам, в самую глубину. Рома Каплан, уехавший в  79-м году, оставил мне замечательную группу своих учеников,  молодых ребят «баалей тшува», студентов:  Саша Барк, Моше Гойхберг, Лева Айвазов, Хаим Брискман, Леня Свердлов.

Начиная с 1980 г., я старался органично сочетать преподавание разговорного иврита с изучением на этих уроках основ иудаизма. Потом туда присоединились мама Айвазова, Йосеф Бегун, Валера Прохоровский,  Боря Берман,  Давид и Инна Квартины, Боря Гинис с супругой и Юрий Юрьев, который стал лидером Хабада на уровне Гриши Розенштейна, да будет благословенна память о нём. Молодой, очень талантливый человек, Юрий (Иегуда) Юрьев был моим лучшим учеником иврита. Потом он овладел идишем и вообще стал «талмид хахам ло катан» («выдающийся ученик», ивр.). Большие группы приходилось делить, вести одновременно несколько групп.

─ Розенштейн был организатором. Я не думаю, что он был глубоким знатоком иврита. 

─ Гриша ивритом действительно владел слабо, и это сильно тормозило его продвижение в религии, хотя он пытался как-то компенсировать это английским, но это не лучше переводов Торы на китайский. Он у меня учился вместе со своим сыном Мишей, потом к нам присоединился его второй сын Рэмка.

Ты спрашивал о религиозных лидерах еврейского возрождения, ведь ты руководил другими темами, иными вопросами.  А мне повезло поплясать на двух свадьбах одновременно ─ обучать ивриту и занять промежуточную, нейтральную позицию среди двух, а затем и более группировок, которые вернулись к вере, и позднее даже к официальной религиозной  общине.

Теперь о Юрьеве. Вначале он учился у Эссаса, но вскоре перешёл в Хабад, который обращался не только к разуму, но и к сердцу. Я заметил  рост его активности в двух московских действующих синагогах (в Марьиной роще и на Архипова), почувствовал, как быстро он продвинулся в Торе и в Галахе: его общение с раввинами, уровень задаваемых им  галахических вопросов — всё говорило о его исключительных способностях. Я начал обучать его в 80-м году, а в 83-м году он уже был «Талмид хахам». И даже Илюша Эссас признал, что он его догнал, а возможно и перегнал. Юрьев вышел в лидеры Хабада, начал приближать и организовывать молодежь, активно общался с приезжавшими раввинами. КГБ его преследовало, и ему приходилось скрываться. Они не могли найти его в течение полутора лет. Его кормили и давали ему приют реб Гецл Виленский и другие старики. Он был сыном довольно известного писателя. В 86-м году его все же сумели сломать. Его не посадили, но кончилось тем, что он женился на гойке. Когда в 90-м году я приезжал в Москву проверять и исправлять Сефер Тора, я встречался с ним. Чем я измеряю его организаторские способности? Этот юный гений стал  тогда связующим звеном в разорванной большевиками цепочке. Учился у  Ури Камышова, а потом догнал и его. Этот человек приближал молодежь к религии, обращал, если угодно, через него проходила материальная и всякая другая помощь. И приезды хабадских шлихим шли через него, хотя английский он в тот момент не знал, или знал, но не в той мере, как идиш и иврит, а идиш и иврит у него были абсолютно свободными.

─ То есть он был на контактах с иностранцами.

─ Он был на «трубопроводе» ничуть не меньше, чем Гриша, который был засвечен и обложен со всех сторон. Он всем им очень мешал, потому что был шустрым, юрким.

─ У меня нет такой информации, что религиозные группы в восьмидесятые годы сильно преследовались. Может, ты меня просветишь? Гриша Розенштейн вполне свободно общался, функционировал, получал помощь, распределял.

─ Мы мало знаем, у нас нет досье, и такой информацией опасно было делиться. Напомню тебе, например, как в синагоге в Марьиной роще в Суккот в 83-м году КГБ устроил погром, обвиняя в использовании молитвенного дома для регулярных попоек. Часть людей посадили в КПЗ на несколько суток. Никому не дали срока, как Холмянскому и Эдельштейну, но этих людей сильно прижали, студентов исключали  из институтов, некоторых  дожали до того, что сломали, как ты видел.

─ Что ты подразумеваешь под словом «дожали»?

─ Меня ведь тоже неоднократно вызывали в райисполком на собеседование с гебешниками. И предупреждали. А студентам угрожали исключением из институтов и другими санкциями. Были люди, которые лезли на амбразуру, как Йосеф Бегун, и садились повторно. КГБ был очень корректной организацией с детализированным прейскурантом. Прежде чем применять санкции, они давали несколько ступеней предупреждений. Именно это они делали с Мишей Нудлером, который был исключительно активен. Но его не посадили и даже не выбили зубы. От него избавились, выпустив его в Израиль в 80-ом году. Поэтому года через 3-4, когда стали подбрасывать наркотики и автоматическое оружие  активистам,  это были крайние меры по отношению к людям, которые не хотели понимать простых намеков. Когда разразился андроповский террор и выезд прекратился, мы поняли, что можем в этой ситуации просидеть еще десятки лет. Умные люди, такие, как Илья Эссас, на рожон не лезли, и их не сажали. Поэтому твои критерии, кто кого на сколько посадил, на мой взгляд, здесь не работают. Ты спрашиваешь, что значит «прижали»?

 В СССР закон запрещал отправление религиозных ритуалов за пределами специально отведённых помещений, что включало не  только еврейские свадьбы-хупот, разводы-гитин и похороны, но и, конечно, обрезание младенцев, не говоря уже о взрослых. Молитвенные собрания в советской квартире ─ преступление. Очень сильно прижали Гришу Розенштейна. Его обложили в доме, а он выходил в талите и с тфилин на голове для того, чтобы их удивить. Существовали такие не совсем конвенциональные способы борьбы с методами КГБ. В принципе, его могли посадить, но, видимо, они не считали это целесообразным, и мы с тобой не можем этот вопрос обсуждать, потому что у КГБ были другие мерки. Когда закрыли «хабадский клуб» в синагоге в Марьиной роще, где я часто молился по праздникам и субботам, поскольку, чтобы дойти до  синагоги на улице Архипова, у меня уходило в один конец в два раза больше времени – два с половиной часа. В Московской области  с четвертьмиллионным еврейским населением  для соблюдавших субботу возникла безвыходная ситуация. Ведь десятки больных стариков не могли по праздникам  и субботам добираться до единственной действующей синагоги на улице Архипова.

─ Ты ходил пешком?

─ С какого-то периода я перестал пользоваться разрешением некоторых раввинов ездить в метро по субботам, пришивая на лацкан пиджака проездной билет. Были еще ограничения, например, нельзя носить вещи в субботу. В Москве нет никакого «эрува», то есть объединения вместе нескольких смежных еврейских «дворов». Ключ от дома привязывали к поясу,  как пряжку, и карманы оставляли пустыми. Если тебя задерживает в субботу милиционер на улице и ты не можешь предъявить паспорт, тебя тут же сажают в КПЗ. Есть немало других проблем. Но это опять другая тема. Все эти вопросы очень глубокие, и они остались за рамками твоего исторического обзора.

К концу 70-х – началу 80-х годов, то есть после агрессии в Афганистане, Олимпийских игр и закрытия выезда, создалась ситуация, при которой преподавание иврита и активность вокруг него потеряли практический смысл. Зачем изучать иврит, если ты никуда не поедешь? Я говорил тебе и еще раз подчеркиваю – это центральная мысль, – что мотивация бывает отрицательной и положительной. Для того чтобы создать эти положительные ценности, восстановить их, советским евреям необходимо было вернуться к тому, от чего их отстранили, – к собственным традициям.  Ведь и сборища на «Горке» не случайно приурочивались к Симхат Тора. Советская власть уничтожила еврейские религиозные институты, а их остатки загнала в подполье. Ты спрашиваешь, сколько евреев оставалось верными традиции? Отвечаю. В городе Харькове на Пушкинской улице в огромном кирпичном здании с голубым куполом и магендавидами размещался  клуб «Спартак». А до второй мировой войны в нем была центральная хоральная синагога, размерами не уступавшая московской на Архипова и   превосходящая иерусалимскую хоральную синагогу на Кинг Джордж. В начале 20-го века в Харькове  проживало 7% евреев и было лишь две синагоги, а к середине 30-х годов, когда он стал столицей Украины, насчитывалось пять синагог, а  еврейское население составляло тогда свыше 30%. В конце 70-х годов мне удалось обнаружить  в частных домах  на харьковских окраинах три подпольных миньяна, состоявших исключительно из пожилых людей, которые собирались только по субботам. Не давая официального статуса, КГБ позволял им отправлять религиозные культы, потому что синагогу и официальный миньян им не разрешали. Одним из руководителей, габаем этой общины, был некий Александр Менахиевич, я не помню его фамилии. И тогда появилась группа молодежи, около семи человек,  которые  пытались восстановить эту прерванную цепь поколений и я, уже будучи бааль-тшува, помог им наладить связи с этими стариками. Среди них были Саша Фейгин, Юра Файнштейн и его жена, мой младший брат и Таня Рабинович. Я начал немного обучать их ивриту в 79-м году, а в 80-м двое из них участвовали в междугороднем семинаре учителей иврита в Коктебеле. Старики в страхе возражали против посещений миньянов молодежью  и  объяснили, что если это условие властей не будет соблюдено,   их закроют. Вот такая была система. В Харькове невозможно было найти старика, с которым можно было сидеть и обучаться ивриту и Торе, как это мы делали в Москве с Авромом Миллером, Гецлом Виленским, Шоломом Кременцом, или как это делал минский вундеркинд Костя Лук. Его блестящий иврит в значительной мере от стариков.

─ Он в то время был еще нерелигиозным?

─ Костя уже тогда, в 79-м году, очень положительно относился к религии. Нельзя судить о религиозности и тем более о вере человека по внешним признакам — одежде и шляпе. Самыми простыми и надёжными индикаторами могут служить кашрут, суббота, обрезание и исключение смешанных браков. Поэтому, считая некорректным говорить о других, могу свидетельствовать исключительно о себе.  Если Дима Каждан ходил по МГУ в кипе, то я, когда  постепенно приближался к соблюдению мицвот в 76-м году, начинал не с переодевания. И вот в 78-м у меня возникли проблемы, потому что я начал соблюдать кашрут и со своими коллегами из сектора социологии Библиотеки им. Ленина я не мог за чаем есть, например, пирожки с мясом. А  ходить на работу в кипе или без, у меня вопрос не возникал. Ни в Танахе, ни в Талмуде про кипу ничего не написано. Верующие и религиозные евреи из стран Востока нередко надевают кипу только в синагоге.

Добавлю ещё  несколько слов в завершение  темы о  ситуации в Харькове в конце 70-х годов. Моя попытка соединить разорванную цепочку поколений была неудачной, потому что у молодежи с этими запуганными  стариками не было «общего» языка, чтобы заниматься ивритом и приближаться к иудаизму. Большинство этих стариков между собой общались на идише. А идиша наше второе ассимилированное советское поколение не знало. Нас с тобой не случайно отцы отправили в школу, где преподавали немецкий, а не английский. Поэтому мне было легче, когда я изучил иврит и знал немецкий язык. Для меня идиш был понятным, говорить я не мог, но «как собака» все понимал. А люди, которые немецкого и иврита не знали, у них был языковый барьер и со стариками. Старики русский знали плохо и объяснить Хумаш с комментариями не могли.

Вернемся к твоему  основному  вопросу: в чем была специфика моего подхода к преподаванию иврита?  Методика, которую я практиковал около семи лет, была построена в продвинутых группах на сочетании разговорного иврита с изучением Хумаша с комментариями. В начальных группах мы разучивали песни Шестидневной войны и войны Судного Дня из репертуара Левы Каневского, а наряду с тривиальными, хоть и эффективными диалогами  между Ярденой и Дани,  я счел правильным объяснять им на их слабом иврите содержание «парашат а шавуа». Они все у меня научались читать «ктав Раши», и мы обсуждали на уроке комментарии Малбим на недельный отрывок из Торы. Малбим -  это замечательный философский комментарий почти на весь Танах. Это существенно обогащало лексику и стимулировало интерес и мотивацию среди «баалей тшува». Откуда набирались ученики? Их ко мне посылали такие ветераны преподавания иудаизма, как Володя Шахновский, Илья Эссас, Ури Камышев, Миша Шнейдер. Все они хотели, чтобы их ученикам иврит преподавал учитель, сам соблюдающий мицвот, и<,> чтобы лексический состав и содержание уроков иврита соответствовали духовным интересам возвращающихся к еврейской религиозной традиции учеников. Обычно у меня обучалось параллельно порядка трех таких групп.

 К началу 80-х в Москве  возникла ситуация, что число хасидов и «миснагдим», включая семьи, было примерно одинаковое ─  около сотни  человек. Они составляли несколько миньянов. В середине 80-х, я думаю, их число перевалило за две-три сотни и стало уже опасным с точки зрения властей, потерявших контроль за этим процессом. Хабадники, в основном, изучали Танию и Талмуд. Илья Эссас преподавал Галаху и Хумаш, иногда Сидур. Он делал это очень профессионально. Ури Камышов тоже это делал профессионально, а  также Шахновский и Миша Шнейдер.

В первой половине 80-х была  налажена система  преподавания иудаизма регулярно приезжавшими из Израиля, Англии  и  США в Москву и Ленинград раввинами. В Израиле их подбором, подготовкой и «засылкой» от Лишкат Акешер руководили раввины Цви Грунер и Аарон Ракефет. Из Англии от организации RRJ (русские религиозные евреи) раз в две недели посылали по паре таких посланцев Иешаягу (Иорни) Гирш, а от Агудат Исраэль США — рав Мордехай Нойштадт.  Периодически приезжали и хабадские  посланники. На мой взгляд, организация Гирша была наиболее эффективной и успешной. В течение 80-х по этой программе в Москву и Ленинград приезжали около 250 человек. Разумеется, их уроки проводились подпольно  в квартирах отказников и велись на иврите. В основном преподавались Талмуд и Галаха. Большинство «баалей тшува» боялись «засветиться» и поэтому в синагоги  являлись редко, по большим праздникам, ведь этой молодежи, особенно тем, которые учились в вузах, было что терять. Мне тоже было что терять до подачи на выезд. Официальная московская еврейская религиозная община состояла к началу 80-х годов<,> в основном<,> из сексотов и «стукачей» и из очень небольшого числа верующих евреев, среди которых грамотных было подавляющее меньшинство. Уже<,> оказавшись в отказе в 80-е годы и выполняя обязанности сойфера, я регулярно посещал обе действующие в Москве синагоги и поэтому был знаком почти со всеми.

─ Чем отличались преподавательские методы Эссаса, Шахновского и Шнейдера, у которых ты учился. Было ли там много общего или все-таки это были разные подходы?

Если тебя интересует описательное содержание уроков, то я об этом уже говорил. Илья Эссас начал в конце 76-го – начале 77-го года преподавать введение в иудаизм. Объяснял, как устроен Сидур и пытался преподавать «Кицур шульхан арух» рава Шломо Ганцфрида. Это было начало. Потом, когда он организовал регулярный приезд заграничных раввинов, он пытался преподавать также и Талмуд.  Но это наталкивалось на языковый барьер, потому что большинство людей не знали иврита, тем более арамита. А арамит – это уже иной уровень, который нарабатывается за долгие годы обучения в ешивах. Это проблема. Однако Илья Эссас преподавал Галаху, объяснял структуру праздников, то есть его подход был рациональным и систематическим, как и положено «литвакес», и его  заслуженно прозвали «Гаон из Вильно».

Подход Хабада диктовался их ребе Менахемом-Менделем Шнеерсоном и был гораздо эмоциональнее.  Они немного изучали Галаху, но<,> в основном<,>  «хасидут», то есть Танию. Миша Шнейдер и Шахновский преподавали Хумаш с комментариями и немного Гемару. Это был конец 70-х годов, Шахновского очень прижали, поэтому на Гемару он послал меня к Шнейдеру, а потом к  Камышову. Ури Камышов преподавал Танию и Гемару. Гемару он преподавал  систематически и замечательно. Он был человек исключительно грамотный, потом до своего приезда в Израиль, уже в горбачевские времена, он руководил хабадской ешивой. К числу людей, которые  сильно продвинулись в Хабаде, следует отнести, кроме Гриши Розенштерна,  Мишу Кравцова и  упомянутого выше  Юру Юрьева, хотя он  учился, в основном, у стариков.

Критерий эффективности учителя ─ это сколько учителей являются его учениками. То есть второе и третье поколение учителей. В этом смысле заслуги Шахновского неоценимы, и ты это понимаешь, как и я, считая себя его «внуком». Если некто говорит, что он что-то преподает, следует сосчитать его учеников, которые стали учителями в этой же области. Люди, которым я преподавал, на 80-90% были «баалей тшува». Их мне поставляли как хабадники, так и Илья Эссас, а затем и отколовшаяся от него группа «Маханаим». Потом они, конечно, приходили один по рекомендации другого. Ты, наверное, знаешь Прохоровского, Левинского, Гарбуза, Тамарина и многих других. Даже сегодня  я могу по памяти продиктовать список из 50 учеников. Часть учеников пришли ко мне после Сережи Рузера. Берман Боря, например. Это было сознательно. Они хотели, чтобы их учитель был более или менее в том же направлении и чтобы его подход не противоречил их жизненным ценностям. Когда группы гомогенные, а не состоят из случайных людей, это создает хорошую атмосферу при обучении ивриту.

─ Сколько лет ты преподавал?

Я обучал ивриту семь лет и в отказе был практически семь лет, включая два года, когда КГБ лишало меня технической возможности подачи, изымая присылаемые мне троюродной сестрой из Израиля вызовы. Подал я в самом начале 81-го года и в 85-м выехал. А преподавал с конца 78-го года и в 79-м – 80-м – это уже были продвинутые группы после двух семинаров в Коктебеле.  Уроки проходили на квартирах учеников: у Д. Квартина, Б. Гиниса и др. А после подачи ─ и у меня дома. Работая в Библиотеке имени Ленина, я не мог позволить себе преподавать  дома иначе, как маленьким группам по два-три человека. Ты прекрасно знаешь, что визиты с понятыми могли усугубить мою ситуацию, а я обещал своей завсектором социологии не лезть на рожон.

Вернемся к вопросу мотивации. В годы андроповского террора и черненковской стагнации, когда выезд практически закрыли, мои ученики обучались ивриту не для того, чтобы приехать в Израиль и стать здесь гоями. Они обучались ивриту для того, чтобы остаться евреями в советских условиях. У них были проблемы с кашрутом,  с субботой, проблемы с детьми в советских учебных заведениях, не говоря уже о работе.

─  Мои ученики учили иврит, чтобы жить в Израиле.

─ И сделаться здесь гоями, даже не вступая в смешанные браки, и во втором или в третьем поколении вернуться в новый или старый галут? Проблема была в том, чтоб эти, вырванные  из еврейской жизни коммунистами и обезглавленные два поколения вернуть в миньяны и восстановить разрушенные общины со всеми традиционными еврейскими социальными институтами. А без раввина, хазана, шойхета, моэля, меламеда и сойфера еврейская община не может существовать. Все эти отправления религиозных культов вне синагоги являлись уголовным преступлением. Поэтому такие люди, как реб Мотл Лившиц, отсидевший восемь лет в сталинских лагерях, как Авром Миллер, сидевший чуть меньше, и другие немногие старики рисковали, пытаясь восполнить эту разорванную цепь поколений и обучая нас.

Смешанные браки дошли в конце 80-х годов до трех четвертей. Существовала проблемы сделать хупу. Никто не ставил  хупу в синагоге у Шаевича ─ делали в подполье, как это делал, например, Юлик Эдельштейн у Миши Гринберга. Я делал хупу  в квартире у  Илюши Когана. Подпольно обрезали не только младенцев, но и взрослых людей. Саму операцию делал хирург-еврей, а старики исполняли религиозный ритуал, чтобы сделать брит-мила кошерным, а не просто отрезать крайнюю плоть.  В течение нескольких лет я не только устраивал Седер Песах для своих учеников, но приглашал десятки людей, насколько позволяла квартира. Нужно было сохранить «догорающую свечу».

Пройдя «еврейский ликбез» к концу 70-х, оказавшись в отказе и «переквалифицировавшись» из социолога в художника-оформителя, я открыл для себя алфавит – тот самый, который предшествовал творению, ─ «ктав ашури» ─ сакральный алфавит, которым пишутся сифрей Тора, тфилины и мезузы, от которого происходят практически все известные нам алфавитные системы письма. Этими буквами, в соответствии с еврейской традицией, Б-г сотворил и постоянно воссоздаёт мир. Они являются  основой  мироздания, как атомы и элементарные частицы. Начиная с Сефер Ецера, почти половина каббалистических текстов занимаются этой еврейской грамматологией.  Мне предложили учиться самой древней еврейской профессии сойфера или «софер стам» («стам» –  аббревиатура от «сефер тфилин у мезузот»). Первым сойфером, как известно, был Моше Рабейну.  Этой профессии я начал обучаться в 81-82-м годах у двух стариков — последних сойферов — ребе Шолома Крименца и Велва Шахновецкого. Позднее ко мне присоединились мой ученик Саша Барк и Марк Лисневский.  Шолом обучал нас тайно у себя дома и иногда в своей комнате в синагоге. С начала 80-х годов еврейская община  Англии и «Агудат Исраэль» США регулярно присылали в Москву и Ленинград раввинов и профессиональных «шлихим» – религиозных посланников, обучавших «баалей-тшува» специальностям шойхета и сойфера.  В рамках этих программ в 83-84-м годах к нам несколько раз приезжали сойферы и обучали нас почти круглосуточно. Реб Шолом Крименец предложил мне в 1983 году писать геты в синагоге. Гет – это  разводное письмо — единственный способ развестись по Галахе для тех, у кого была Хупа и Кдушин.

На протяжении десятилетий в СССР не существовало никакого раввинского суда.  «Бейт дин» — раввинский суд, возникший в начале 80-х при Московской хоральной синагоге, состоял из двух человек. Один из них, Адольф Соломонович (Авром) Шаевич, окончивший реформистскую ешиву в Венгрии и получивший у них смиху, стал официальным московским раввином (а сегодня всея Руси), когда вернулся  Москву в 80-м году. Но это,  разумеется, не давало ему  галахического права устраивать гитим. Другой рав — Исроэль Шварцблат -  был одним из выживших в Катастрофе, учился до войны в Литве в ешиве Слободка, там получил смиху не только на преподавание, но и на даяна – судью.  В какой-то период в 70-х годах он  служил одесским раввином. С еврейской точки зрения он был человек грамотный, а о его моральных качествах я судить не берусь. Мне пришлось задать этот вопрос одному из крупнейших раввинов 20-го века раву Моше Файнштейну через шлихим – могу ли я писать геты для такого раввинского суда и будут ли эти разводы кошерными? Вскоре я получил от него разрешение писать «гитим» для ребе Шварцблата. За два месяца до моего отъезда, в начале 85-го, рав Исроэль Шварцблат скончался. Шаевич хотел продолжить устраивать гитим, но он не имел права выполнять эту функцию, его знаний было недостаточно, и мне пришлось отказаться. Текст гета стандартный, он состоит из 12-ти рукописных строк. Вся проблема в именах и в названии места, потому что если есть хотя бы одна ошибка в гете, ее нельзя исправлять, никакой коррекции не допускается: гет нужно переписывать заново. Я изучил гилхот гитим (правила написания разводных документов, ивр.) на уровне сафра дедайна (сойфера раввинского суда, арам.). Для этого существует книга равва Лавута «Кав наки» («Чистая линия», ивр.).

Мое участие в упомянутом Бейт дине в течение трех лет считаю исключительно важной функцией, потому что в СССР это было единственное место, где евреи могли развестись по Галахе  и решить проблемы «агунот» (еврейка, не получившая гет от мужа-еврея)  и  «мамзерим». А запросов было немало – десятки, а может и сотни из традиционных общин. Я имею в виду не только семьи отказников, но и общины Закарпатья, Северного Кавказа, Закавказья Средней Азии.  В месяц мы разводили  не более десятка-полтора гитим. Но вернёмся к специальности «софер стам».

─ Ты имеешь право писать мезузы?

 ─ Да. Проучившись свыше двух с половиной лет,  успешно сдав экзамены специально приехавшему в Москву председателю раввинского суда Балтимора раву  Моше Хайнеману, я получил  в начале 84-го года свою первую  смиху (разрешение) сойфера и «бааль магия». Уровень «бааль магия» позволяет не только писать мезузы, тфилин, свитки ТАНАХа, но проверять и исправлять их. Оказавшись за полтора года до выезда последним  в СССР дипломированным сойфером, я не мог позволить себе «роскоши» писать мезузы, ибо вынужден был, кроме написания гетов, заниматься, в основном, проверкой и исправлением  тфилин, мезузот и свитков Торы. Уже через несколько месяцев по приезде в Иерусалим я предпочёл новую специальность сойфера старой — социолога. Получив соответствующие местные смихи, подтвердившие мой профессиональный уровень, прошёл  здесь дополнительную практику и, продолжая повышать квалификацию, занимаюсь этой специальностью свыше 25 лет. Уже более 20 лет преподаю эту профессию и обучил ей около двухсот сойферов, которые получили смихи.

  ─ А если спросить тебя, как ты себя идентифицируешь, сможешь определиться?

─ Не могу принять  определения Лёвы Городецкого «еврей — тот, кто считает себя евреем», ведь если ты осознаешь себя китайцем, у тебя от этого не изменится цвет кожи и разрез глаз. Пользуясь выражением Л.Кациса, могу назвать себя «евреем в законе» ─ то есть соблюдающим по мере сил Тору и мицвот. Я никогда не занимал крайнюю позицию и не получил традицию от моих предков. Мой папа ходил в хедер, его там бил меламед, и он перестал туда ходить, хотя  немножко иврита у него осталось. Его отец из Витебска, участник русско-японской войны, получивший за это право проживания в Харькове, женился на «бундовке» из Любавичей. Он  был религиозным евреем, но умер в 37-м году, не передав мне его «нусах» молитвы. Не знаю, был он хасидом или митнагедом. Поэтому, когда я писал себе тфилин, я написал его по традиции «бейт Йосеф». Это кошерно для всех евреев.

─ То есть ты не нашел себе партии или религиозного дома?   

 ─ Меня ведь и в аспирантуру МГУ не приняли из-за беспартийности, таким  я и остался!

─ Ты сам по себе. Ты считаешь себя религиозным евреем, и этого достаточно?

─ Вот Моше Рабейну к какой партии относился? А мою религиозную традицию коммунисты прервали. Она не была передана мне ни отцом, ни дедом.

─ Почему ты считаешь, что у ребенка должен быть «нусах» молитвы отца и деда, почему это так важно?

─ Это Галаха. Еврейский закон установил передачу традиции по отцовской линии. Если это «бааль тшува», который не знает, или, например, гер, то всё будет зависить от того, какой рав его приобщал. Если он обращается к хабадскому раввину, то тот  скажет, что нужен хабадский «нусах», сфаради порекомендует  сефардский, а если он обратится к  раву Элиашаву, то тот порекомендует литвацкий «нусах».  Выбирая для себя, к кому обратиться с таким вопросом, к какому раввину пойти, ты тем самым программируешь ответ. А «нусах ахид» ─ единый ─ не прижился даже в ЦАГАЛе. Нельзя всех под одну гребёнку стричь, ведь Тора плюралистична ─ у неё 70 «лиц».  Понимая это, я не стал делать эту процедуру.

─ Почему с твоей точки зрения так важна форма букв? Важна информация, которая есть в букве, а в какой форме она написана, какая разница.

─ Отвечу популярно. Именно в форме сакральных букв, их элементах, пропорциях и даже в венчиках скрыта огромная многослойная информация, ничуть не  меньше, чем в ДНК. Мир состоит из тех элементарных частиц, которые закодированы в Торе посредством 27 букв алфавита, у каждой из которых свое числовое значение  от единицы до тысячи. В последней нашей беседе я ссылался на «Сефер Ецира» (Книга создания, ивр.). Это самый древний каббалистический источник, который в основном обсуждает именно этот вопрос: из чего и как устроен мир. Все буквы можно свести к трем  –  заин, йуд и вав. Из них можно, как в детском  конструкторе, сложить все буквы алфавита. Кроме того, каждая из этих трех букв сводится к двум знакам – это точка и линия. Это комментарий РАМХАЛя, то есть рава Моше Хаима Луцато на первую мишну Сефер Ецира. Вот тебе источник, а кто захочет дальше, «це улмад» («пусть идет и учится», ивр.).

─  Ты как бы превозносишь мудрость, которая лежит в этих вещах, и с пренебрежением относишься к людям, которые к этому не приблизились. А тебе не кажется, что если это действительно мудрые вещи и там есть масса сакрального и содержательного, то проблема в учителях, которые не могут донести это до людей?

─ Соглашусь с тобой, кроме  того, что я отношусь к  таким евреям вовсе не с высокомерием, а скорее с пониманием и сочувствием. Нас с тобой обокрали, ограбили большевики, не  дав возможности выбрать между еврейской галактикой, цивилизацией, этим еврейским космосом,  и тем, чем нас кормили. Христианство и ислам, лежащие в основе современной культуры, – это карикатура на иудаизм и его профанация. Об этом  написаны миллионы тонн книг. А у нас украли этот алфавит, задушив духовно.

─ Есть учителя, которые сегодня дают эту возможность всем желающим. Почему они не могут увлечь за собой основную массу?

─ Народ еврейский упрям, жестоковыен и глуп. Это мой горький вывод. Известный сионист Биренбойм, вернувшийся к вере, говорил, что самый горький галут именно тут, в Израиле. Есть немало  «хозрим бе тшува» (возвращающихся к вере, ивр.), а есть  и «хазирим бешейла» (выискиващие свиные деликатесы, ивр.).  В обоих направлениях каждый движется в силу своей начитанности или невежества.  Ты прав, хороших учителей, увы,  слишком мало.

─ На одного это ложится, на другого нет.  

─ «Плененных младенцев» надо было воспитывать в глубоком детстве — до пятилетнего возраста.

─ Но есть масса мест, где непрерывность соблюдается и где никто никого не обкрадывал. Возьми Америку, возьми Южную Африку. Там есть синагоги, там каждый может пойти в хедер с детства. И там все равно светское образование и универсальная культура постепенно побеждают.   

─ Самыми страшными антисемитами были либо сами евреи, либо их ближайшие родственники (потомки Амалека), потому что «предают только свои». Это началось с золотого тельца и продолжалось в каждом поколении. А через два-три поколения смешанных браков окажется, что МЫ уже СНОВА НЕ ЕВРЕИ.

─ Последний вопрос. Как ты видишь, с философской точки зрения, дальнейшее развитие событий  в отношении Торы, религиозной веры у евреев вообще в мире?

  ─ Единственное, что сохранило евреев в мире в течение трех с половиной тысяч лет, – это  Тора. Без нее нам нет места не только в этих Палестинах, но и на всем глобусе.   

─ Ты определяешь евреев как религиозную секту и только. Это значительно сужает рамки.

─ Слово «секта» смешно и неуместно для великой многотысячелетней еврейской цивилизации. Без еврейской традиции, основанной  на Торе и  Галахе, еврейский народ не существует.

─ Это утверждение ничем не подтверждено. Это утверждение любого апологета определенной партии: «Если не пойдете за мной, пропадете и перестанете существовать». Нехитрый способ привлечь сторонников, но когда каждый ведет себя так, это перестает работать. Нужны более веские аргументы и доказательства.

 ─ В Торе сказано, что еще до Исхода из Египта мы были всегда выделенным народом ─ «ам сэгула». Даже в СССР нам заменили Тору на пятый пункт.  В галуте евреи выживали методом «противоестественного отбора», а собравшись в социалистический Израиль, они быстро и сильно поглупели.  Ничто, кроме Торы, не сохранит нас в эпоху интернета и глобализации. Согласно статистике уже сегодня каждый третий на земле китаец.

─ В России мы были уже третьим, практически полностью ассимилированным поколением, и мы все вернулись.

 ─ Вернулись только «баалей тшува». Сионизм (как и большевизм) ─  это попытка заменить естественную  религию искусственной, то есть глупой, выхолощенной, псевдорелигиозной идеологией. Все символы сионизма  ─ они из иудаизма: магендавид, израильский флаг, менора….

─ Вернулись не только «баалей тшува», как ты утверждаешь. Вернулись самые разные евреи, блюстители традиции самых разных оттенков, просвещенные реформаторы, убежденные атеисты, инженеры и ученые, литераторы, мыслители, обычные евреи и, конечно, сионисты, которые и возродили в свое время государство. В Советском Союзе нас насильственно ассимилировали и преследовали, и мы вернулись. Назови это зовом предков, стремлением  к свободе, возвращением к истокам.

─  «Вернулись» кто и куда? Ну что может удерживать нормального, безрелигиозного, умного человека  в нашей Израиловке? Почему не уехать обратно в Москву, или в Америку, или в Австралию? Если у тебя нет Торы, чего же тебе искать на этой земле, «пожирающей ее жителей»?

─ Откуда в тебе это, Миша? Израиль для подавляющего числа олим стал родным домом, которого у него не было в диаспоре, дал ощущение принадлежности и безопасности. Ортодоксальные неофиты, зовущие обратно в пещеры, в средние века, в полную изоляцию, упорно не замечающие изменений, происходящих в современном мире, приносят больше вреда, чем пользы религиозному образованию.  Ты ведь говоришь в стиле, который используют представители многих индоктринированных групп, ─ если ты не с нами, не в нашей партии, то тебе здесь нечего делать.

 ─ Ну сколько можно повторять! — беспартийный я еврей. Пытались в Уганде, пытались в Биробиджане. Не получилось. Вот здесь пока держатся. Не знаю, сколько еще продержатся. Советская власть продержалась не больше семидесяти лет!

─ Объясни, почему за вами не идут, если вы настолько правы, как ты утверждаешь. Теми вещами, о которых ты сейчас говоришь, ты никого не убедишь. Меня, во всяком случае.

─  «Дерьмократия» привела к власти не только Гитлера и ХАМАС, но и всякие другие Обамы, ибо  в стаде «на каждого мудреца – сотня дураков».  Увы, согласно закону термодинамики,  энтропия всегда нарастает. А чтобы это не разваливалось, Г-сподь каждый миг вынужден  возобновлять творение мира, и  эти буквы складывать, чтобы Вселенная продолжала существовать. Так учит Каббала. Но это не партия и не секта. Это мудрость. Не каждому это нравится.  «Одни пытаются понять, во что верят, а другие пытаются поверить в то, что понимают».

─ Спасибо, Миша. Было сложно, неубедительно,  но интересно.