Глава 53 Эмиграционный процесс 1987 – 1989 гг.

В апреле 1987 года диалог по правам человека вышел на новую ступень. Это произошло во время визита Государственного секретаря США Джорджа Шульца в Москву: при министерствах иностранных дел двух сверхдержав были созданы группы во главе с заместителями министров для обсуждения конкретных гуманитарных проблем и их решения. «Готовясь к апрельскому визиту в Москву, – вспоминал Шульц, – я хотел начать более глубокие дискуссии с Горбачевым и Шеварднадзе о наших будущих отношениях. Ричард Шифтер, мой помощник по правам человека и гуманитарным вопросам, присоединился ко мне во время этой поездки. На первой же встрече с Шеварднадзе я спросил его, назначил ли он себе подобного заместителя, уполномоченного обсуждать с Шифтером вопросы прав человека. Я надеялся, что переходя от общих рассуждений к конкретным случаям, мы начнем решать проблемы конкретных жертв преследований. Шеварднадзе согласился и, как выяснилось, выбрал в качестве своего доверенного лица заместителя министра иностранных дел Анатолия Адамишина»[1].

Во время этого визита Шульц посетил пасхальный седер, устроенный для отказников в резиденции американского посла в «Спасо-Хауз». «Вечером 13 апреля, – вспоминал Шульц, – я зашел в резиденцию посла. Причудливая круглая комната была превращена в теплый и благожелательный храм. Все там было готово для пасхального седера. За столами сидели десятки известных еврейских отказников. Я надел кипу, встретился с ними и сказал в точности то, что каждый из нас чувствовал: “Вы всегда в наших сердцах. Мы никогда не сдадимся, никогда не перестанем помогать вам и, в конце концов, нечто хорошее случится. Вы тоже не сдавайтесь, никогда не сдавайтесь. И, пожалуйста, помните, что люди во всем мире, не только в Соединенных Штатах, думают о вас и благословляют вас. Они вместе с вами в вашей борьбе”. Решимость отказников поразила меня. Мы проводили седер, чтобы поддержать их, но я почувствовал, что они дали мне больше силы и решимости, чем я, возможно, дал им»[2]. Это было сказано с абсолютно искренней симпатией к отказникам. Мне несколько раз приходилось быть рядом с Шульцем. Просто удивительно, как такой цельный и искренний человек мог достичь столь высокого поста.

На следующий день Шульц встречался с Горбачевым. Горбачев сказал ему: «Как это получается, что всякий раз, когда вы приезжаете сюда, вы встречаетесь с этими неприличными евреями? Почему бы вам не встретиться с другими людьми? У нас есть и хорошие евреи».

«Я сказал ему, – вспоминал Шульц[3], – вы их не любите. У меня есть для вас деловое предложение. Мы прилетели на огромном самолете, и в моей делегации не найдется ни одного человека, который не был бы готов уступить им место. Давайте погрузим их на этот самолет и избавим вас от них».

Вновь назначенные заместители министров иностранных дел оказались личностями во всех отношениях примечательными. Ричард Шифтер родился в 1923 году в еврейской семье в Вене, с детства сталкивался с проявлениями нацистского антисемитизма. После того, как нацисты пришли к власти, от родителей потребовали немедленно покинуть страну, но были въездные квоты, и его отправили в Америку одного в пятнадцатилетнем возрасте. Вся оставшаяся в Австрии семья была в дальнейшем уничтожена нацистами. Шифтер сумел получить высшее юридическое образование и принять участие во Второй мировой войне. Его личная судьба в значительной мере повлияла на интерес к правам человека, которыми он в течение ряда лет занимался до приглашения занять пост заместителя Государственного секретаря. Много лет спустя, в 2010 году, отказники устроили в Кнессете встречу с активистами еврейского движения на Западе, чтобы поблагодарить их за поддержку. 87-летний Шифтер приехал на эту встречу. Глядя в зал, он сказал, что для него эта встреча – восстановление прерванной нацистами связи времен, что с каждым человеком, которому он помог обрести свободу, раны его страшного прошлого болят меньше. Когда он говорил это, его голос дрожал, а в глазах стояли слезы.

Анатолий Адамишин – профессиональный дипломат, отслуживший в министерстве иностранных дел двадцать пять лет и поднявшийся до должности заместителя министра иностранных дел по вопросам гуманитарного диалога с американцами. Доктор политологии. В отличие от Шифтера, Адамишин не имел предшествующего опыта в области прав человека, но достаточно быстро вошел в курс дела и сумел создать дружеские отношения со своим коллегой с американской стороны. Талантливый чиновник, он понимал, что своим назначением обязан Шеварднадзе. «До Шеварднадзе у меня не было шансов подняться выше того, что мы называли “рабочим уровнем”, – вспоминал Адамишин[4]. – Позже я понял, почему. Для того, чтобы подняться на уровень высшего руководства в министерстве, нужно было благоволение министра. В соответствии с существовавшей практикой министр в свою очередь должен был получить “добро” со стороны ЦК партии. Запрос Шеварднадзе на мое назначение оставался без ответа в течение длительного времени. Однажды вечером Шеварднадзе спросил меня: “Скажите, пожалуйста, Анатолий Леонидович, но честно, – вы еврей?” Мне редко удавались хорошие ответы на неожиданные вопросы, но на этот раз получилось: “Если бы я был евреем, то гордился бы этим”. – “Тогда почему все говорят, что вы еврей?” – спросил он. “Может быть, потому, что я такой умный” – пошутил я».

У обоих были непростые отношения с бюрократией в своих министерствах. Шифтеру приходилось неоднократно сталкиваться с отделом Советского Союза, в котором тоже были чиновники, занимавшиеся вопросами гуманитарного сотрудничества, причем они занимались этим задолго до его назначения. У Адамишина ситуация была еще сложнее. ЦК, КГБ, коллегия собственного министерства – каждый имел собственное мнение по гуманитарным вопросам и по уровню свобод, которые допустимы в «стране победившего социализма».

В ЦК при Отделе международного сотрудничества существовал собственный Сектор по культурному сотрудничеству, гуманитарным вопросам и правам человека. В этом отделе работал человек, не побоявшийся пойти на первые серьезные контакты с отказниками, – Владимир Ильич Тумаркин.

 

– Когда вы приступили к работе в этом отделе? – спросил я его.

– В 86-м году.

– Вы взаимодействовали с группой Кашлева в МИДе?

– Они появились после нас. Там был умница и диссидент, к сожалению, рано ушедший, Юра Решетов. Он возглавил это управление в МИДе, набрал способных ребят, стал включать наших людей в состав делегаций. Мы начали ездить на конференции по правам человека в Вену, Копенгаген, Париж. Инструкции, которые он получал как глава делегации, выглядели, правда, очень совково.

– Министерство – это исполнительный аппарат. По принципиальным вопросам рулил ЦК?

– Безусловно. Но в это время Политбюро дало Шеварднадзе, имевшему хороший контакт с Горбачевым, больше самостоятельности. МИД и Решетов в переговорах с партнерами и при голосовании по резолюциям инициировали вещи, которые иногда противоречили мнению определенных деятелей в ЦК. Делегация ориентировалась на указания Политбюро.

– А кто готовил решения Политбюро?

– Мы вместе с мидовцами на бесконечных совещаниях.

– Т.е. группа экспертов из МИДа и ЦК готовила предложения для Политбюро, которые после рассмотрения превращались в решения, обязательные для исполнения.

– Да.

– КГБ участвовал в этом процессе?

– Да. Он участвовал в различных экспертных заседаниях. Был представитель восьмого отдела Пятого управления. Чаще всего, это был генерал Попов, человек умный, подготовленный, но весьма жесткий.

– Что такое восьмой отдел?

– Восьмой отдел занимался борьбой с сионизмом в рамках Пятого управления, которым руководил генерал-полковник Бобков. Пятое управление потом переросло в управление по защите конституционного строя.

– Были среди экспертов и консерваторы, наверное. Как принимались решения?

– Безусловно. В ЦК, в Рыбном переулке, появился 20-й подъезд. У нас говорили, что сколько в ЦК подъездов, столько и мнений. Мнения международного отдела отличались от остальных весьма существенно. Как ни парадоксально, в этом отделе у 75-ти процентов были достаточно либеральные взгляды: это были люди с хорошим образованием, они видели мир. ЦК в целом все же было более консервативно, нежели министерство иностранных дел. Это в значительной степени определялось позицией нового министра – Шеварднадзе, верного соратника Горбачева. Да и сотрудники аппарата были более открыты международной информации и состоянию дел в странах западной демократии.

 

«Когда мы с Диком Шифтером начали наши обсуждения, – вспоминал Анатолий Адамишин, – я не представлял себе, как далеко нам до международных стандартов и насколько сильно советская идеология отрицала саму концепцию гражданских свобод, признавая лишь экономические и социальные права… У нового министра иностранных дел не было иллюзий. “Нам необходим поворот на 180 градусов во всем, что касается гуманитарных вопросов. Мы делаем этот поворот, но находимся только в начале пути”, – сказал нам Шеварднадзе… В свете этого впервые за семьдесят с лишним лет существования советской власти в министерстве был создан специальный отдел по гуманитарному сотрудничеству… Внутри нашей маленькой группы мы понимали, что нужно делать, чтобы улучшить ситуацию. Обычно 2-3 человека готовили черновик документа. После обсуждения и редакции я отправлял черновик Анатолию Ковалеву, первому заместителю министра, который искусно полировал наши предложения. Затем он отправлял документ Шеварднадзе, который, как правило, не смягчал наши предложения, если не считал, зная политический климат в высших эшелонах власти, что еще не время дразнить гусей. Шеварднадзе подписывал документ сам или с кем-то из сотрудников, и бумага отправлялась в ЦК партии и ее отделы. Часто перед отправкой документа Шеварднадзе консультировался с Горбачевым, который как раз не всегда с готовностью принимал наши предложения, не желая травмировать общество и, в особенности, партийную бюрократию. В ретроспективе такая тактика была ошибочна. Многие вещи не были сделаны из-за того, что высшее руководство избегало смелых шагов и резкого разрыва с прошлым. Такой подход поощрял консерваторов в отделах ЦК, смягчавших наши предложения. В конце концов, наше предложение становилось решением, требовавшим действий секретариата ЦК или высшей власти – Политбюро»[5].

В 1987 году поползли вверх цифры полученных разрешений на выезд: январь – 97 человек; февраль – 146; март – 470; апрель – 717; май – 871; июнь – 796; июль – 819; август – 787; октябрь – 912; ноябрь – 910; декабрь – 899. Если за весь 1986 год выехало 904 человека, то в 1987-м – 8155, в восемь раз больше. В 1987 году начинается и растет выпуск многолетних отказников и узников Сиона. Разрешение получили Ида Нудель, Семен Шнирман, Владимир Цукерман (март), Надежда Фрадкова (апрель), Юрий Федоров, Юлий Эдельштейн, Семен Боровинский (июнь), Евгений Айзенберг (август). С сентября темп выдачи разрешений известным отказникам увеличивается: Иосиф Бегун, Виктор Браиловский, Владимир Лифшиц (сентябрь). Иосиф Бегун, один из известнейших активистов движения, отсидевший три срока за свою деятельность, отказался выезжать без сына и его семьи. В связи с этим газета «Известия» разразилась статьей, в которой утверждалось, что Бегун остался в СССР по заданию израильской разведки «Мосад», чтобы продолжать подрывную деятельность. Однако через пару месяцев семья его сына Бориса Бегуна получила разрешение, и они благополучно прибыли в Израиль. Разрешения получили узники Сиона Лев Эльберт, Владимир и Мария Слепак. Их торопили с выездом: власти хотели, чтобы мировая пресса успела создать атмосферу реального прогресса накануне встречи в верхах в Вашингтоне, намеченной на 7-10 декабря. К узникам Сиона добавляют известных многолетних отказников. Получают разрешения Ямпольские, Юзефовичи, Якиры, Таратута. 3 декабря, накануне демонстрации отказников, стало известно, что 73 семьи в различных городах Советского Союза получили разрешения на выезд. Среди них: Павел Абрамович, Александр Иоффе, Соломон Альбер, Яков Рахленко, Марк Львовский, Юлия Ратнер. Сразу после саммита разрешение получает Феликс Кочубиевский, следом за ним – один из самых известных отказников профессор Лернер и узники Сиона Леонид Вольвовский и Лев Шефер.

Выезд многолетних отказников лишь добавил масла в огонь. Отказники по секретности стали требовать письменных ответов с указанием того, кто на самом деле держит их по секретности – предприятие, министерство, КГБ или властные структуры. Если им удавалось получить ответ, они в судебном порядке пытались выяснять справедливость ограничений по секретности. Они также требовали ограничить максимальные сроки удержания по секретности пятью годами. «Бедные родственники» добивались отмены согласия остающихся родственников на их отъезд или, на худой конец, признания иных доказательств отсутствия материальных претензий с их стороны. Группа «Второе поколение» при поддержке родителей добивалась нераспространения секретности родителей или иных причин отказа на детей и возможности их независимого выезда. Активисты требовали упрощения процедуры сбора и подачи документов на выезд и принятия процедуры, принятой в других странах-участницах Хельсинкских соглашений. Они подвергали критике принятый Верховным Советом закон об эмиграции. Количество различных акций возросло до такой степени, что подробное их описание в формате данной книги не представляется возможным. Приведу лишь некоторые из них за 1988 год.

20 января 150 отказников из Москвы, Ленинграда, Киева, Вильнюса и Одессы подали список жалоб на работу специальной комиссии по пересмотру дел отказников в административный отдел ЦК КПСС. Делегация отказников была принята группой официальных лиц при участии заместителя начальника ОВИРа Удовиченко. Последний заверил делегацию, что жалобы будут внимательно рассмотрены в ходе проводимого в настоящее время пересмотра эмиграционной процедуры[6]. 22 января группа известных отказников обратилась к участникам Венской встречи с критикой нового советского закона об эмиграции[7]. 4 февраля 60 известных отказников обратились индивидуально к участникам встречи по контролю над соглашениями ОБСЕ в Вене. Отказники опровергли утверждение советских властей о том, что эмиграция прекращается естественным путем, и осудили требование властей о предоставлении приглашений от родственников первой степени и произвольное использование властями ограничений по секретности[8]. 25 февраля в Москве возле здания Библиотеки им. Ленина состоялась демонстрация отказников за выезд в Израиль. В шесть часов вечера у библиотеки собралось более тридцати человек. Они держали плакаты: «Долой отказ – рабство двадцатого века!», «Требуем свободу выезда!», «Нарушение прав человека – угроза миру во всем мире!», «Мы не рабы!». У одного из участников был плакат с его историей отказа. Вокруг демонстрантов собралась огромная толпа прохожих, привлеченная необычным зрелищем. Из толпы слышались выкрики: «У вас квартира в два раза лучше моей», «Зачем палестинцев бьете?», «Вас надо стрелять!». Милиция не вмешивалась. Демонстрация продолжалась полчаса. Отныне планировалось проводить такие демонстрации каждый четверг в 18 часов[9].

29 февраля в Москве состоялась демонстрация солидарности с активистом группы «Бедные родственники» Павлом Семеновым. Демонстрация проходила возле места работы отца Семенова, активно препятствующего выезду своего сына и не дающего необходимую для ОВИРа справку. Тринадцать участников демонстрации держали плакаты: «Коммунист Семенов – отпустите сына в Израиль!», «Свободу эмиграции!» и другие. Люди с красными повязками и без них толкали участников в сторону двух снегоочистителей, которых ввели во двор. Отобрали плакаты, стали отталкивать в сторону автобусной остановки. Какая-то пожилая женщина кричала: «Мне бы дать пулемет!». Другая кричала: «Нашего Христа продали, а теперь продаете родину!» – и снежком залепила в лицо жене Семенова Фаине. Это была восьмая демонстрация солидарности группы «Бедные родственники».

1 марта около ста отказников собрались в приемной ЦК КПСС для получения ответа, обещанного завсектором отдела административных органов ЦК Виталием Сидоровым 22 февраля. Тогда встреча была назначена Сидоровым на 1 марта в 3 часа дня с девятью представителями семей отказников. В число представителей вошли: Григорий Розенштейн, Юрий Черняк, Геннадий Резников, Евгений Гречановский, Сергей Мкртчян, Белла Гулько, Татьяна Розенблит, Наталья Хасина, Александр Фельдман (все из Москвы) и Галина Бабрина-Зеличенок из Ленинграда. Представителей принимали: завсектором отдела административных органов ЦК Виталий Сидоров, сотрудник отдела пропаганды ЦК Александр Горковлюк, сотрудник административного отдела ЦК Игорь Остапкин, завприемной ЦК Афанасий Молокоедов, зам. зав. отделом Минюста Владимир Светов, заместитель начальника УВИР МВД СССР Михаил Удовиченко и Александр Берков, назвавшийся сотрудником аппарата ЦК. Хозяева встречи признали, что выезд регулируется разного рода секретными инструкциями, различными для разных министерств и ведомств. Сидоров сообщил, что срок разработки нового законодательства о выезде – 3 месяца. Было обещано выдавать отказы в письменном виде, принимать продленные вызовы и рассматривать ходатайства старых отказников по одному заявлению без обязательного заполнения анкет. Было сказано, что по представленному 22 февраля списку отказников (около трехсот семей) выдано 25 разрешений, 17 рассматриваются комиссией ПВС, 61-му отказано, 23 рассматриваются УВИРом и т.д. Виталий Сидоров предложил назначить новую встречу на 10 апреля и призвал отказников вносить пожелания в части нового законодательства по четвергам с 15 до 18 часов. Встреча продолжалась два часа. Возле ЦК дежурили три автобуса, и многие выходы из метро были перекрыты[10].

3 марта пятьдесят отказников собрались у Библиотеки им. Ленина в 18 часов для проведения третьей серийной демонстрации за выезд в Израиль. Милиция и сотрудники КГБ, число которых достигало 250-ти человек, задержали двадцать участников демонстрации, посадили их в автобусы и доставили в 5-е отделение милиции. Там на них были составлены протоколы о правонарушениях по ст. 165 административного кодекса (сопротивление сотрудникам милиции). После трехчасового задержания всех отпустили[11].

6-8 марта около 130-ти женщин-отказниц в семи городах провели голодовку протеста, приуроченную к международному женскому дню. В Москве в голодовке приняли участие 70 женщин, в Ленинграде – 51, в Черновцах – 3, в Вильнюсе – 3, в Таллине – 1, в Харькове – 1. В Москве женщины собирались с 2-х часов дня до 8-ми часов вечера на пяти квартирах: Лахман, Гореликовой-Хасиной, Надгорной, Лурье и Черняк. В Ленинграде голодовка проходила на квартирах Елены Кейс-Куна и Галины Бабриной-Зеличенок. Участницы голодовки получили несколько телеграмм поддержки из США, Франции, Англии и других стран[12]. 10 марта один из старейших отказников Юлий Кошаровский и его жена Инна начали семнадцатидневную голодовку протеста в ознаменование семнадцати лет отказа. Некоторые многолетние отказники начали серию однодневных голодовок солидарности. Кошаровскому было отказано в выезде в связи с допуском к секретной информации, который он имел с 1965 по 1968 год в одном из НИИ города Свердловска. Срок режимных ограничений, согласно подписанному Кошаровским допуску к секретным материалам, истек в мае 1971 года. Инна Кошаровская также приняла участие в женской голодовке 6-8 марта[13]. 10 марта однодневную голодовку солидарности с семьей многолетних отказников Кошаровских провели члены движения «Бней-Акива» в Лос-Анджелесе.

19 мая состоялась традиционная демонстрация отказников возле Библиотеки им. Ленина. Участвовали пятнадцать человек. Через три минуты после того, как плакаты были развернуты, участники демонстрации были задержаны и доставлены в опорные пункты милиции. В 9 часов вечера их присудили к штрафам – 50 рублей на человека[14].

22 мая было послано обращение к делегатам 19-й партийной конференции с анализом проблем перестройки в национальной политике. Подписали: Кошаровский, Кислик, Хасина, Шмуклер, Дашевский и другие – всего 45 подписей[15].

1988 год стал переломным. Несколько процессов шли параллельно, и в каждом из них был достигнут значительный, если не решающий прогресс: либерализация эмиграционной политики к концу года создала ощущение, что выезд становится практически свободным; уровень неширы достиг 90%, и Израиль ввел в действие рейсы через Бухарест и Будапешт; в важнейших еврейских организациях США возросло понимание того, что расходы на еврейскую иммиграцию в Соединенные Штаты могут значительно превзойти ассигнования, предусмотренные бюджетом правительства, и выйти далеко за пределы бюджетных возможностей еврейских организаций. Прямым следствием этого понимания стало принятие ряда решений, разделивших к концу следующего года эмиграционные потоки в Израиль и США и введение въездной квоты в Америку. Теперь по порядку.

В начале года выезд сохранялся на прежнем уровне с тенденцией к медленному росту: январь – 727 человек; февраль – 737; март – 986; апрель – 1088; май – 1059[16]. Между тем продолжался процесс либерализации выезда. «Когда Соединенным Штатам удалось убедить Советский Союз отказаться от рамок воссоединения семей в пользу свободной эмиграции? – спросил я Ричарда Шифтера[17]. «Это было одним из первых изменений, и произошло оно еще в сентябре 1987 года, – ответил Шифтер. – Я оказывал давление по этому вопросу на моих партнеров по переговорам в советском МИДе: на Решетова, он был евреем, но противником этого, Глушкова и Адамишина. Я дал им понять, что Шульц очень чувствителен к этому вопросу, что было действительно так. Мои партнеры передали это Шеварднадзе, и тот, в свою очередь, добился необходимой поддержки против противников эмиграции».

Через несколько месяцев после этого разговора изменения дошли до ОВИРов. Согласно новым правилам, евреи могли подавать документы без вызовов от родственников первой степени. Кроме того, «с первых чисел марта 88-го года в УВИРе были введены новые анкеты-заявления для выезда за границу. Трудовая деятельность заполнялась теперь только за пятнадцать лет, предшествовавших подаче, и анкету не нужно было заверять ни по месту работы, ни по месту жительства. Некоторые вопросы были сокращены, но все еще требовалось указывать место работы родственников, включая тех, кто не ходатайствовал о выезде. Глава московского ОВИРа С. Алпатов заявил также, что устранены ограничения на визиты в Израиль по приглашению бывших советских граждан и кратковременные визиты из Израиля в СССР»[18]. «Почти 1400 советских евреев посетили Израиль между январем и апрелем 1988 года»[19].

Отказники по секретности решили проверить, что означает пятнадцатилетнее ограничение на заполнение трудового стажа в новой анкете, и «16 марта десять активистов, уволившихся с соответствующих предприятий более 15-ти лет назад, посетили УВИР МВД СССР, где их принял заместитель начальника УВИРа Михаил Удовиченко. На вопрос – означает ли новая форма анкет введение 15-летнего максимального срока режимных ограничений, Удовиченко ответил, что это сделано с целью упрощения заполнения анкет и не связано с каким-либо максимальным сроком режимных ограничений»[20]. Новые правила были лучше прежних, но в них еще было много недостатков, и «12 мая ведущие московские активисты подали советским властям предложения относительно пересматриваемого в настоящее время эмиграционного закона»[21].

В мае 1988 года в Москве состоялась историческая встреча в верхах между Рейганом и Горбачевым. На этой встрече впервые в истории СССР Рейгану была предоставлена возможность открытого общения с различными категориями советских граждан, включая диссидентов и отказников. После саммита цифры эмиграции уверенно поползли вверх: июнь – 1498 человек; июль – 1169; август – 1925.

Цифры эмиграции росли, но число прибывавших в Израиль оставалось на прежнем уровне. Рост эмиграции обеспечивался целиком за счет роста числа эмигрантов не в Израиль, что вызвало серьезное беспокойство в правительстве Ицхака Шамира, открытого противника неширы^*.

В 1987 году из 8155 эмигрантов только 2073 – четверть – выбрали местом проживания Израиль. В 1988 году эмиграция выросла до 18961, а алия составила 2173 человека. В национальном плане это была катастрофа. Движение еврейского национального возрождения, в идеологической основе которого лежали сионистские идеи возрождения и укрепления национальной государственности, а формальными рамками эмиграции оставался выезд по израильским визам для воссоединения с родственниками, живущими в Израиле, вырождалось в меркантильное бегство из страны. В Израиле начали готовить контрмеры. В конце 1987 года были организованы т.н. «полупрямые» рейсы через Бухарест, т.е. рейсы, которыми можно было прилететь только в Израиль.

Летом 1988 года деятельность «Памяти» и других антисемитских националистических организаций достигла такого уровня, что поползли слухи о возможных погромах. У этих слухов были веские основания. Первый массовый взрыв этнического насилия в новейшей советской истории уже произошел 27 – 29 февраля 1988 года в Сумгаите, правда, на этот раз резали не евреев, а армян. В Прибалтике уже создавались народные фронты, требовавшие большей культурной и политической самостоятельности. Появились всполохи народного недовольства и в других местах, о чем было хорошо известно КГБ. Евреи хорошо помнили, сколь велико в России искушение канализировать народный гнев на евреев, тем более, что почва была хорошо подготовлена десятилетиями ядовитой антисемитской пропаганды. Заказы на вызовы из Израиля стали исчисляться десятками тысяч в месяц, причем число их быстро росло: в 1988 году было заказано 100 000, а в 1989 – 300 000 вызовов. Быстрый рост числа заказываемых вызовов в сочетании с либерализацией эмиграционной политики говорил о том, что в скором времени эмиграция сможет исчисляться сотнями тысяч в год.

– Когда, по вашему мнению, наметился реальный прорыв в вопросе эмиграции из СССР? – спросил я Ричарда Шифтера.

– Это было в сентябре 1988 года. Я был в Москве и решил после этого отправиться в Израиль. Там я попросил о встрече с главой правительства Шамиром. Я сказал ему, что прибыл из Москвы и у меня такое ощущение, что ворота эмиграции открываются. При этом число лиц, которым будет позволено эмигрировать, будет значительно выше числа тех, кому будет позволено въехать в США. Поэтому Израиль должен подготовиться с жильем и работой для массы новых иммигрантов. Шамир после этого начал говорить о других вопросах, и я решил повторить то, что сказал вначале. Я помню, что Эли Рубинштейн, бывший секретарем кабинета, перебил меня и сказал: «Не забывайте, что имя нашего министра экономики – Нисим (на иврите – “чудеса”)».

Цифры эмиграции сделали, начиная с сентября, еще один скачок: сентябрь – 2373; октябрь – 2587; ноябрь – 2874; декабрь – 4874. Тенденция была ясна. Но уровень эмиграции не в Израиль зашкаливал. Он превышал 85%. С лета 1988 года стали предприниматься реальные меры для его ограничения до приемлемых для американцев и израильтян размеров. «19 июня 1988 года израильское правительство активизировало прямые рейсы СССР – Израиль через Бухарест»[22]. Рейсы через Бухарест были организованы еще в 1987 году, но это были, конечно, не совсем прямые рейсы. В полном смысле слова прямые рейсы организовать тогда было крайне трудно, если не невозможно, поскольку не было дипломатических отношений между государствами, и израильские авиакомпании не могли отправлять свои самолеты в Москву. Полеты из Москвы до Бухареста обеспечивала национальная компания Румынии, а там эмигранты пересаживались либо на израильские, либо на местные самолеты, летевшие до Тель-Авива. Лишкат-а-кешер позаботилась о такой организации полетов, чтобы сменить маршрут в Бухаресте было практически невозможно. Представительств ХИАСа и «Джойнта», занимавшихся эмигрантами в Ладисполи и Вене, там не было, и всю работу по транзиту олим обеспечивали представители Лишкат-а-кешер. С правительством Румынии была достигнута соответствующая договоренность.

Таким образом, сотрудники Лишкат-а-кешер, занимавшиеся в голландском посольстве еврейской эмиграцией, заранее знали, что человек, купивший билет на Бухарест или Будапешт, определенно приедет в Израиль, а купивший билет на Вену, скорее всего, – нет. В дальнейшем это обстоятельство будет использовано для того, чтобы ввести еще более жесткие правила для выезжавших по израильской визе, но практически до конца 89-го года существовал параллельный маршрут через Вену.

При уровне неширы в 85-90% к массовой эмиграции не было готово не только американское правительство, но и многие еврейские организации Америки, вынужденные на паях с государством нести на себе бремя приема иммигрантов.

Американское правительство было готово пойти навстречу пожеланиям израильтян уже давно, но опасалось бурной реакции со стороны еврейского истеблишмента США. Жившие в условиях демократии евреи Америки не понимали, да и не могли понять, в каких условиях несвободы выезжали евреи СССР. Они видели в каждом еврее, выехавшем из СССР, еще одну спасенную еврейскую душу. Никакие разговоры о квотах и национальных задачах их не убеждали. Теперь, когда массовая еврейская эмиграция в Америку могла поставить перед правительством и еврейским истеблишментом сложные финансовые и законодательные проблемы, они стали более сговорчивыми. Дело в том, что евреи эмигрировали в США в статусе беженцев, что давало им значительные льготы, возможность участия в правительственных программах помощи и значительно облегчало натурализацию.

Правительство США брало на себя обязательство принимать в США в статусе беженцев до 120-ти тысяч человек в год – со всего мира. В правительственном бюджете были предусмотрены соответствующие ассигнования. Цифра ежегодно уточнялась, но порядок сохранялся. Иммиграционное ведомство следило за тем, чтобы квоты для разных стран распределялись справедливым образом. Пока эмиграция из СССР была незначительной, евреи вполне вписывались в квоты, хотя американцы уже тогда испытывали неудобство в связи с тем, что люди в Ладисполи, где им ничто не угрожало, да еще с разрешением на въезд в Израиль, рассматривались в качестве беженцев.

В тот момент, когда перспективы еврейской эмиграции в Америку стали слишком большими, нужно было искать непростой выход из ситуации. Важную роль в поисках решения сыграла Шошана Кардин, сменившая Мориса Абрамса на посту президента «Национальной конференции в поддержку советских евреев».

 

– Когда вы стали президентом «Конференции», Шошана? – спросил я ее.

– В 1988 году. Но к этому времени я уже год работала вместе с Абрамсом и участвовала вместе с ним во встречах с Шульцем и другими членами администрации, в особенности с Ричардом Шифтером. Мы передавали Шифтеру списки имен и заботились о том, чтобы российской стороне была передана просьба предоставить этим людям разрешение на выезд. Затем я продолжила с Шифтером обсуждение темы, которое до меня начал Морис Абрамс, отдельных виз для тех, кто хотел выехать в США. Я считала, что это неправильно – выезжать по израильской визе, чтобы попасть в США.

– Многие из наших активистов, и я в том числе, считали так же.

– Я должна сказать вам, что тогда это не было популярной точкой зрения. Мне приходилось бороться буквально с организованным сопротивлением. Они говорили – «свобода выбора», и это важная вещь в Соединенных Штатах.

– Легко говорить о «свободе выбора» в США, где человек мог пойти и купить билет в любую точку земного шара, не спрашивая разрешения у властей.

– Я говорила, что у меня тоже есть свобода выбора, и мой выбор состоит в том, чтобы не давать деньги тем, кто приезжает в США по израильской визе. Это тоже свобода выбора. Фоксман из Антидиффамационной лиги предложил мне выступить перед правлением его организации, поскольку он разделял мои взгляды. Он сам в течение трех лет жил в лагере для перемещенных лиц после Второй мировой войны, ожидая, пока его пустят в США. Он считал, что если вы хотите попасть в Соединенные Штаты, вы должны подавать документы в Соединенные Штаты. Проблема состояла в том, что в Москве у США не было соответствующих дипломатических инструментов. США не позволяли своему посольству или не обеспечили его возможностью выдавать въездные визы в больших количествах. Непонятно было также, как прореагирует советское руководство, если США захотят выдавать въездные визы в Москве. Таким образом, мы должны были убедить американскую администрацию пойти на это и затем вместе с нашей администрацией убедить советскую администрацию с этим согласиться. Очень непростая задача. Я пришла на правление Антидиффамационной лиги и представила свою точку зрения. Правление меня поддержало. Они стали первой общенациональной организацией, поддержавшей раздельный выезд: по израильским визам – в Израиль; по американским визам – в США. При этом предполагалось, что СССР позволит американским самолетам приземляться в Москве или доставлять эмигрантов на своих самолетах в Нью-Йорк. Мы хотели прямые рейсы Москва – Нью-Йорк.

– Разве до этого прямого сообщения не было?

– Было, но не для беженцев.

– Как этот процесс развивался дальше?

– Когда появились признаки того, что в США может приехать огромное число еврейских иммигрантов, стало непонятно, кто и как будет их финансировать и поддерживать в период абсорбции. Раньше этим занимались «Еврейские федерации»^*. Евреи приезжали в статусе беженцев, но «Федерации»^* приняли решение не зависеть в их абсорбции от правительственных денег. Когда мы поняли, что цифры могут быть огромными, был сформирован безымянный комитет, инициированный Марком Талисманом – человеком, который в свое время был парламентским помощником, сформулировавшим поправку Джексона – Веника. В комитет вошли Марк Талисман, затем известный филантроп и председатель «Совета объединенных еврейских общин Америки» Макс Фишер, я и Мандель Берман, бывший президентом «Совета еврейских федераций». Кроме нас четверых туда вошли глава иммиграционной службы США Иван Феллер и представитель Государственного департамента. Одна из обязанностей Феллера состояла в том, чтобы отслеживать, откуда приезжают беженцы, и справедливо распределять квоты для различных мест. Он предложил из общего числа в 120000 беженцев со всего мира, которое правительство США обязалось принимать ежегодно, выделить евреям СССР 25000 мест. Это было даже несколько больше полагавшейся им доли, но я сказала: «Нет, учитывая обстоятельства, складывающиеся внутри СССР, 25000 – это слишком мало». Я предложила цифру в 40000, и после некоторой дискуссии все согласились с этой цифрой. Позже нас информировали, что она была утверждена. В течение нескольких лет мы никому не говорили о нашем комитете и не собирались раскрывать эту информацию в дальнейшем – поэтому комитет и остался безымянным. Но через три года, когда мы все были воодушевлены успехами алии, Макс Фишер рассказал эту историю на одном из митингов.

– Лишкат-а-кешер была довольна?

– Лишкат-а-кешер хотела, чтобы все евреи ехали в Израиль. Некоторые еврейские активисты в Штатах заявляли, что я «шестерка» этой организации, поскольку согласилась с такой процедурой. Другие – в Чикаго, например, – говорили, что нечестно лишать эмигрантов свободного въезда в США. Иммиграционные правила ведь были тоже изменены. Теперь евреи из СССР приезжали с теми же ограничениями, что и другие. У человека должен был быть родственник первой степени. Больше нельзя было приехать к двоюродному дяде, тете или кому-то еще.

– Они все еще приезжали как беженцы?

– Да, но на тех же основаниях, как и все другие беженцы.

– Лишкат-а-кешер пыталась лоббировать изменение правил до 1989 года?

– Да, но раньше у меня не было шансов убедить в этом американские организации. В 89-м году мы решили, что это должно быть сделано, и сделали это тихо, не говоря никому.

Правила въезда советских евреев в США были изменены на законодательном уровне. 1 октября 89-го года Конгресс принял поправку Лаутенберга – Спектора. Она определяла категории граждан СССР, которые имели право на эмиграцию в США в статусе беженца (евреи, пятидесятники, члены украинской католической или автокефальной церкви), и новые правила эмиграции. Теперь для выезда в США необходимо было пройти сложную процедуру в посольстве США в Москве. Обращения рассматривались только при наличии близких родственников в США. Обладатели виз на въезд в Израиль, выданных после этой даты, более беженцами не считались. Конгресс США ежегодно устанавливал квоту на въезд. В 1990 году она составляла 50000 человек (из них 40000 – для евреев).

 

После того, как правила въезда в США были изменены, Яков Кедми, глава отдела СССР в Лишкат-а-кешер, решил ужесточить и правила выезда в Израиль. Нет, квоту в Израиль никто устанавливать не собирался. Цель этого ужесточения состояла в том, чтобы не дать пузырю неширы раздуться снова. У тех, кто собирался в США, была теперь своя прямая колея, и никто не мог обвинить Израиль в том, что он проводит селекцию евреев, спасая одних и оставляя на произвол судьбы других. Кедми хорошо помнил, как в 1971 – 1972 годах невинные уступки американским миллионерам – отправить их родственников из Вены напрямую в США – быстро прорвали плотину и создали все усиливающийся поток ношрим. Чтобы этого не произошло снова, – ведь кроме США, были еще и Канада, и Австралия, и Германия, – нужно было закрыть возможные лазейки для неширы еще в Москве. С этой целью Кедми ввел ряд изменений в процедуру оформления документов. «В основе новых правил, – писал Кедми[23], – было понимание привычек и психологии эмигрантов из СССР. Те, кто получал разрешение на выезд в Израиль после введения новых правил, получали въездную визу только после того, как предъявляли билет на самолет через Бухарест или Будапешт, где сменить маршрут было практически невозможно». Дополнительный элемент этой процедуры состоял в том, что въездные визы выдавались после пяти часов в тот вечер, на который был куплен билет на самолет. Австрийское посольство в это время уже не работало, и у любителей схитрить не было возможности попросить там транзитную визу в Израиль через Вену. После этого Кедми сделал следующий шаг. «Я встретился с австрийским консулом в Москве, – писал он[24], – и объяснил ему новый порядок выдачи въездных виз израильской консульской делегацией после определенной даты. Это происходит в связи с изменением нашей политики и новыми правилами, которые ввели американцы. Не вдаваясь в подробности, я попросил его, чтобы транзитные визы в Австрию не выдавались без наличия въездной визы в Израиль, как того и требует международный закон… Те, кто получил разрешения до этой даты, могли по-прежнему ехать через Вену, поскольку их американцы оттуда еще принимали… Это был драматический поворот. Мы намеревались направить в Израиль всех евреев, которые выезжали с израильскими визами, и прекратить позор неширы. В моих руках появилась возможность прекратить ее раз и навсегда. Я знал, что если добьюсь успеха, эта политика изменит алию в Израиль, и более того – Израиль и его будущее». Кедми вместе со штатом сотрудников Лишкат-а-кешер добился успеха. Репатриантам с самого начала дали понять, что вопрос закрыт и отныне правила будут такими. Никаких волнений, бунтов и призывов к мировой общественности не было. Процедура работала как часы.

В это же время было принято решение создать альтернативные маршруты доставки репатриантов в Израиль. «Летом 1989 года, – рассказывал Яков Кедми[25], – я начал думать об организации полетов Москва – Израиль через более удобную для нас страну – Венгрию. Встретился с представителем компании “Малев” в Москве и предложил ему такую схему: “Малев” будет перевозить олим из Москвы в Израиль через Будапешт. Самолеты будут вылетать из Москвы специальными рейсами с эмигрантами на борту, садиться в Будапеште и тут же вылетать в Израиль. Я сказал им, что в дальнейшем им даже не придется садиться в Будапеште, они просто сменят номер рейса в воздухе и продолжат полет в Израиль. Так мы получали практически прямые рейсы, не определяя их как прямые формально. Представитель “Малева” заинтересовался, почему нам так важно не садиться в Будапеште, и я объяснил ему это сложностями обеспечения безопасности при высадке и посадке пассажиров. Это соображение было реальным, но главным было, конечно, не допустить развития ситуации с неширой, аналогичной Ладисполи и Вене. Предложение компании понравилось, но необходимо было получить “добро” на политическом уровне, а правительство мешкало. Мы решили подождать».

Тогда Кедми решил попробовать договориться с советской компанией «Аэрофлот». В конце 1989 года это уже можно было, но тут вмешался ответственный за отношения с Израилем и Палестиной в МИДе, некто Чистяков, и отменил запланированную встречу с представителями «Аэрофлота». Он относился к старой советской школе востоковедов, отличавшейся крайне враждебным отношением к Израилю. Кедми встретился с ним и в достаточно жесткой форме объяснил, что если представителей израильской консульской делегации ограничат во встречах, точно такие же ограничения будут наложены на работу советской консульской группы в Израиле.

«Аэрофлот» не мог обсуждать международные рейсы без поддержки МИДа, и Лишка устроила таким образом, что на пресс-конференции в США Шеварднадзе спросили о возможности прямых рейсов между Москвой и Тель-Авивом. «Это вопрос не политический, а торговый, и правительство СССР в такие вопросы не вмешивается», – ответил Шеварднадзе. Его ответ был напечатан в советской газете, после чего Кедми позвонил директору «Аэрофлота», и начались переговоры между «Аэрофлотом» и «Эль-Аль». «Аэрофлот» запросил за перевозку репатриантов слишком высокую цену – 700 долларов с человека, но Израиль согласился с этим. Соглашение было быстро подписано, и 1 января 1990 года самолет «Эль-Аль» приземлился в Москве. Он доставил в Москву труппу театра «Габима», а на обратном пути забрал репатриантов. Так стартовали по-настоящему прямые рейсы.

В Израиле в связи с первым прямым рейсом из Москвы царило большое возбуждение. Глава Лишкат-а-кешер Давид Бартов умолял всех проявить сдержанность и воздержаться от всякого рода публичных заявлений. К сожалению, в одном из выступлений глава правительства Ицхак Шамир заявил, что Израиль стоит перед началом большой алии, а для большой алии нужна большая страна. Его слова вызвали гневную реакцию арабов и задели за живое СССР. Шеварднадзе распорядился прекратить продолжение прямых рейсов. Соглашение между «Аэрофлотом» и «Эль-Аль» было заморожено. Рейсы возобновились спустя год с небольшим при других обстоятельствах и с другими условиями. Но тогда они уже не имели того значения, как в 1990 году[26].

В 1989 году выезд по израильским визам продолжал наращивать темпы: январь – 3308 человек; февраль – 2947; март – 4900; апрель – 5507; май – 4783; июнь – 5593; июль – 5694; август – 6776; сентябрь – 10243; октябрь – 11558; ноябрь – 2920; декабрь – 9330. Свыше семидесяти тысяч человек за год.

Предупреждения Шифтера и Кедми об алие свыше ста тысяч человек на 1990 год правительство Шамира восприняло благосклонно, но им не поверили. В бюджет была заложена сумма на абсорбцию 45000 человек.

С конца 1989 года выезд стал практически свободным. Напуганные разгулом открытого площадного антисемитизма, ухудшающимися условиями жизни, ростом социального и межнационального напряжения, евреи устремились в ОВИРы. Количество выезжавших в США было ограничено квотой и правилами. Количество выезжавших в Израиль – лишь пропускной способностью московской таможни и ОВИРа. Большинство предпочло бы в то время поехать в США, но теперь нужно было иметь там родственника первой степени, и даже при наличии родственника время ожидания в очереди могло занять годы. Оставаться на столь долгое время в стране, культивировавшей антисемитизм и двигавшейся к внутреннему хаосу и распаду, люди не хотели и выбирали Израиль в качестве приемлемой альтернативы. Сионистское движение не ставило такой задачи, но распад Союза лишь способствовал усилению этой тенденции.

Основная задача сионистского движения внутри и вне СССР, таким образом, была решена. Ее дальнейшее осуществление переместилось в Израиль, в сферу абсорбции массовой иммиграции. Подавляющее большинство ветеранов движения национального возрождения в эти годы выехало из СССР. Но движение национального возрождения не умерло: появились новые активисты – перестроечные евреи, поверившие в Горбачева и в возможность реформирования СССР. В стране оставалось еще достаточно евреев, которые по разным причинам не могли или не хотели уезжать, среди них – и некоторые ветераны движения, обеспечившие идеологическую преемственность на новом этапе. Продолжая заниматься эмиграцией, движение стало прилагать больше сил для укрепления национальной идентичности, возрождения национальной культуры, еврейской общинной жизни и для борьбы с антисемитизмом.

Культурная составляющая движения резко возросла с началом реальной перестройки, открывшей новые возможности перед активистами движения. Вернемся в 1987 год.