Глава 52 Активизация движения

При всей сложности и неоднозначности процессов, вызванных гласностью и перестройкой, начиная с 1987 года появляются признаки более терпимого отношения властей к еврейской тематике в целом, включая еврейскую культуру, иудаизм и советско-израильские отношения.

В одном из московских театров была поставлена советская версия американского мюзикла «Скрипач на крыше». Советский фильм «Комиссар», осуждающий антисемитизм и запрещенный к показу с момента его создания, был показан избранной аудитории на Московском кинофестивале. 2 октября, к столетию со дня рождения Марка Шагала, в Пушкинском музее открылась выставка его работ. Было также объявлено, что в городе Витебске, где Шагал родился, будет открыт музей Шагала. 10 октября Московская еврейская драматическая студия-театр приступила к подготовке концерта еврейской музыки под названием «Я так вас люблю»[1].

Наметился сдвиг по отношению к иудаизму. С 6 по 17 мая 1987 года СССР посещает делегация Раввинского совета Америки во главе с равом Давидом Холландером. На встрече с председателем Совета по религиозным делам Константином Харчевым делегации обещано, что шесть советских евреев получат разрешение учиться в США с тем, чтобы затем стать раввинами в СССР. Также обсуждалась возможность открытия раввинских семинаров в Ленинграде, Москве и Тбилиси для обучения с помощью приезжих американских раввинов. Пять тысяч экземпляров Пятикнижия на русском языке и иврите, доставленные в августе из Нью-Йорка, стали доступны в синагогах в Москве и других городах. 10 сентября синагоге в Ленинграде было предоставлено право на религиозное образование, а 17 сентября там разрешили восстановить микву[2]. 1 апреля 1988 года раввин Марк Шнайер и кантор Моше Геффен, приехавшие из США, провели пасхальную службу и седер в Московской хоральной синагоге вместе с московским раввином Юрием Коженевичем. Московский раввин Адольф Шаевич и кантор Владимир Плисс из Московской хоральной синагоги в то же время провели соответствующие службы в синагоге Восточного парка в Нью-Йорке. Марк Шнайер был первым западным раввином, которому разрешили провести официальную религиозную церемонию в Советском Союзе в один из важнейших еврейских праздников[3]. 26 мая 1988 года известный исследователь Талмуда раввин Адин Штейнзальц рассказал по возвращении из Москвы о переговорах с советской Академией наук о получении западными учеными доступа к изучению коллекции иудаики в советских библиотеках и архивах. 2 июня 1988 года, в соответствии с соглашением между российским Советом по делам религий при Совете министров СССР и американской организацией «Призыв совести», в Москву доставлены 10000 молитвенников на русском и иврите[4].

В отношении советско-израильских отношений нельзя забывать, что постепенное улучшение началось из состояния крайней враждебности, характерной лишь для стран, находящихся в военном и идеологическом конфликте. Так в некотором смысле и было, поскольку на протяжении десятилетий СССР занимал проарабскую позицию в арабо-израильском конфликте, снабжал оружием и готовил арабские армии, вместе с ними потерпел сокрушительное поражение в Шестидневной войне и вместе с ними впал в состояние истерической антиизраильской деятельности на международной арене. Внутри СССР антиизраильская пропаганда, потеряв всякие пропорции и связь с реальностью, создавала Израилю образ мирового зла и чуть ли не основного источника всех возможных мировых проблем. История сыграла с СССР злую шутку, оставив именно за ним хлесткое определение «империи зла». Процесс перестройки и демократизации начал постепенно размораживать состояние советско-израильских отношений.

4 мая 1987 года советская делегация из шести человек во главе с писателем Сергеем Баруздиным прибыла в Израиль, чтобы принять участие в праздновании 42-й годовщины победы над нацистской Германией[5]. После серии секретных встреч Нимрода Новика с советскими представителями 12 июля того же года, в соответствии с просьбой советской стороны, в Тель-Авив прибыла советская дипломатическая делегация. Она разместилась в посольстве Финляндии, представлявшего в Израиле интересы СССР. Делегация в составе восьми человек во главе с заместителем директора консульского отдела МИДа Евгением Анцуповым планировала находиться в Израиле три месяца и заниматься паспортными делами советских граждан, а также инспектировать недвижимость Русской православной церкви[6]. Затем первый трехмесячный срок был продлен еще на три месяца. Через некоторое время израильский МИД обратился в советский МИД с просьбой предоставить Израилю возможность выполнять аналогичные инспекционные функции в посольстве Голландии, представлявшем в СССР интересы Израиля. СССР удовлетворил эту просьбу, и летом 1988 года израильская дипломатическая делегация выехала в Москву. Яков Кедми вернулся в Москву в составе этой делегации[7].

Следующим этапом стало возвращение израильской делегации прежнего здания израильского посольства в Москве. Помог инцидент с похищением советского самолета в декабре 1988 года. Угонщики потребовали посадить его в израильском аэропорту Бен-Гурион. Когда выяснилось, что самолет угнали обычные уголовники, израильская сторона быстро и эффективно провела переговоры с СССР. В тот же день министр иностранных дел Шеварднадзе дал распоряжение разрешить израильской делегации перейти в здание бывшего израильского посольства. Это был жест одобрения и дополнительный стимул быстро закончить операцию по возвращению самолета и угонщиков[8]. После получения заверений, что угонщики не будут расстреляны (в противном случае израильский закон запрещал передавать их противной стороне), операция передачи самолета и угонщиков была благополучно завершена и имела в дальнейшем большое значение в улучшении отношений между двумя странами. Передача израильтянам здания бывшего израильского посольства, пустовавшего с июня 1967 года, было знаковым событием на пути полного восстановления дипломатических отношений. Это имело большое психологическое значение также для евреев Советского Союза, длинными очередями выстраивавшихся перед этим зданием для получения въездных виз. Среди них были те, кто еще помнил, как над этим комплексом 22 года назад развевался израильский флаг.

26 июля в Израиль прибыла делегация Русской Православной Церкви во главе с митрополитом Филаретом, главой отдела внешних сношений Церкви. Делегация прибыла в Иерусалим для празднования 140-летия присутствия Русской православной Церкви на Святой Земле. Она была принята президентом Израиля Хаимом Герцогом и министром по делам религий Звулуном Хаммером[9].

Чаще стали приезжать в Москву израильские политики, ученые и общественные деятели. Посланцы от «Бюро по связям» приезжали регулярно и раньше, но это были, в основном, люди с иностранными паспортами или двойным гражданством. В 1987 году израильтяне без двойного гражданства начали чувствовать себя в Москве более комфортно. Не обходилось и без курьезов. На Всемирный женский конгресс, проводившийся в Москве 23 – 27 июня 1987 года, была приглашена израильская делегация, в состав которой входили три депутата Кнессета: Ора Намир, Хайка Гроссман и Хава Арад. Они, естественно, были заинтересованы во встречах с отказниками, в особенности с женскими группами, которых к этому времени только в Москве насчитывалось три. Приехавшие депутаты относились к левой части израильского политического спектра, и одна женская группа наотрез отказалась с ними встречаться. Мы обычно не вникали во внутриизраильские противоборства, да и не очень в них разбирались. Для нас каждый приехавший из Израиля, кроме членов израильской компартии, представлял страну. Но к этому времени в Израиле было уже более ста тысяч русскоязычных иммигрантов, и через них, в основном, острота политической борьбы в Израиле начала проникать в круги отказников. Я хорошо помню этот случай, поскольку Ора Намир обратилась ко мне с просьбой устроить встречу с группой Финкельберг – Гурвич – Юзефович. Мне пришлось объяснять ей, что эти женщины… не могут с ними встретиться. «Почему?!» – допытывалась Намир. «Потому, – ответил я, испытывая явную неловкость, – что они считают вас коммунистами». После этого мне пришлось выслушать получасовую лекцию о различиях между коммунистами и социалистами в Израиле, с одной стороны, и между израильскими и советскими коммунистами – с другой.

Две другие женские группы – «Еврейские женщины за эмиграцию и выживание в отказе» Юлии Ратнер и «Еврейские женщины против отказа» Балашинской и Дубянской – с израильтян-ками встретились. Они даже написали общую заявку на участие во Всемирном женском конгрессе, а когда им отказали (мягко отказали: поздно, мол, заявку оформили, повестка дня уже утверждена), провели на частных квартирах альтернативную женскую конференцию.

«Мы каждый ве-чер переезжали с квартиры на квар-тиру, – вспоминает организатор этой конференции Юлия Ратнер[10]. – Аля Рузер, Нелли Май и другие делали доклады. Замечательный доклад о вкладе евреев в науку сдела-ла Эрлена Матлина. Были и частные доклады: отдельные судьбы отказников, почему не выпускают, и так далее. К нам приходили иностранцы с этого Конгресса. Из Голландии, помню, были совершенно замечательные евангелисты: Дит Ландермаген, Питер Бурман. На Конгресс приехала Ида Нудель: с ней очень хотела встретиться Ора Намир. Иду несколько раз снимали с поезда, но она, в конце концов, приехала и жила, по обыкновению, у меня. Я пригласила израильтян к нам на конференцию».

14 августа 1987 года в 8-м Конгрессе по философии и логической методологии, проводимом в Московском университете, приняли участие 14 членов израильской Академии, включая профессоров Эрнста Крауза и Шломо Авнери[11].

С 8 по 14 сентября в Москве состоялась Международная книжная ярмарка. На нее была допущена крупная израильская делегация: 30 человек. Израилю предоставили большой павильон[12]. Цензура, правда, еще работала: власти не допустили на ярмарку 20 книг на русском языке и 2000 плакатов израильтян, а также 50 русскоязычных книг, принадлежащих американцам[13].

Чаще стали появляться в Москве западные еврейские лидеры. Они приезжали для обсуждения еврейских проблем и прощупывали почву для новых инициатив. Президент Всемирного еврейского конгресса Эдгар Бронфман и председатель Конференции президентов основных еврейских организаций Америки Морис Абрамс посетили СССР 25 – 27 марта 1987 года. Они провели встречи с высшими советскими руководителями, после чего выступили в Нью-Йорке с заявлением[14], подчеркивавшим необходимость развития религиозной и культурной жизни евреев в СССР. Президент Азиатско-тихоокеанского отделения Всемирного еврейского конгресса Исраэль Либлер приехал в Москву в качестве официального гостя московской синагоги. Визит продолжался с 20 по 29 сентября 1987 года. Либлер провел серию встреч с отказниками, редакцией «Советиш Геймланд», с Андреем Сахаровым и членами Академии наук СССР, а также с советскими официальными лицами. Профессор микробиологии Колумбийского университета, в прошлом известный правозащитник Александр Гольдфарб прибыл 12 ноября с восьмидневным визитом, впервые со времени его эмиграции в 1975 году. Он был встречен в аэропорту представителями советской Академии наук178. Гольдфарб много и свободно общался со своими друзьями-отказниками.

Либерализация обстановки стимулировала активизацию старых и возникновение новых групп активистов. Преподавание иврита значительно расширилось и в Москве, и в других городах. Продолжал работать «проект городов», под Москвой действовали постоянные лагеря для подготовки иногородних. Преследование преподавателей иврита прекратилось, но попытки зарегистрироваться официально в качестве преподавателей к успеху не привели. Тем не менее, некоторые из тех, кто вынужден был прекратить преподавание языка под давлением властей, вернулись к этой деятельности. Я тоже вернулся, хотя учителей к этому времени было вполне достаточно. Летом 1987 и весной 1988 года я устраивал в горах Кавказа лагеря для учеников высокого уровня и учителей из Ростова-на-Дону и Таганрога.

Активизировалась группа «Бедных родственников», т.е. лиц, не получивших документ об отсутствии материальных претензий со стороны остающихся родственников. 19 сентября 1987 года двенадцать отказников из этой группы обратились в ЦК КПСС с требованием, чтобы их родственники либо объявили о своих финансовых претензиях, либо подписали отказ от таких претензий. 14 октября, накануне телемоста между Верховным Советом СССР и Конгрессом США, около сорока отказников провели митинг возле телевизионного центра в Останкино. Требования – власти должны принимать иные свидетельства об отсутствии материальных претензий со стороны остающихся. Демонстрация была разогнана милицией[15]. Анна Холмянская, жена бывшего узника Сиона Александра Холмянского, провела с 18 октября по 10 ноября голодовку протеста. Требования – те же[16]. 7 ноября около двухсот отказников провели голодовку протеста с аналогичными требованиями[17]. 27 ноября в газете «Советская Россия» была опубликована статья В. Любина «С плакатом вокруг тещи», шельмующая «бедных родственников». В. Мешков с супругами Л. и М. Лосьевыми намеревались возбудить судебный иск к газете о защите чести и достоинства[18].Не добившись уступок со стороны властей, «бедные родственники начали проводить демонстрации протеста возле мест работы своих близких, отказывающихся предоставить им справки об отсутствии материальных претензий. Активизировались женские группы. К двум группам добавилась третья, также ранее мною упомянутая: «Еврейские женщины против отказа». Эта группа сформировалась в сентябре 1986 года. Она состояла из женщин, поддерживавших дружеские отношения в течение ряда лет. Александр Холмянский предложил им оформиться в виде группы. Предложение упало на подготовленную почву. «Шесть подруг, – рассказывал Игорь Успенский, – собрались конспиративно в лесочке: Лена Дубянская, Римма Якир, Роза Иоффе, Оксана Холмянская, Мара Абрамович и Инна Успенская, и назвали группу «JEWAR» (в дословном переводе: «Еврейская война», что очень нравилось иностранцам, и в то же время это английская аббревиатура от «Еврейские женщины против отка»). «Первое наше побуждение, – добавила Инна Успенская, – было помочь женам узников, в то время их было много» [19]. К концу 1986 года в группе было около пятнадцати человек, и это был сплоченный коллектив. Потом добавились женщины из Ленинграда, Харькова, Вильнюса. Группа состояла из жен многолетних отказников, уже много испытавших и хорошо знакомых между собой. Они и их семьи были широко известны за рубежом. Представители других женских групп называли эту группу элитарной, поскольку в нее можно было попасть только по рекомендации одного из членов группы и с согласия всех остальных. Сами себя они называли сионистской группой, поскольку все ее члены ехали в Израиль. В группе не было формальных лидеров, все вопросы решались коллегиально. Обязанности распределялись так, чтобы каждая выполняла ту работу, к которой у нее лежала душа и которая у нее получалась лучше. У Лены Дубянской был хороший английский и опыт общения с иностранцами. Ада Львовская заведовала архивом, Инна Успенская помогала лечить людей, участвовала в обеспечении отказников лекарствами, общалась с иностранцами. Мара Балашинская занималась составлением писем и организационными вопросами, Роза Иоффе – связями с отказниками по всей стране, Алена Кричевская – семинарами, Римма Якир – связями с заграницей и поездками, Вика Хасина, профессиональный психиатр, – психологической помощью детям отказников, Ида Таратута, Галина Зеличенок занимались этими вопросами в Ленинграде, Полина Парицкая – в Харькове, а Кармела Райс – в Вильнюсе. Но распределение обязанностей не было строгим. Все обсуждали совместно, и все, по возможности, участвовали во всем. «В общем, это были самые яркие годы отказа, – вспоминала Лена Дубянская. – Я себя никогда так вдохновенно не чувствовала. Вот что значит женщины: отношения внутри группы были наполнены любовью и взаимопониманием».

Женщины участвовали в демонстрациях, выезжали на места массовых захоронений жертв нацизма, устраивали семинары. «Три раза в годовщину массовых расстрелов мы были в Бабьем Яру, – рассказывала Инна Успенская[20]. – Я помню, мы возлагали там венок с надписью “Поколению беды от поколения надежды”. Мы ездили в Минск. Там нам не дали провести поминовение расстрелянных. Лев Овсищер выступил, но власти включили на полную мощность динамики и все заглушили. В Минск мы больше не ездили. Мы ездили в Ригу. В Москве мы собирались каждую неделю человек по десять-двенадцать у кого-то из своих. Это было наше убежище для души. Ты знаешь, у нас до сих пор сохранились отношения особой близости, даже родственности, необходимости общаться».

В международный День ребенка дети отказников приняли участие в семинарах и лекциях, организованных этой группой в Москве и Ленинграде[21]. В ноябре 1987 года «Женщины против отказа» организовали семинар по еврейской истории и Израилю. Он был посвящен 40-летию резолюции ООН об образовании государства Израиль. В семинаре приняли участие около восьмидесяти человек[22].

В семьях многолетних отказников вырастали дети. По достижении восемнадцати лет им грозила армия, или, если они отказывались идти в армию, – тюрьма. Многие добивались выезда своих детей отдельно от родителей, но им отказывали. Тогда женщины инициировали создание группы «Второе поколение», чтобы добиваться выезда детей совместными усилиями. Они пытались таким образом разорвать порочный круг, когда отказ родителям полностью перечеркивал будущее их детей. «Мы добивались того, – рассказывал мне один из лидеров группы Дмитрий (Давид) Шварцман[23], – чтобы дети отказников имели возможность подавать документы на выезд независимо от родителей и чтобы секретность или иные причины отказа родителям не распространялись на детей. В нашей группе было около пятидесяти человек. В нее входили дети Абрамовича, Престина, Якира, Кричевского и других. Самостоятельные группы второго поколения возникли также в Ленинграде и Киеве. Потом наша группа стала включать в себя и молодых людей, решивших выезжать самостоятельно, т.е. мы превратились в своего рода молодежную группу, которая, помимо Ленинграда и Киева, поддерживала контакты также с Ригой и Одессой. Всемирная организация еврейских студентов (World Union of Jewish Students) взяла над нами опеку. Нас поддерживала также лондонская организация студентов под названием «Студенты в борьбе за советских евреев» (Students Campaign for Soviet Jewry). Мы писали письма в различные организации, включая Конгресс США, устраивали пресс-конференции и демонстрации». Успехи группы начали проявляться уже к концу 1987 года. В сентябре получила разрешение на выезд семья Якиров, включая их сына, бывшего узника Сиона Александра, наиболее авторитетного члена группы «Второе поколение». Основная часть группы получила разрешения на выезд в начале следующего года. Получило широкую известность июньское обращение группы к западной общественности с призывом покончить с бесконечной цепью преследований и страданий в отказе, а также демонстрация на Смоленской площади возле здания МИДа. На Западе с вниманием отнеслись к феномену «второго поколения». В Лондоне, в апреле 1988 года, прошел семинар под названием «Второе поколение отказников».

Люди в отказе подвергались многочисленным стрессам и заболевали. В большинстве своем они теряли работу и вместе с ней возможность пользоваться медицинской помощью. В 1984 году врач-отказник Леонид Гольдфарб предложил Успенским организовать медицинскую помощь для отказников. Он связался с западными еврейскими организациями («35»* в Англии и «Юнион»* в Америке), и те стали потихоньку присылать лекарства. Сначала это было только в Москве, потом распространилось на Ленинград. В январе 1986 года Гольдфарб уехал и передал все Игорю и Инне Успенским.

 

– Как ты объясняешь появление института квалифицированной медицинской помощи в отказе? – обратился я к Игорю Успенскому[24].

– Отказ – это состояние стресса, который никому здоровья не добавлял, а наоборот, отнимал. У хроников наблюдалось ухудшение, у здоровых появлялись хронические заболевания: бессонница, язвы, мигрени и прочее. В отказ попало много людей достаточно высокого уровня, лечившихся раньше в ведомственных поликлиниках: они их лишились. И до нас были отдельные врачи, помогавшие по дружбе отказникам, но это было не организовано, не введено в какие-то рамки, да и количество отказников было относительно небольшим по сравнению с тем, что появилось в 80-х годах. К этому можно добавить, что советская медицина сильно деградировала, были дикие очереди, лекарства плохого качества.

– Советские лекарства были намного хуже западных?

– Этот вопрос можно рассматривать в более широком контексте. Усилилась фальсификация продуктов, продавалось масло, колбаса, изготовленные неизвестно из чего. То же самое с качеством лекарств. Часть советских лекарств иностранцы забирали на проверку, и выяснялось, что в некоторых из них действующего начала вообще не было, одни наполнители. Мы с Инной по образованию биологи. Лечить людей мы не могли, но в лекарствах разобраться могли. Таким образом, мы стали координаторами, связующим звеном между людьми, нуждающимися в помощи, и нашими западными друзьями. Лекарства поступали из Америки, Франции, Англии, Швеции и Норвегии. Зачастую одно и то же лекарство имело разные названия. Мы попросили прислать нам справочники, и с помощью этих справочников составили таблицу соответствий: необходимое действующее начало есть в таких-то и таких-то лекарствах.

– Вы сами определяли, какое лекарство нужно больному?

– Ни в коем случае. Сначала мы только хотели систематизировать лекарства, чтобы разобраться в их изобилии на Западе. Одновременно мы составили список людей-хроников, нуждавшихся в постоянной помощи, а также необходимые им лекарства.

– Советские врачи знали, какие зарубежные лекарства могут заменить советские?

– Мы, естественно, работали не одни. Мы постепенно организовали группу своих врачей, среди которых были и врачи-отказники. Марк Таршис, например, имел медицинский диплом и был очень крупным биохимиком. Исключительно грамотный человек. Иосиф Зарецкий работал урологом в платной поликлинике. Дима Лифляндский, хирург, и его жена Лида, кардиолог, не отказница: они поженились, когда Дима уже был в отказе. Были и другие не отказники, добровольно нам помогавшие. Илья Эткинд, кардиолог, работал в крупной больнице. Он по вечерам принимал там людей по нашим просьбам. Были люди, которые оказывали разовую помощь. Все время находились хорошие люди, готовые помочь. Так что, с одной стороны, мы создали некую базу данных по лекарствам и больным и группу местных врачей, которые были готовы проконсультировать человека, а с другой стороны, начали приезжать врачи из-за рубежа. Западные врачи были готовы консультировать больных. Они привозили с собой элементарный медицинский набор, с тем, чтобы провести базовое первичное обследование, и мы устраивали небольшие приемы. Отказники в Москве об этом знали. Мы были тесно связаны с Ритой Эккер и группой «35» в Англии и с «Юнион» в Америке. В чикагском отделении «Юнион» медицинской помощью отказникам занималась специально назначенная для этого Линда Оппер. Мы общались с ней по телефону, а потом она приезжала в Москву. Обычно мы посылали конкретные заявки на лекарства. Кроме того, отказникам были нужны витамины, разные обезболивающие, лекарства против колитов, гастритов и так далее. Одновременно такая же группа создалась в Ленинграде. Там этим занимались Боря и Алла Кельманы. Алла – сама врач. Мы помогали людям и из других городов.

– Провоз лекарств через границу считался законным делом, или могли…?

– Могли. Но врач мог сказать, что это для его личного пользования. А не врач мог сказать, что у него жуткое количество болезней. К счастью, приезжало очень много людей. У Риты Эккер была отработанная методика. В студенческие каникулы ехали десятки студентов, и все что-то везли. Помимо реальной помощи, такая забота давала и моральную поддержку отказникам: люди понимали, что о них заботятся, о них думают. Было много примеров, когда больные приезжали за границу и их уже ждали, помещали в нужные клиники и делали все, что необходимо. С «Юнион» был связан врач Виктор Берден – совершенно замечательный человек. Первый раз он приехал в 1985 году и попал к Алику Иоффе. Когда мы узнали, что он врач, пригласили его на наш биологический семинар и в результате очень с ним подружились. Он связался с Линдой Оппер и стал координировать посылку лекарств. В 1987 году он организовал большую группу врачей, семь человек разных специальностей – от гинеколога до онколога. И мы, зная о том, что они приедут, разработали для них большую программу. Они приехали в четверг после Ленинграда, где осмотрели 40-45 человек. Мы сказали, что у нас для них на пятницу и субботу плотная программа. И вдруг выяснилось, что трое из них – люди религиозные. Для меня это было жутким ударом, наши планы рушились. Эти люди, увидев, видимо, мое выражение лица, решили, что будут работать в шабат, поскольку речь шла о здоровье людей. Некоторых людей надо было осмотреть на дому, например, жену Наума Меймана, которая была в тяжелом состоянии. Они осмотрели 107 человек.

– В твоей информационной базе были только москвичи?

– К нам обращались и иногородние. Мы помогали также узникам, особенно поздним, таким, как Леня Вольвовский, Алеша Магарик и другие. К нам обращались их жены. Мы давали им витамины в виде конфеток, лекарства посылать запрещалось. С иногородними у нас была вот такая история. Женщине из Винницы нужна была срочная операция на сердце. Ей нужно было вставить искусственный клапан определенного размера и определенной системы. В больнице такого клапана не было. Мы заказали клапан в Америке, но это требовало времени, а ей нужно было срочно. Тогда Дима Лифляндский, работавший в Институте сердечнососудистой хирургии и бывший в очень хороших отношениях с директором института Шумаковым, пришел к нему и сказал, что ему нужно срочно такой-то клапан и что он потом отдаст. Тот ему показал на шкафчик и сказал: «Бери все, что нужно». Так была решена эта проблема. Потом нам действительно привезли клапан, мы отдали его Диме, а он вернул его своему директору.

– Работа непростая сама по себе, а в условиях отказа …

– Работа была каторжная и нервная. Инна, в основном, занималась лекарственной частью, и стала большим специалистом, а я – организационной: встречи с людьми и прочее.

Когда речь шла о здоровье людей, Успенские помогали и диссидентам. Человек мог вернуться из лагеря, и ему нужно было какое-то лекарство, или за кого-то просили знакомые. В этих вопросах сионистское движение не замыкалось на себя.

 Информационный бюллетень

После длительного перерыва появилось новое периодическое издание: «Информационный бюллетень по вопросам репатриации и еврейской культуры». Помимо публицистических статей, аналитических заметок и писем протеста, бюллетень давал краткое описание событий, имеющих отношение к еврейскому движению. Он быстро завоевал популярность. С конца 1987 года Лишкат-а-кешер тиражировала его в больших количествах – 25-30 тысяч экземпляров – и отправляла в различные точки СССР. Этот бюллетень, представлявший информацию в режиме реального времени, стал надежным источником для последующих исследований, в том числе и для данной книги.

Попытка издавать информационный бюллетень была предпринята на пару лет раньше. Ее инициировали два молодых энтузиаста – Владимир Хинич и Алексей Лоренцсон, но тогда это была скорее подготовительная работа.

– Мы начали выпускать 3-4 страницы периодики, начиная с 1987 года, – вспоминал Лоренцсон. – Успели выпустить четыре номера. Но подготовительная работа действительно началась в самые жуткие времена.

– Как вы с Хиничем пришли к этому?

– Мы познакомились у Некрасовых в 1981 году, когда к ним переместился семинар учителей иврита. Стали говорить о том, что нужно чем-то заняться. Ну, и, как водится, любая диссидентская душа тянется к пишущей машинке.

– У тебя диссидентская душа?

– Да, конечно. Мы это тщательно скрывали, говорили, что боремся за наше священное право выезда, но советской власти мы желали всяческого «добра». Потом, я все-таки из журналистской семьи, так что тяга к машинке у меня естественная.

– Но Хинич не журналист, он математик.

– Он математик, но у него золотая голова, прекрасное чувство юмора и горячий еврейский глаз. И он хотел того же самого. Он медленно раскачивался, потому что не было никаких информационных ресурсов.

– Вас кто-то поддерживал материально?

– На тот момент никто, потому что нечего было поддерживать. У меня дома была пишущая машинка, мы делали четыре копии и раздавали. Кто хотел, допечатывал. Третьим у нас в редакции был Алик Фельдман из хасидов Илюши Эссаса. Это конец 85-го года. Первая попытка провалилась, потому что не было информационных ресурсов, неоткуда было собирать информацию, а ту информацию, которая приходила, было страшно печатать. Время было суровое. Но идею мы не оставили. К формату широкого информационного журнала пришел Иосиф Бегун, которого освободили в феврале 87-го года. Он сразу же приступил к делу, пригласил нас к себе и сказал, что мы – молодые лидеры молодого поколения. Мы рассказали Иосифу о попытках создания журнала. Он сказал, что мы – молодцы, и подал пару хороших идей. Он сказал, что информационный бюллетень есть, движение в нем, так или иначе, отражается, но нужно совместить его с публицистикой. Он предложил делать «книгу отказа». «Через журнал обращайтесь, собирайте историю, собирайте статистику. Грубо говоря, давайте составим полный список с биографиями, с рассказами отказников. Проект объемный, неподъемный, но начинать надо». Мы на это набросились и написали обращение в первый номер журнала.

Я сочинил, а ребята редактировали по ходу. Мы писали, что нас много, но мы не знаем, сколько. Мы представляем какую-то силу, но не знаем, какую. Каждому из нас есть что рассказать. А если кто-то не может сам, мы поможем, только дайте информацию. Дали адрес редакции, номер телефона. С этого началось. Мы стали публиковать получаемую информацию и отражать происходившие события, которых в 87-м стало происходить много, и их количество постоянно росло. Пошли рассказы, как ходили на демонстрации. С моим участием вышло три или четыре номера. А потом буквально с разницей в неделю в ноябре 87-го года мы с Хиничем получили разрешение.

– А сколько номеров вы выпустили до 87-го года?

– Это были только попытки. Мы выпустили буквально пару раз по две странички какой-то статистической подборки. Они были даже без названия. В 1987 году появился информационный бюллетень – так мы его назвали.

Еще до того, как Хинич и Лоренцсон получили разрешение на выезд, Бегун привлек к работе в информационном бюллетене Александра Шмуклера, еще одного представителя молодежи в отказе. Шмуклер на протяжении семи лет не мог подать документы на выезд из-за отказа родителей. Кандидат в мастера спорта по шахматам, он вел шахматную школу во Дворце пионеров, и это оставляло ему достаточно свободного времени для занятий другими делами.

– Бегун привлек меня, – рассказывал Шмуклер, – ко всем своим делам. – Мы все встречали его на вокзале, он был нашим героем. Я начал работать с ним с марта 87-го. Он сделал меня своим помощником, своим секретарем. Я занимался всеми его организационными вопросами. Когда он уехал, я пришел к тебе.

– Ну, Бегун – это рыцарь без страха и упрека. Он даже сам не понимает, насколько он бесстрашен. Человек, который мог выйти из заключения и на следующий день пойти на демонстрацию, даже не разбираясь, что к чему. Эта безрассудная храбрость в нем меня иногда пугала. Это одна из причин, почему я не позвал его в «Машку». Мы старые приятели, и он иногда ставит это мне в упрек.

– Когда я начал с ним активно работать, мне казалось, что он является центром активности отказников. Телефоны разрывались, ему звонили отовсюду. Бегун печатал все время какие-то обращения, письма. Нужно было их срочно переводить, посылать. Он, к сожалению, хватался за все и часто не доводил до результата. Его идея состояла в том, чтобы расширить тематику бюллетеня, включив в него вопросы репатриации и еврейской культуры – нужно готовить людей к репатриации, а не только отражать события. Он считал, что периодический самиздат задавили и нужно его возрождать.

– Периодики действительно не было, кроме журнала А. Разгона, который делал вполне легальные вещи – дайджест советской прессы, а в Ленинграде, под редакцией М. Бейзера, выходил «Ленинградский еврейский альманах».

– Альманах издавался буквально раз в год.

– Но это был толстый журнал.

– Он действительно был толстый, более академический и предназначенный для очень узкого круга. Мы постоянно обменивались информацией. Я им какие-то статьи отдавал, а мне Семен Фрумкин постоянно давал информацию телеграфного плана. Я пытался выдерживать телеграфный стиль летописи того времени. Возвращаясь к истокам, Бегун реально начал давать деньги на бюллетень, а мы его издавали. Сначала фотографическим способом, но это было дорого, и бюллетень получался тяжелым, потом это делалось централизованно через еврейский информационный центр Мушинского. Это еще одна заслуга «Машки». Вся работа, которую проводил Володя Мушинский, снимала с нас огромное количество забот и трудов, потому что у него все работало как часы. В какой-то момент Бегун нашел человека, который начал делать это на ротапринте.

– Ты был главным редактором?

– Да, я уже стал главным редактором.

– И как главный редактор ты познакомился с центральным кругом активистов.

– Да. Но я был не только главный редактор. Вот, например, звонит Аля Зонис из «Бедных родственников» и говорит, что они выходят на демонстрацию. Спрашивает, можем ли мы кого-то послать.

– Прямо по телефону?

– Ну да. Иногда они делали это специально, чтобы по пути их свинтили. Или им удавалось простоять на демонстрации минут пять с плакатами «Боровик – антисемит!» или «Отпусти меня в Израиль!». Потом у меня появились люди, которые развозили этот бюллетень, начинали его раздавать в разные места. Где-то с июля 87-го ты пригласил меня в «Машку», и там я оказался в центре множества событий.

– Иногородние тоже были членами редакции?

– Да. Иосиф Юровский из Львова отвечал за распространение на Западной Украине, а Леонид Говзман из Ивано-Франковска – за сбор информации и распространение. Яков Цукерман в Ленинграде – профессиональный журналист и издатель – занимался всем, что касалось Питера после отъезда Семы Фрумкина. Москвич Игорь Мирович входил у меня в редакцию, но быстро уехал. В Израиле он поселился в Беер-Шеве и стал присылать материалы о своей жизни там. Он вел рубрику абсорбции. Меир Харев, математик из Баку, распространял бюллетень в Азербайджане и много писал оттуда. Естественно, Иосифу Зисельсу принадлежала в бюллетене важная роль. Он издавал аналогичный бюллетень на Украине, и мы включали его материалы в свой бюллетень. Потом они брали наш бюллетень, включали его в свой бюллетень, и дальше сами печатали и распространяли. В Узбекистане Биньямин Биньяминов и его родственник Рафик Некталов создали сеть ульпанов и распространяли бюллетень. Там тоже было несколько корреспондентов, которые для нас писали. И, наконец, Леня Райцен, на которого я больше всего опирался в работе. Он повседневно собирал материалы, сидел на телефонах, а звонков было безумное количество. Райцен на протяжении многих лет был активистом еврейского движения. Помнишь высокого парня с лицом мальчика и совершенно седой шевелюрой? Он до сих пор активист у Членова. У него в квартире был телефон, номер которого был напечатан на обложке бюллетеня вместе с адресом квартиры.

– Сколько человек было у тебя на зарплате?

– Порядка двадцати. Единственный, кто у меня зарплату не получал, был Валя Лидский. Он входил в редакционную коллегию и представлял религиозную составляющую. Он и Влад Дашевский давали мне людей для проверки всего, что касалось религиозных канонов и традиций. На самом деле, вокруг нас была масса людей. Лена Ройтман была секретарем редакции. Валерий Шербаум, с которым ты меня познакомил. Мозус Трускиновский заменил Валеру Шербаума, когда тот уехал. Эдик Марков принимал очень активное участие в бюллетене, входил в редакционную коллегию, и его телефон мы давали по Ленинграду. Плюс к этому были люди, которые занимались непосредственно организацией, получением, хранением, доставкой и распространением. Это было самое читаемое самиздатовское издание. Лишкат-а-кешер активно поддержала бюллетень. Когда в 89-м году я оказался в Израиле, Эли Валк, курировавший в Лишкат-а-кешер самиздат, рассказывал, что они хотели убрать из названия слово «культура». Они хотели давать в бюллетень только материалы, связанные непосредственно с выездом или содействующие репатриации. «Лишка»* несколько раз пыталась навязать мне направленность бюллетеня. Было несколько случаев, когда я направлял им в набор один номер, а присылали мне другой. Я занял в этом вопросе жесткую позицию: все материалы, которые попадают в бюллетень, я как главный редактор, должен видеть до того, как они попадают в печать. Иначе я не буду присылать им наш номер. Тогда мне стали присылать израильские материалы, и я сам помещал их в номер, но это было уже после того, как прибыла израильская консульская делегация. Благодаря «Лишке» бюллетень стал распространяться в больших количествах.

– Какие этапы ты бы выделил в развитии бюллетеня?

– Условно говоря, четыре. Первый – когда Хинич и Лоренцсон начали делать его в машинописном виде тиражом около 50-ти экземпляров. Это было 5-6 страничек, мы распространяли их среди учителей иврита. Второй – когда я взял бюллетень на себя, и мы стали делать его фотографическим способом. Сначала Бегун выделял на него деньги, потом ты начал это поддерживать. Печатал Мушинский. С тех пор, как Хинич и Лоренцсон мне его передали, я перестал заниматься его непосредственным изготовлением. Моя задача состояла в том, чтобы собрать информацию и сверстать номер. Что значит сверстать? В то время, как ты помнишь, компьютеров ни у кого не было. Я сидел ночами, клеил, печатал. Нужно было сделать очень качественный машинописный экземпляр, который мы отдавали Володе Мушинскому. Начиная с лета 88-го года, в жизни бюллетеня наступил третий этап: Лишкат-а-кешер начала печатать его за границей, в Финляндии. Привозился он, в основном, финскими туристами. В Питере было несколько точек, принимавших финских туристов. Ребята из Лишкат-а-кешер тоже привозили. Были случаи, когда в два часа ночи у меня раздавался звонок. Я подходил к глазку, видел, что стоят люди иностранного вида, и открывал дверь. Они спрашивали, где у нас туалет или ванная, заходили туда, снимали с себя все, оставляли экземпляров триста и уходили. Из Питера поездом приезжал человек и привозил 5-6 коробок. В коробках с бюллетенями сверху лежал, скажем, слой мандаринов. Я встречал их на вокзале с мужем Лены Ройтман, у которого была машина. Дальше бюллетень развозился и распространялся по всем нашим точкам. Бюллетень третьего этапа был карманного формата, маленький. На четвертом этапе мы начали издавать бюллетень в России. Сначала в Прибалтике, это я организовал. Он стал очень толстым. Вот я, например, держу номер 8 за 90-й год. В нем 190 страниц. Это уже книга, мы его печатали в городе Пярну в Эстонии. Я делал там 25-30 тысяч экземпляров. В то время в Эстонии все было практически свободно. Печать и бумага не очень хорошие, но все сделано типографским способом. С октября 89-го по 91-й мы так делали.

– Прекратили потому, что ты уехал?

– И потому что я уехал, и потому что в августе 91-го года все начали издавать легально, можно было уже регистрировать еврейские издания. Тогда Танкред Голенпольский начал издавать свою газету.

Юридический семинар

Вскоре после симпозиума по секретности в Москве начал работать юридический семинар отказников, организованный супругами Кислик. Владимир Кислик освободился из заключения в 1984 году и вскоре после этого женился на Белле Гулько, активно помогавшей ему в годы заключения. В Киеве Кислик постоянно находился под плотной опекой КГБ, и они решили перебраться в Москву, где была прописана Белла. Оба до этого много занимались правовыми проблемами отказа. Так и назвали свой семинар. «После симпозиума по секретности, которого многие боялись, – рассказывала мне Белла, – я сумела убедить народ усилить активность. Никто же на симпозиуме не пострадал, наоборот – люди уехали. И тогда мы провели первые семинары. У нас организовалась группа из семи человек, как бы ядро семинара: Женя Гречановский, Женя Либерман, Феликс Кочубиевский, Гена Резников и другие. Мы собирались каждую неделю, а раз в две-три недели устраивали общее собрание, на которое приходило много людей».

Семинар занимался не только теорией. Супруги действовали остро и бесстрашно. Они организовывали консультации у дверей ОВИРа, подавали судебные иски против предприятий и министерств, отказывавшихся давать письменные ответы о наличии или отсутствии секретности, устраивали совместные походы в приемные и т.д. Семинар собирался в их квартире и быстро стал популярен в кругах отказников. На заседания семинара часто приезжали активисты из других городов, навещали иностранные гости и представители международных правовых организаций. Через несколько месяцев после начала работы семинара я пригласил Владимира Кислика принять участие в работе «Машки».

– Володя, у меня было ощущение, что вы занимались правозащитной деятельностью задолго до симпозиума. Вы ведь переехали в Москву в 1985 году, – обратился я к Кислику.

– Два года мы агитировали. Некоторые активисты, а главное – Престин, много сделавший в свое время для создания юридических семинаров в стране, выступили против нашей идеи. Они говорили, что нас всех пересажают. Правда, это было в 1985 году, перестройка еще не началась. А потом разгорелась эта идея симпозиума.

– Белла активно писала в разные инстанции по поводу своей секретности.

– Да, мы продолжали это. Я считал, что демонстрации, на которые тратилось много сил, приносили меньше пользы. Нужны были постоянные действия. Мы решили создать такой правовой семинар, на котором можно было бы также что-то планировать и организовывать.

– В симпозиуме ты тоже принимал участие?

– Да, я выступал на нем. Он проводился в моей новой большой квартире. Было огромное число людей. Приехали из Новосибирска, Киева, Ленинграда. А после симпозиума мы организовали правовой семинар. Заседания – раз в неделю, по конкретным темам. Мы проводили мероприятия в ОВИРе, в судах, в министерствах, собирали народ по тем или иным категориям отказа.

– Я помню, вы требовали, чтобы предприятия, из-за которых люди многие годы сидели в отказе по секретности, давали письменное обоснование секретности.

– Совершенно верно.

– И Белла сумела получить официальный документ, что у ее министерства никаких претензий по секретности к ней нет, т.е. что КГБ лгал все эти годы.

– Не только она получила. Она организовала тогда человек тридцать из своего министерства радиопромышленности. Ходили туда, требовали бумаги из министерства о наличии секретности. Там на рога становились. Она собрала у многих людей доверенности и организовала около тридцати судебных исков к министерству, которое отказалось выдать им письменный ответ. Белла со своими активистами закрутила такую карусель, что им нехорошо стало. Не только министерству радиопромышленности, другим министерствам тоже. Затем Белла с друзьями организовала постоянные консультации у Московского ОВИРа. Столик со стулом где-то там поставили, сидели и принимали людей на консультации. На каждого отказника по секретности мы заводили личное дело и искали на Западе адвоката, готового этого человека представлять. В этом нам очень помогал Ирвин Котлер и другие. В конце концов, мы нашли на Западе личных адвокатов для большого числа отказников. Судебные иски Беллы и другие документы мы им тут же отправляли. Завязалась переписка. Эта деятельность продолжалась вплоть до нашего отъезда в марте 1989 года. К нам приезжали не только евреи. Приезжали баптисты, иеговисты, приезжал даже епископ из украинской католической церкви. Борю Чернобыльского и Беллу включили в правление американского фонда, который поддерживал сахаровский Комитет по правам человека. Этот фонд возглавляла, по-моему, внучка Эйзенхауэра. Два года они представляли в этом фонде советских евреев. В 1988 году сахаровский комитет собирался в Вашингтоне. Сахаров взял с собой и Чернобыльского, и Беллу.

– Они не могли держать Беллу по секретности, если она выезжала в Америку.

– Тут власти дали ей разрешение. В Вашингтоне Белла активно провела пару месяцев, а я в это время оставался в Москве. В конце ноября Горбачев должен был ехать в Нью-Йорк на Генеральную ассамблею ООН. В это время мне дали разрешение. А выехали мы в марте. Ты приехал на один день раньше или позже нас.

Общество дружбы и культурных связей с Израилем

10 июля 1988 года в Москве состоялось учредительное собрание Общества дружбы и культурных связей с Израилем – ОДИКСИ. В нем приняли участие около семидесяти человек, приехавших из Ленинграда, Вильнюса, Киева, Баку, Дербента, Люберец, Тбилиси и Москвы. Мы давно думали о создании Общества, которое могло бы открыто и публично говорить об Израиле, его достижениях, обществе и культуре, способствовать нормализации отношений между ним и СССР. Этот процесс уже начался, и мы хотели подкрепить его методами нашей гражданской дипломатии. Отсутствие дипломатических отношений не могло препятствовать признанию Общества, ибо в Израиле такое Общество было, и Советский Союз поддерживал с ним дружеские отношения. Как предписывал закон, учредительное собрание приняло устав, программу, сформировало Совет и Президиум Общества, после чего документы были посланы на регистрацию в Совет Министров и Верховный Совет СССР. В состав президиума вошли В. Дашевский, В. Корецкий, Ю. Кошаровский, Э. Марков, В. Мешков, А. Островский, С. Фрумкин, А. Шмуклер, Н. Шпейзман. Обязанности секретаря Общества, по совместительству, исполнял Корецкий. Председателя мы не избирали. В заявлении для прессы мы говорили о том, что будем содействовать установлению дипломатических

отношений между странами и знакомить советский народ с языком, историей, культурой и жизнью государства Израиль, а также содействовать тому, чтобы советские средства массовой информации объективно освещали происходящие в Израиле события[25]. Выждав положенные по закону два месяца, мы стали выяснять судьбу нашей заявки на регистрацию. Выяснилось, что она была переправлена в Союз советских Обществ дружбы с зарубежными странами (ССОД), располагавшийся в бывшем особняке Морозова. Когда мы туда пришли, нас стали уговаривать самостоятельно Общество не учреждать, а подождать, когда его учредит ССОД. «После этого вы сможете на индивидуальной основе вступать в то Общество, которое будет создано». Мы отказались. Тогда господин Иванов, наш собеседник, объяснил, что ССОД не регистрирует Общества, а только создает их внутри себя, оставляя за собой все юридические и финансовые права. Мы, естественно, продолжали действовать и без формальной регистрации. Обстановка позволяла. ОДИКСИ начало выпускать «Вестник Общест-ва». 21 сентября на квартире Виктора Корецкого была открыта библиотека Общества, насчитывавшая более пятисот томов. На открытии библиотеки присутствовали многочисленные гости из США и Израиля, включая членов израильской консульской делегации. 11 октября открылась фонотека ОДИКСИ[26]. Библиотека и фонотека ОДИКСИ пользовались популярностью среди евреев Москвы. Там регулярно проводились лекции и диспуты. ОДИКСИ также устраивала концерты артистов из Израиля и США.

15 апреля 1989 года Общество провело демонстрацию с требованием распустить Антисионистский комитет советской общественности (АКСО)[27]. После отъезда Корецкого секретарем     ОДИКСИ стал Александр Островский.

«Игуд морим»^*

18 сентября 1988 года около шестидесяти частных преподавателей иврита из Москвы, Ленинграда, Киева, Ростова, Баку, Черновиц, Запорожья и Горького провозгласили создание Союза учителей иврита под названием «Игуд морим». Собравшиеся выбрали трех сопредседателей организации: Льва Городецкого, Авигдора Левита и Евгения Воронова. Все трое – успешные преподаватели иврита. Затем заслушали около тридцати выступлений на темы, связанные с преподаванием иврита и еврейской культурой. «“Игуд морим”, – рассказывал мне Городецкий, – мыслился как общесоюзная организация. В его учреждении приняли участие учителя из многих городов. Мы начали издавать «Вестник “Игуд морим”». Делали все открыто, в “Вестнике” были напечатаны все наши телефоны».

«Иргун циони»

 

1-2 августа 1989 года на учредительной конференции в Москве 35 еврейских активистов, представляющих еврейские общины из 15-ти городов, основали «Иргун циони»* («Сионистская организация», ивр.). Лев Городецкий из Москвы и Марк Дишне из Баку были избраны соответственно президентом и вице-президентом организации. 8 августа в печати было опубликовано заявление Антисионистского комитета советской общественности (АКСО), осуждающее учреждение «Иргун циони»[28]. Еще год-полтора назад создание такой организации невозможно было представить. Само слово «сионизм» на просторах СССР было ругательным, и употреблять его без набора отрицательных клише, тем более издавать печатный орган сионистской организации, представлялось невозможным. На Западе сложилось ощущение, что «Иргун» создан при содействии Всемирной Сионистской Организации (ВСО), но все обстояло иначе.

 

– ВСО играла какую-то роль в создании этой организации? – обратился я ко Льву Городецкому.

– Нет. Я создал ее по собственной инициативе. Я обдумывал идею с 88-го года и даже немного затянул с учреждением. Первого августа мы провели учредительный съезд. У нас было сильное желание установить контакт с ВСО и вступить в эту организацию. Я был уже знаком с председателем ВСО и главой Сохнута Симхой Диницем. Контакт с ним был хороший. Он позвонил нам прямо на съезд, поздравил с учреждением. Это особенно контрастировало с тем отторжением, которое произошло потом. Вначале мне объяснили, что для вступления в ВСО необходимо иметь федерацию сионистских организаций СССР. В конце ноября 90-го года мы такую федерацию создали, причем на этот раз специально, чтобы вступить в ВСО, но они нас все равно не приняли. Возражения были самого разного рода. Мы, кстати, были первыми, кто пытался вступить в ВСО.

– Ваад тоже пытался.

– Это уже после нас. Потом, не забывай, Ваад – это общинная организация, а мы – сионистская. Мне передавали потом, что Диниц и иже с ним не хотели именно меня: я для них был слишком правым. Ведь за несколько месяцев до создания «Иргуна»^*, в мае 89-го, мне довелось основать филиал «Бейтара» в СССР. А «Бейтар», как ты знаешь, является молодежной организацией при правой партии «Ликуд». Для Диница, из левоцентристской партии «Авода», это было неприемлемо.

– В «Иргуне» было коллективное или индивидуальное членство?

– Индивидуальное. В некоторый момент у нас было около восьмисот заявлений на прием в организацию.

– Печатный орган был, насколько я помню.

– Да, мы назвали его «Кол Цион»*. Название предложил сам Кедми. Он нас, кстати, поддержал. Это не была его идея, но она находилась в круге его интересов.

– А что с «Бейтаром»?

– «Бейтар», при всех фанфарах и прессе, сопровождавших создание этой организации, так и остался в эмбриональном состоянии. По гамбургскому счету он не получился. Появились поначалу активные ребята, которые стали что-то делать, но в 91-м году почти все уехали. Сионистская составляющая движения вымывалась алией.

– Ты был президентом и «Игуд морим», и «Иргун циони», и «Бейтара», но тебя за это уже не особенно били, как я помню?

– Физически ничего не произошло. Даже не было ни одного звонка по домашнему телефону, который везде распространялся. Ничего не последовало.

 

Ожесточенная политическая борьба внутри Израиля отбрасывала на нас свои длинные тени. Израиль испытывает влияние мировой еврейской диаспоры и во многих отношениях зависит от нее. Многие израильские политические партии начинали свой путь еще в диаспоре, поэтому наличие у них иностранных филиалов не являлось на Западе чем-то необычным. Скорее это было принятой практикой и не противоречило западной демократии. В СССР, где железный занавес упал всего за несколько лет до того, и местные евреи были абсолютно невежественны в отношении израильских политических реалий, такой подход вызывал, по меньшей мере, недоумение.