Глава 55 Массовая алия и распад СССР

В 1990 году из СССР выехало 228400 евреев, из них 183000 прибыли в Израиль. Столь значительная алия стала результатом разделения эмиграционных потоков и практически свободной эмиграции. С 1 января 1990 года выезд в США стал осуществляться прямыми рейсами, оформление документов производилось в Москве на основании приглашения от прямых родственников и в соответствии с ежегодной квотой в 40000 человек для евреев и 10000 для представителей других национальностей СССР. Процесс подачи и рассмотрения прошений на въездную визу в США был достаточно долгим, квота небольшая, и очередь желающих растянулась на несколько лет. В то же время Израиль, в соответствии с Законом о возвращении, автоматически предоставлял въездные визы евреям и членам их семей до третьего колена. В условиях нарастающего хаоса, пустых полок в магазинах и страха, что эмиграцию снова прикроют, большинство потенциальных «американцев» решило не ждать визы в США, а ехать туда, где принимают, – в Израиль. Черносотенный антисемитизм конца 80-х – начала 90-х годов также способствовал повышению популярности израильского направления.

Существует точка зрения, что массовый выезд стал результатом панического бегства из распадающейся империи. Возможно, это так и выглядело в тех регионах на периферии империи, где были сильны сепаратистские настроения и уже начались массовые выступления против центральной власти. Но в целом по стране никто не мыслил такими категориями, и никто не ожидал распада империи. Было ощущение нестабильности переходного перестроечного периода, наступления смутного времени в СССР, но не распада империи. Выезд из СССР всегда регулировался квотой на выезд, ужесточением или упрощением правил приема документов. При этом число желающих всегда превышало число получивших разрешение. В 1990 году выезд стал практически свободным и ограничивался только техническими возможностями ОВИРа и таможни, но эмиграционный потенциал был накоплен до августовского путча ГКЧП и начала процессов дезинтеграции империи.

Обратим внимание на любопытную зависимость, которая прослеживается практически с самого начала эмиграции: число заказываемых вызовов более чем в два-три и более раза превышало количество выдаваемых разрешений. Скажем, в 1969 году при 3033 разрешений на выезд было заказано 10267 вызовов, в 1970 году на 999 разрешений – 4307 вызовов и так далее, в 1977 году на 16833 разрешения – 44209 вызовов, в 1980 году на 21648 разрешений – 48628 вызовов и так далее. Мы говорим здесь о временах, когда СССР еще наводил трепет на мировое сообщество и был заклеймен как «империя зла». Пропорция не сильно изменилась и в начальные годы перестройки: в 1985 год на 1140 разрешений – 7574 вызовов, 1987 на 8155 разрешений – 20068 вызовов. Перестройка, активизация «Памяти» и других антисемитских организаций, начало межнациональных конфликтов на периферии империи также не сильно изменили это соотношение: В 1988 году на 18961 разрешение – 100000 вызовов, в 1989 году на 71005 разрешений – 300000 вызовов. Мы говорим о годах, когда о развале империи еще никто не думал и процесс подготовки и подачи документов занимал годы, т.е. решение о выезде принималось задолго до факта получения вызова из Израиля и самой подачи документов. Напомним также, что в тоталитарной стране в начале перестройки заказ вызова все еще был сопряжен с серьезными последствиями, поскольку этот факт отслеживался в КГБ и люди понимали, что этим шагом ставят крест на своем будущем в этой стране[1].

О чем это говорит? О том, что эмиграционный потенциал всегда значительно превышал квоты на выезд и почти не зависел от условий жизни в СССР. Это говорит также о том, что к началу 1990 года число лиц с вызовами из Израиля достигало почти 500000 человек. Для них выезд из СССР являлся результатом усилий, предпринятых задолго до развала империи или даже первых признаках этого процесса, т.е. это был продуманный, заранее подготовленный шаг. Люди, которые поддались панике 89-х – 90-х годов, выезжали в массе своей уже после августовского путча 91-го года, но тогда уровень выезда сократился вдвое. О реальной панике можно говорить лишь в регионах на периферии империи, где начались военные столкновения.

Необходимость вызова из страны назначения сохранялась вплоть до вступления в силу нового закона об эмиграции и закона о гражданстве 6 февраля 1992 года, уже после развала СССР. После этого выезжавший сохранял гражданство Российской Федерации и российский паспорт. ОВИР выдавал выезжавшим международный паспорт, специально предусмотренный для выезда на постоянное место жительства. Время рассмотрения заявлений на выезд сократилось до одного месяца, а на постоянное место жительства – до трех месяцев. Эта ситуация сохранилась вплоть до полной отмены визового режима 20 сентября 2008 года, после чего при наличии иностранного паспорта человек просто шел в кассу и покупал билет на самолет.

Важнейшая роль в осуществлении массовой эмиграции в Израиль принадлежала двум израильским организациям: Сохнуту и Лишкат-а-кешер. Обе сумели открыть свои представительства в СССР. Лишкат-а-кешер разместилась в здании бывшего израильского посольства в Москве, а эмиссары Сохнута работали в Ленинграде, Одессе, Киеве, Кишиневе, Минске, Риге и других городах.

Формально деятельность «Натива» сводилась к консульским функциям при посольстве Израиля, главным образом к проверке документов желавших выехать в Израиль на соответствие их Закону о возвращении. На самом деле, она была гораздо шире и включала анализ ситуации в отношении еврейского меньшинства в СССР, поддержку некоторых самодеятельных еврейских организаций, помощь узникам Сиона и их семьям, информационную, консультативную, преподавательскую деятельность и так далее. Сохнут, в соответствии с мандатом этой организации, должен был заниматься укреплением еврейской идентичности и программами, связанными с государством Израиль. Это включало распространение соответствующей литературы, культурные и информационные центры, организацию рейсов и оплату билетов. Таким образом, разделение функций существовало лишь по двум большим вопросам: собственно консульская работа – «Натив», доставка репатриантов – Сохнут. (Правда, когда речь шла о доставке репатриантов из районов, охваченных военными действиями, Натив принимал в этом самое активное участие). Все остальные виды деятельности пересекались, что вызывало немалые трения между союзниками-конкурентами. Одной из серьезных причин для разногласий между этими организациями была также доля Сохнута в бюджете «Натива», которую Сохнут, естественно, хотел вернуть себе после того, как сам стал действовать в СССР. Вокруг этого вопроса было сломано немало копий, пока правительству не пришлось взять на себя полное финансирование «Натива».

Сохнут стремился рекламировать в мире каждый свой шаг, что вполне устраивало деятелей перестройки в окружении российского президента, но вызывало скрежет зубовный у его противников. Лидеры «Натива», с другой стороны, справедливо заявляли, что они успешно работали в СССР как без дипломатических отношений, так и в условиях дипломатических отношений, в то время как Сохнут был обречен закрыть свои представительства при неблагоприятном развитии событий.

Обстановка действительно менялась достаточно быстро, и сказать, куда это в конечном счете приведет, не представлялось возможным. Казалось бы, демократические перестроечные процессы получили мощное развитие, граждане получили свободу, многопартийность, демократические выборы, и это должно было работать на сдерживание эмиграции. Но к концу 1989 – началу 1990 года множатся признаки наступления «смутного времени» в России, и среди евреев растет беспокойство, переходящее в панику.

Первые всполохи грядущих конфликтов появились уже в 1988 году. В ряде республик одно за другим возникают массовые движения в поддержку перестройки, которые быстро превращаются в движения за расширение суверенитета от центрального правительства, и в дальнейшем – за полную политическую независимость. Лидируют в этом процессе прибалтийские республики. В апреле 1988 года был основан Народный фронт в Эстонии, в июне – в Литве, в октябре – в Латвии. Уже 16 ноября 1988 года Верховный Совет Эстонии большинством голосов принял Декларацию о суверенитете Эстонии, которую Верховный Совет СССР не признал. 23 августа 1989 года, в пятидесятую годовщину подписания Пакта Молотова – Риббентропа 1939 года, Народные фронты провели мощную демонстрацию протеста против насильственного присоединения трех прибалтийских республик к СССР. В акции, получившей название «Балтийский путь», два миллиона граждан Литвы, Латвии и Эстонии выстроились живой цепью длиной около600 километров между столицами трех республик. ООН позже признает эту акцию феноменом ненасильственного сопротивления и включит ее в «Память мира». В июне 1988 года Народный фронт в поддержку перестройки возник в Белоруссии. В 1989 году движение за выход из СССР возникло в Грузии. 9 апреля войска Министерства обороны СССР жестоко разогнали митинг в Тбилиси. Было убито 16 человек, и жуткие истории о том, как солдаты саперными лопатками крошили черепа безоружных митингующих, консолидировали общественность в стремлении к государственной независимости. Подобные события с применением вооруженных сил и человеческими жертвами произошли в следующем году в Баку и Душанбе, а через год – в Вильнюсе и Риге.

«На территории СССР разгорается ряд межнациональных конфликтов. В июне 1989 года вспыхивают межэтнические столкновения в Новом Узене между казахами и выходцами с Кавказа, для подавления которых были задействованы бронетранспортеры, танки, боевые вертолеты и другая военная техника. 15-16 июля в Сухуми произошли столкновения между грузинами и абхазами. Наибольшей остротой отличался начавшийся в 1988 году карабахский конфликт»[2], сопровождавшийся погромами армян в Азербайджане и погромами азербайджанцев в Армении.

В июне 1989 года в узбекской части Ферганской долины произошли массовые погромы турок-месхетинцев, а в мае 1990 года в узбекском городе Андижан произошел погром евреев и армян. Еще через месяц разразились узбеко-киргизские столкновения.

На фоне армяно-азербайджанского конфликта в Азербайджане в 1988 году сформировался Народный фронт Азербайджана. 23 сентября 1989 года Верховный Совет Азербайджанской ССР принял Конституционный закон о суверенитете Азербайджанской ССР.

В мае 1989 года был создан Народный фронт Молдовы. 23 июня Верховный Совет Молдавской ССР утвердил Заключение специальной комиссии по пакту Молотова – Риббентропа, в котором создание Молдавской ССР было объявлено незаконным актом, а Бессарабия и Северная Буковина – оккупированными румынскими территориями.

В сентябре 1989 года основано движение украинских национал-демократов – РУХ.

Национальные фронты принимают в дальнейшем участие в демократических выборах в органы власти и входят во властные структуры.

Помимо конфликтов на национальной почве, резко ухудшается экономическая ситуация, чему способствует также резкое снижение цен на нефть. «В 1989 году впервые объявлено о начале экономического кризиса в стране, когда рост экономики сменился ее падением. В период 1989 – 1991 гг. доходит до максимума главная проблема советской экономики – хронический товарный дефицит. Из свободной продажи исчезают практически все основные товары, кроме хлеба. Практически во всех регионах страны вводится нормированное снабжение в форме талонов»[3].

После отказа Горбачева от вмешательства во внутренние дела стран социалистического лагеря в этих странах один за другим рушатся коммунистические режимы, падает сооружавшийся сорок лет «железный занавес» и открываются их границы с западными странами. Ночью 9 ноября 1989 года граждане ГДР сокрушили ненавистную стену, разделявшую Западный и Восточный Берлин.

В Польше приходит к власти бывший лидер профсоюза «Солидарность» Лех Валенса (9 декабря 1990 года), в Чехословакии – бывший диссидент Вацлав Гавел (29 декабря 1989 года). В Румынии президент Николае Чаушеску вместе с женой расстрелян по приговору трибунала. Таким образом, происходит фактический коллапс советской сферы влияния, сложившейся по итогам Второй мировой войны[4]. Затрещали по швам противостоящие объединенной Европе и НАТО организации Совета Экономической Взаимопомощи и Варшавского Пакта: освободившиеся от коммунистической диктатуры страны не собирались оставаться в сфере влияния СССР, они стремились в объединенную Европу. Это был крах коммунистической идеологии и крупное поражение СССР на международной арене.

Происходящее в странах социалистического лагеря оказывает влияние на умонастроения в ряде советских национальных республик и с энтузиазмом воспринимается местными национальными движениями, успевшими набрать достаточную силу. На западных границах СССР это влияние значительно сильнее и конкретнее. Оно основано на исторически сложившихся этнокультурных связях: происходящее в Польше традиционно имеет серьезное влияние на умонастроения в Прибалтике, в частности на католическую Литву, происходящее в Румынии – на Молдову. В ряде республик резко усиливаются сепаратистские настроения. 8 марта 1990 года Верховный Совет Литвы провозгласил независимость Литовской республики, приостановил действие конституции СССР и восстановил действие конституции Литвы от 1938 года. 4 мая 1990 года аналогичные действия предпринял Верховный Совет Латвии. После кровавых событий 9 апреля 1990 года в Тбилиси начался процесс консолидации сил за выход Грузии из СССР. В сторону независимости двигались Эстония и Азербайджан. Никто, конечно, тогда не предполагал, что Советский Союз, обладавший первоклассной армией и мощной политической полицией, может развалиться как карточный домик. Я даже смею предположить, что внешние силы в столь быстром развале Советского Союза заинтересованы не были, поскольку бесхозное атомное оружие – вещь весьма опасная для всех. Происходившие события воспринималось скорее как болезни переходного периода, некоторая полоса смутного времени, после которой все сможет возродиться в более цивилизованной и либеральной форме. Ну, может быть, прибалтийские республики смогут выйти, но и то маловероятно.

– Мика, – обратился я к д-ру Членову, – ты строишь общесоюзную крышевую организацию Ваад, а вокруг такое происходит… Я уехал в марте 89-го года, и у меня было ощущение, что все достаточно стабильно. Ну, подумаешь, «Память»! Страшилка для обывателя, стимулировавшая алию.

– Ты уехал, можно сказать, в последние секунды. В 90-м они довели страну до состояния полного развала. Это привело к тому, что на Западе взялись спасать Россию, появилось такое понятие, как гуманитарная помощь. В стране действительно назревала паника, и в 90-м году она достигла своего пика.

– Народ получил свободу, появляется частный рынок, отчего паника?

– Я много над этим думал. Паника – это в основном 90-й год и весь период до путча, то есть вплоть до августа 91-го. Она вызвана тем, что начала разваливаться привычная государственная система. Люди, жившие в тоталитарном обществе, начали понимать, что тоталитарность – это не только угнетение. Тоталитарность, это когда все зависит от власти: рождение, смерть, работа, питание, безопасность, образование – все! В 90-м начинают исчезать продукты из магазинов, просыпается черный рынок. Прямо перед Большим театром тысячи людей продают мыло, спички – прямо на улице. В магазинах лежат какие-то сухари, дрожжи, товаров нет. Власть исчезает. При этом у всех как бы все было за счет черного рынка, подпольно. Кооперативы начали процветать, кто-то стал делать смешанные предприятия с иностранцами. Страна начала открываться в сторону Запада, но сразу же после этого закрываться с той стороны. Запад перестал пускать к себе советских людей, визовый контроль стал очень жестким. В 90-м году у евреев уже есть Ваад, и при этом начинается паника, страх погромов и т.д.

– Ты имеешь в виду панику из-за «Памяти» и других антисемитских организаций?

– Не только, и паника не только у евреев. Я прекрасно помню, как посылал ребят в горком партии спросить, что они намерены делать, – ведь погромная ситуация. Ребята приходят туда, их встречает какой-то чиновник и говорит: «Да, погром будет, только не еврейский, громить будут коммунистов, поэтому мы приглашаем вас – приходите, и будем вместе защищаться». Тогда я их отправил в горисполком. Там сказали: «Да, вы правы, погром будет, но громить будут не евреев и не коммунистов, а магазины. Мы вас приглашаем прийти и вместе защищать продовольственные магазины, склады», и что-то там еще. Так это было. Вообще, этот огромный вал эмиграции возник потому, что корчилась в конвульсиях огромная тоталитарная страна. Власть стала слабой, перестала защищать, перестала контролировать жизнь, страну, перестала быть источником всего, и это было страшно. Люди, которые за год до этого отказывались давать своим детям разрешение на выезд, сами заторопились бежать куда глаза глядят и куда пускают.

– Сепаратистские движения в Прибалтике, Грузии и других местах оказывали на этот процесс серьезное влияние?

– Нет. Это было вызвано процессом распада системы советской экономики и государственного устройства.

– То есть если бы Горбачев не начал перестройку, страна продолжала бы загнивать и стагнировать, но могла бы выжить?

– Не знаю. История, как ты знаешь, не имеет сослагательного наклонения. Как только была допущена частная инициатива, на глазах начала гибнуть государственная плановая экономика. Мало-мальски предприимчивые люди побежали приватизировать все в свою пользу. Чубайс придумал ваучеры и раздал их в стране, которая не знала, что это такое. И это тоже не привело ни к чему. Видимо, не было другого пути, кроме как обесценить все. У меня не было сбережений, мне было наплевать, а сколько людей потеряли все! Все это заложило крах политической и демократической идеологии в Союзе, плоды которого мы видим по сей день. Вот эта гибель тоталитарного строя и вызвала панику. Помчались русские, немцы, украинцы, греки кто куда мог. Но евреям и немцам было хорошо, им было куда.

– Боялись дикого русского бунта?

– Это была стихийная вещь. Каждый человек боялся чего-то своего. А в целом это была реакция на гибель тоталитарного строя. Другого ничего не было. Появился криминалитет, бандиты. Начались убийства друг друга, бесконечная свобода прессы, которая стала обо всем этом писать. Телевидение стало показывать ужасные вещи – там убийство, там грабеж…

 

Членов описывает картину массового выезда, глядя из Москвы. Она несколько иначе выглядела в «горячих точках», центрах сепаратистских устремлений. Вот как описывает ее другой сопредседатель Ваада, рижский активист Шмуэль Зильберг.

– В 89-м – 90-м годах у меня возникают идеологические расхождения с Микой. Мы видели, что дело идет к распаду СССР, хотели иметь прямые связи между организациями. Кроме того, в отличие от Мики, я считал, что центральное место в нашей деятельности должна занимать алия.

– В чем ты видишь основные причины массового исхода евреев из Союза?

– Я вижу это как одну из составных частей распада империи. Латыши ушли к себе в Латвию, армяне – в Армению, а у евреев был Израиль. Не было сил и возможности в Латвии доказывать, что ты латышский еврей, да и желания особенного не было. Были и такие, кто остался в Риге, Москве и других местах, но в массе своей люди встали и ушли. Причем это был не результат деятельности Сохнута, Лишкат-а-кешер или еврейских активистов. Это был результат грандиозного процесса распада империи.

Одним из активистов движения, к которому стекалась информация со всего Союза, был главный редактор Информационного бюллетеня по вопросам репатриации и еврейской культуры Александр Шмуклер.

– Я знаю, что вы активно боролись с «Памятью» и ей подобными организациями. А сами вы не опасались их молодчиков? – спросил я его.

– Опасались и постоянно обсуждали это. Более того, были случаи, когда наши имена назывались в листовках «Памяти». Мое имя часто упоминалось в связи с тем, что я стал председателем ложи «Бней-Брит» в СССР. Было ощущение, что все это может вылиться в физическое насилие. Но «Машка» заняла такую позицию: «Память» создана спецслужбой, контролируется спецслужбой, направляется спецслужбой, и поэтому физическое насилие возможно только с одобрения спецслужбы. То есть если захотят перейти к репрессиям, то одним из видов может стать «рука антисемита». Мы серьезно обсуждали, не взять ли охранников для офиса Ваада, но не думали, что есть реальная опасность на бытовом уровне. Мика считал, что нечего бояться, мы уже достаточно научены. Это может принять любую форму, а «Память» – это инструмент в руках ГБ.

– 90-й год прошел в обстановке надвигающейся катастрофы?

– У меня не было ощущения надвигающейся катастрофы. Скорее было ощущение свежего воздуха.

– Но тогда массовая алия – это не паническое бегство, а скорее реализация накопленного потенциала, в том числе и из-за негативной тенденции в сфере безопасности.

– Давай не будем сами себя обманывать. Мы общались с людьми на достаточно высоком уровне и понимали, что «Память» пока не представляла опасности. Но мы эту карту тоже разыгрывали и где-то нагнетали ситуацию, чтобы стимулировать алию. Если говорить о Москве или Петербурге, то были отдельные антисемитские проявления, особенно на кладбищах, и мы всеми силами эту информацию использовали.

– Вы писали письма в органы власти?

– Мы писали письма в органы власти и обращались в прессу. К этому времени уже была возможность выхода на какие-то средства массовой информации. Была знаменитая программа «Взгляд», которую вели Александр Любимов, Саша Политковский, муж Ани Политковской, позже убитой, и Влад Листьев, позже убитый. Они сделали несколько передач, посвященных антисемитизму. «Машка» ведь не просто анализировала ситуацию, но и направляла определенное развитие событий. Было много писем в разные инстанции, и мы все предавали гласности. Выходил бюллетень, появилась еврейская газета, иногда эти письма публиковал «Огонек». Еврейские массы читали. Пустые полки магазинов и истерия по поводу антисемитизма сыграли свою роль. Не надо забывать также то, что в 89-м и 90-м годах приоткрылась граница. Люди уже могли ездить в Израиль к родственникам, в Америку и т.д. Многие съездили и привезли так называемые живые письма, что не надо бояться ехать, все будет нормально. Эти три вещи и вызвали лавину.

В команде Горбачева работал журналист-международник Владимир Тумаркин. Личность либеральная и в полном смысле слова «перестроечная», он перед этим работал в идеологическом отделе ЦК и был одним из первых, кто вышел на контакт с активистами еврейского движения. Мы встретились в представительстве одного из крупнейших западных банков в Москве в сентябре 2010 года, где он в то время работал. Я не встречался с ним прежде, но был наслышан от Членова, Шмуклера и Островского. Человек по складу и самоощущению совершенно русский, он, как оказалось, имел и еврейские корни.

– Как вас по отчеству, я, извините, не знаю? – начал я интервью.

 

– Ильич. Меня зовут Владимир Ильич. Надеюсь, это ни у кого не вызовет ностальгических воспоминаний.

– Где вам удалось воспринять либеральные ценности, будучи работником такого консервативного учреждения, как идеологический отдел ЦК?

– Я вообще любил учиться и с ранних лет подрабатывал переводчиком. Рабочими языками у меня были испанский и португальский. Кроме этого, – английский со спецшколы. Перестроечный либерализм складывался постепенно и из многих составляющих. По происхождению я полукровка, отец у меня еврей. В коммуналке, в которой мы жили, был бытовой антисемитизм. Во дворе я тоже был евреем. Довольно рано я познакомился с самиздатом. Это были материалы по делам друзей моего деда, прошедших ГУЛАГ. Может, первые серьезные сомнения о несоответствии официальной пропаганды и действительности зародились от этих бумаг. Кроме того, я много бывал за границей, видел другую жизнь, и это укрепило мои сомнения. Потом мне довелось работать с такими людьми, как Егор Яковлев, Отто Лацис, Рита Литвинова. Работая за границей, я имел возможность познакомиться с большой коллекцией так называемых «белых книг», которые готовились для членов Политбюро и ЦК. Там было все: и то, что в СССР было проклято, и последние новинки политической науки, и последние художественные произведения. В 74-м году, когда выслали Солженицына, все слушали «голоса», обменивались…

– Вы слушали «голоса»?!

– Чему вы удивляетесь! Есть привычка на Руси ночью слушать Би-Би-Си, она распространялась и на партийных функционеров. То есть я постоянно купался в информации, я ее и искал. Все это отложилось.

– В чем вы видели недостатки советской системы?

– Культ личности, несвобода, продолжение ГУЛАГа и страхи, сидящие в советских людях как наследие тоталитаризма. Они не излечиваются на протяжении нескольких поколений – мертвые хватают живых.

– Как вы попали в аппарат ЦК?

– Последним местом моей работы перед этим была Испания. Я заведовал там патентной службой. Пришла шифровка, что меня отзывают на собеседование для последующей работы в отделе международной информации ЦК. Я приехал, прошел собеседования и ждал назначения.

– То, что ваш отец – еврей, было известно по документам. Это влияло?

– Я по анкете был записан русским, хотя, конечно, национальность отца нигде не скрывал. Были кадровики, которые задавали всякого рода вопросы. У них всегда вызывала подозрение эта бунтарская еврейская кровь, и, возможно, это повлияло на слегка затянувшееся назначение в ЦК. В графе «профессия» в анкете было записано «журналист-международник». На бланке назначения в ЦК Егор Лигачев написал: «Без опыта практической партийной работы журналисты в аппарат ЦК нам не нужны». Он был секретарем ЦК и вместе с Яковлевым курировал идеологический отдел. А Яковлев тогда только пришел и не высовывался, в открытую не выступал.

– Это уже после назначения Горбачева?

– Да, я появляюсь там в восемьдесят шестом году. Меня представили Александру Николаевичу Яковлеву. Тот попросил рассказать, чем я занимался. Потом говорит: «Наверное, знаешь, какую резолюцию на твое дело наложил Лигачев?». Я говорю: «Да, рассказали». Он говорит: «Лигачев уйдет в отпуск, а я в другом углу напишу то, что надо. Езжай в Мадрид и жди вызова». Так я очутился в ЦК. Когда началось распределение обязанностей, среди тем появилась одна, звучавшая особенно чудовищно: «Так называемый еврейский вопрос в международном общественном мнении». Там были и списки отказников, и наши встречные списки, они все проходили нашу обработку.

– Был еще канал для обработки эмиграционной информации по линии МИДа: Ричард Шифтер – Юрий Кашлев. Вы взаимодействовали?

– В МИДе появилось управление по гуманитарному сотрудничеству и правам человека. Мы, естественно, взаимодействовали, но они появились примерно через год после нас.

– Как к вам относились в ЦК партии?

– Было непонимание того, чем может заниматься отдел международного гуманитарного сотрудничества. По дороге в столовую или в метро нас часто спрашивали: «Что вы там делаете?» Были националисты. Неформальная «русская партия» в ЦК всегда существовала: Байдышев и другие

– Все же прописано в «третьей корзине» Хельсинкских соглашений.

– Да, но, скажем, в промышленных отделах, они сидели в ЦК и руководили целыми отраслями промышленности. Чиновник снимал вертушку и накачивал директоров и их аппарат. Как только партию лишили хозяйственной деятельности, они все разбежались в банки или международный отдел на дипломатическую карьеру.

– Либералы ведь тоже были?

– Это, в основном, как раз в международном отделе. Там были люди с хорошим образованием, они видели мир. У нас и Бовин подвизался.

– В международном отделе?

– Это всегда был симбиоз международного и идеологического отделов. На последнем этапе наш отдел международной информации стал очень отличаться от традиционной агитации и пропаганды. Он же вначале не назывался идеологическим отделом. Он назывался «Агитпроп». Яковлев начал его разбавлять, меняя людей. «Агитпроп» был цитаделью, из которой появилась российская партия и Зюганов. Мы были соседями по кабинетам и по-человечески в хороших отношениях, но это была кузница и утроба, из которой потом появится коммунистическая партия во главе с Колосковым. Мрачные, угрюмые, заточенные на национализм в самом его жутком виде. Я потом попаду во все их письма Горбачеву о жидовствующих консультантах. Я попаду также в письмо, подписанное Драгунским и Вергелисом, против закрытия Антисионистского комитета. Я был дважды на его заседаниях с инструкциями собрать аргументы, чтобы закрыть его, забить на нем крест.

– Горбачев поменял около шестидесяти процентов аппарата ЦК на своих единомышленников еще до проведения реформ. И все равно многие в ЦК не понимали реформ, а некоторые откровенно его недолюбливали.

– Это слишком мягко сказано. Брожение было чудовищное, и без преувеличения можно сказать – ненависть к Горбачеву среди работников аппарата ЦК зашкаливала. Люди открыто отпускали проклятия в его сторону, когда он шел по коридору, как в свое время в сторону Хрущева. Эксперты, секретари, помощники секретарей, оргпартотдел, готовивший кадры для провинции… Они разделяли ту самую статью «Не могу поступиться принципами» и создавали в ЦК мрачную, гнетущую атмосферу. Они говорили: «Этот много не наживет, этот вылетит». Был откровенный саботаж во многих отраслях экономики.

– Каким образом?

– Экономики ведь как таковой не было. На восемьдесят процентов это была единственная отрасль – военно-промышленный комплекс, ВПК. Выкачивали из страны все соки, получали столько, сколько хотели. Как-то на полудружеских, полусемейных посиделках присутствовал сын Суслова, бывший директором крупного ракетного предприятия. Он просто закипал при имени Горбачева. «Он не понимает, что делает. Зачем он забирает у нас средства, зачем он пилит сук, на котором все сидят, зачем идет на поводу у американцев, зачем открывает наши секретные предприятия для наблюдения?» Он выражал мнение очень умных, грамотных профессионалов, которые до того времени жили безбедно, сделали это делом своей жизни, и вдруг у них начала уходит почва из под ног.

– Что вы им возражали?

– Я говорил, что это не может так продолжаться. «Оглянитесь вокруг себя, посмотрите, что происходит с другими людьми. Где легкая промышленность? Где обычная экономика? У вас все в порядке, хорошие заработки, хорошие квартиры, а остальные?»

 – Это вы говорите об обычных советских людях. Представьте, как они относились к изгоям общества: отказникам, еврейским активистам, диссидентам.

– Я должен вам сказать, что, во-первых, непрерывно шла почта на эту тему. Изнутри и снаружи. Из-за границы, конечно поменьше. Были материалы с саммитов и хельсинкских конференций. Кроме этого, шли запросы из ЦК, и так далее.

– Как обрабатывалась почта?

– Был отдел писем и различные отделы по принадлежности. К сожалению, огромное количество писем просто уходило в корзину. На них не отвечали, уходили от встреч под разными предлогами.

– Я знаю людей, которых посадили за письма в ЦК.

– С приходом Горбачева эта часть исчезла. Стали из тюрем выпускать. Пошли письма с предложениями. Пришло предложение от группы Членова встретиться и переговорить с кем-то из членов аппарата ЦК, который занимается еврейской тематикой.

– Как к вам попало это письмо?

– Письмо пришло по почте и отписано на руководство отдела от Яковлева с просьбой Шишлину, Грачеву, Тумаркину переговорить. Я пошел к Шишлину, пошел к Грачеву и сказал – а почему нет? Кто пойдет со мной?

– Это еще до создания Ваада?

– Да, в 88-м году.

– У меня такое ощущение, что Членов знал о вас еще до встречи. Откуда он мог о вас слышать?

– Была эта эпопея с «Памятью», и я выступал на эту тему, были другие выступления. У «Памяти» были свои симпатизирующие в ЦК. Членов и компания писали в ЦК письма по поводу деятельности «Памяти». Наконец, были такие лекции, как «Осторожно, сионизм» Иванова, были статьи Шафаревича.

– А вы в международном отделе это все просматривали?

– Просматривал и привлекал людей, если было нужно. В 1988 году разрешили, например, создать внештатную группу консультантов. Еврейская тема стала активно развиваться. И «Память», и эмиграция, и конференции. Появился Миша Глуз со своей идеей Центра имени Михоэлса.

– Он тоже через вас действовал?

– Конечно.

– Ваша группа занималась ведь не только еврейским вопросом?

– Наша группа – только еврейским. Леонид Яковлевич Дадиани в Институте социологии занялся этим вопросом с точки зрения социологии. Появились первые закрытые опросы, начал вырабатываться серьезный и умный подход к проблемам такого рода. Появились контакты и иного рода. Вы помните братьев Райхман из Канады, которые привезли первые большие проекты по строительству? МИД порекомендовал Яковлеву с ними встретиться. Яковлев принимал их в 11 вечера, и я их сопровождал. Нужно было видеть выражение лиц майоров КГБ с сержантскими лычками, которые стояли на входе. Братья были религиозные, в кипах! Или когда появились раввины в связи с библиотекой Любавического ребе. Они прилетели в Лондон на тот самый неудавшийся саммит, когда Горбачеву по легенде было обещано сто миллиардов. Это обещание не выполнили и все окончательно рухнуло. Казна пустая, катастрофа.

– Как люди выходили на вас?

– Мне уже разрешили давать номер своего телефона открыто. Я не исключаю, что была и прослушка, но я уже на эти вещи смотрел философски. Знаете, как в том анекдоте: посетитель ресторана жалуется официанту: «У меня в супе жучок», а тот не моргнув глазом отвечает: «Шеф сказал, что это в интересах национальной безопасности». Мне звонил кто угодно. На встрече с Членовым и Сатановским я дал им свои телефоны, включая домашний.

– Как вы с ними работали?

– Я пытался ответить на их вопросы. Круг контактов расширялся. Мне разрешили встречи с исполняющим обязанности посла Израиля, потом – с послом. Были формальные и неформальные контакты. На самом последнем этапе были и такие люди как Яков Кедми, которого я водил к Горбачеву, зная кто он и что он. Или Саша Либин. С Членовым я довольно редко встречаюсь на протокольных мероприятиях. Я ценю его знания, последовательность пути и стараюсь следить за публикациями.

– Как у вас отнеслись к созданию Ваада?

– Как вы понимаете, это вызывало самые разные оценки даже внутри нашего отдела. У некоторых – непонимание, у некоторых – рано, не суйтесь. Варятся, пусть варятся, но уж помогать – вообще не наше дело, тем более выносить наверх.

– У меня сложилось впечатление, что еврейский вопрос в России – это какое-то табу, лучше не касаться.

– Да. Есть какой-то животный страх, абсолютное непонимание многих элементарных вещей и из-за этого желание лучше не прикасаться, не трогать эту тему. Эта безынициативность и отсутствие элементарной энергетики в работе. Я был по-другому устроен. Если люди казались мне интересными, я старался помочь. Вот Глуз открывал центр, а меня увезли с работы с первым сердечным приступом.

– Серьезный приступ?

– Неделька в больнице. Мне поверили, что это не будет антисоветский центр, но напряг и прессинг с разных сторон – «Куда ты лезешь?» «Зачем тебе это надо?» «Куда ты плывешь?» Может, кто-то подозревал, что я, не считая себя евреем, где-то подспудно отрабатываю зов предков.

– А на самом деле этого и в помине не было?

– Не было. Я занимался интересным делом, считая его важным, любопытным, нужным.

– Вы говорили о ста миллиардах как о главной причине краха Горбачева. А у меня складывалось ощущение, что он взял слишком круто и на определенном этапе начал терять контроль над происходящим. Он слишком большой акцент делал на международной деятельности и терял контроль внутри страны.

– Он терял контроль, потому что его у него вырывали. Он прекрасно понимал, по какому минному полю ежесекундно ступает. Он трезво оценивал, в каком состоянии находилась страна, и прекрасно чувствовал, как земля уходила у него из-под ног, как ее выдергивали у него из-под ног. Врагов, а не оппонентов, с которыми можно было бы вести дебаты, было больше чем надо. Отсюда возникало напряжение, а потом и ссора с Александром Яковлевым, отсюда рваный ритм перестроечных шагов. Если бы это было в более быстром темпе, не в шесть лет, а, скажем, в четыре года, его бы смели, и все. Поэтому происходили такие идиотские кадровые назначения, как Янаева, например. Он знал цену этим людям. Он способен был жонглировать и перетасовывать эту колоду разными людьми, чтобы поддерживать определенный баланс сил. Вероятно, эти компромиссы не украшали его политику.

– Он ведь пытался построить в России то, чего там никогда до этого не было.

– Не было и не могло быть. У него была четкая концепция того, что он хотел построить.

– У него был детальный план?

– Не претендую на полноту знания, но поработав с ним уже много времени, в том числе и в Фонде с его умными сподвижниками, могу утверждать, что никакой детальной планировки или пошагового плана в действительности не было. Его и не могло быть, потому что, не обрушив крепостные стены и несущие конструкции, не заменив ключевые башни, на месте которых выстраивался бы государственный механизм власти, нельзя было двигаться дальше и намечать строительство совершенно другой экономики. Отсюда дергание с законом о кооперативах, или законом об избрании директоров, обогатившем тех, кто сумел извлечь из этого выгоду, вместо того, чтобы сделать шаг к новой экономике.

– Горбачев намеревался демонтировать коммунистический строй, или, будучи сам порождением этого строя, не мог перешагнуть этот рубеж?

– Он, безусловно, был порождением этого строя, но при этом был человеком открытым и прагматичным. Он впитывал новое, открывал мир сам и с помощью своих советников, но не выносил это на широкую публику, потому что знал, что не будет понят, что его отвергнут, снимут на пленуме. Отсюда эти синусоиды в поведении, шаг назад, полшага вперед. Те, кто наблюдал это пристально, ежедневно, кто видел атмосферу, царившую вокруг, понимал зигзагообразность его поведения. Хотели гласности – получили, но быстро переели ее. Больше не надо, уже из ушей вываливается. Потому что вместе с гласностью пришла чернуха, поднялась пена. Свободой воспользовались черт знает кто. Появились все эти националистические издания «Завтра», «День» и другие. Все хотели быстрее лучше зажить.

– Когда вы начали работать в администрации президента?

– Практически с момента его избрания. Утвердили нас через полгода, потому что Болдин тормозил все инициативы по созданию полновесного аппарата президента. Они думали, что сумеют его убрать раньше. Это был скромный аппарат. Наша пресс-служба состояла вначале из пяти человек. Затем мы выросли до двенадцати. А сейчас там сотни людей, трудно даже представить, что творится. Мне предложили потом перейти в пресс-службу к Ельцину, но я отказался, предпочел войти в группу Фонда Горбачева консультантом.

– Когда возникло ощущение, что обещанные сто миллиардов не придут и все начало рушиться?

– Очень скоро. Пошли депеши одна мрачнее другой, что положение внутри Союза резко ухудшается. Протестные митинги в Москве в феврале 1990 года собирали от 250-ти тысяч до миллиона человек на Манежной площади. Остановить это было практически невозможно. Бумагой завалили и перекормили, а элементарного хлеба не было. Вернулись к самым плохим временам. Была надежда, что Запад нам поможет.

– Когда началось лавинообразное нарастание проблем?

– В 1989 году. Это были лучшие перестроечные времена, но с точки зрения повседневной жизни… Кроме того, Фронты в Прибалтике, национальные движения в разных республиках!

– Как вы на это реагировали?

– По-разному. Михаила Сергеевича упрекали за то, что он не применил силу, но он категорически был против повторения Югославии. При невыясненных до конца апрельских событиях с разгоном демонстрации в Тбилиси и при не до конца проясненных силовых проявлениях в вильнюсской телебашне, и то ему навесили столько собак.

– Весь мир видел, как кроили черепа саперными лопатками в Тбилиси.

– Весь мир видел, что были жертвы в Тбилиси и Вильнюсе, это так, но кто стоял за этим, кто был провокатором, кто первым пустил пулю, до сих пор ясности не существует.

– В Литве большую роль играла католическая Польша.

– Конечно, в Вильнюсе – да. А Кавказ – это котел с грибоедовских времен.

– Кто обещал эти 100 миллиардов?

– Я не хочу бросать упреков, но Бейкер со стороны США и Геншер – Коль со стороны Германии обещали. Франция – в последнюю очередь. Они много чего обещали. Обещали не приближаться к границам СССР, обещали не втягивать восточноевропейские страны в НАТО, при этом просили форсировать вывод советских войск из Германии – практически в чистое поле, без строительства нормальных казарм и устройства огромной массы офицеров и солдат.

– Немцы вроде бы построили целые городки.

– Их было очень мало по сравнению с той массой войск, которые необходимо было эвакуировать. В этом плане Горбачев им поверил, а на них оказали влияние местные «ястребы». В Германии события развивались лавинообразно. Немцы ему были, конечно, благодарны, но внутри он получил проклятия на многие годы вперед. Его упрекали в том, что он отдал страну, которая лучше всех жила в соцлагере. Да, действительно, жили лучше многих, но цена вопроса была огромна. Люди из Восточной Германии при этом бежали кто как мог – кто-то становился невозвращенцем, кто-то по тоннелям, сумасшедшие лезли через стенку.

 

Многие были недовольны тем, как управляет страной Горбачев, и осуждали его. За нерешительность, за хаос в экономике, за развал социалистического лагеря, за «парад суверенитетов», за пустые полки в магазинах. Говорил он складно и убедительно, а в жизни все получалось наоборот. Критики справа требовали решительных действий по наведению порядка, обуздания не в меру разошедшихся средств массовой информации, использования силы там, где сепаратистские настроения зашли слишком далеко, более осторожного проведения реформ. Критики слева, реформисты, требовали более решительного и последовательного проведения реформ, прекращения зигзагов в их проведении. А Горбачев метался, искал компромиссы, что давало надежду и тем, и другим склонить его на свою сторону. Уволив на пленуме ЦК кандидата в члены Политбюро и московского градоначальника Бориса Ельцина, Горбачев обрел в его лице непримиримого врага и бескомпромиссного критика слева, а Ельцин снова набирал политический вес, в то время как популярность самого Горбачева внутри страны стремительно падала.

В июне – июле 1988 года Ельцин становится делегатом 19-й партийной конференции, на которой просит его реабилитировать, поскольку та критика, за которую его сняли в 1987 году, теперь открыто звучит на конференции. После этого Ельцин избирается на съезд народных депутатов и становится одним из руководителей Межрегиональной депутатской группы, затем – членом Верховного Совета СССР, и затем – членом его президиума. В мае 1990 года он был избран народным депутатом РСФСР от Свердловска, и через две недели после этого – председателем Верховного Совета РСФСР. 12 июня 1990 года съезд народных депутатов России под его руководством принял Декларацию о государственном суверенитете РСФСР, т.е. сделал то, что до этого сделали только прибалты и грузины, и что явным образом противоречило конституции СССР. После того, как Россия провозгласила главенство республиканских законов над общесоюзными, за ней последовали Молдавия (22 июня), Украина (16 июля), Белоруссия (27 июля) и в течение нескольких месяцев другие республики.

На 28-м и последнем съезде КПСС в июле 1990 года Ельцин выступил с резкой критикой компартии и ее руководителя Горбачева и объявил о своем выходе из партии. Ельцин наступал на Горбачева с радикальных демократических позиций, постоянно пытаясь выбить почву из-под ног у последнего советского генсека. Ненависть к компартии накопилась у Ельцина не только из личного опыта. Его дед был раскулачен и репрессирован, его отец был репрессирован. 12 января 1991 года во время визита в Таллин Ельцин, игнорируя Горбачева, подписал с Эстонией Договор об основах межгосударственных отношений РСФСР с Эстонской Республикой, в котором обе стороны признавали друг друга суверенными государствами. 19 февраля 1991 года, выступая по телевидению, Ельцин потребовал отставки Горбачева и передачи всей власти Совету Федераций, состоящему из руководителей союзных республик.

Это был серьезный удар против планов самого Горбачева, который хотел таким образом реформировать СССР, чтобы сбить волну сепаратистских настроений и сохранить Союз как единое целое. Делал он это с постоянной оглядкой на Запад и на Ельцина. Для придания своим планам демократической легитимности Горбачев провел в марте 1991 года референдум по вопросу сохранения СССР в обновленном виде и получил 76% голосов «за». Правда, прибалтийские республики, Армения, Грузия и Молдавия горбачевский референдум проводить отказались[5].

12 июня 1991 года на первых всенародных выборах в истории России Ельцин с большим отрывом был избран президентом РСФСР. Напомним, что Горбачев был избран президентом не всенародно, а съездом народных депутатов, что давало Ельцину большое моральное преимущество. Одним из первых президентских указов Ельцин ликвидировал партийные организации на предприятиях и начал вести переговоры о подписании нового союзного договора с  Горбачевым и главами союзных республик.

Вместе с планами реконструкции СССР рассматривались также различные силовые варианты, вроде введения чрезвычайного положения в «горячих» регионах, прямого президентского правления в них или даже во всей стране. 29 марта 1991 года на совещании у Горбачева был образован комитет по чрезвычайному положению, который должен был подготовить введение чрезвычайного положения. Такой план был подготовлен под руководством председателя КГБ Крючкова и лег в дальнейшем, как утверждали путчисты, в программу их действий [6].

Но ввиду мощной международной реакции на кровавые столкновения армии с демонстрантами в Тбилиси и Вильнюсе, и все еще надеясь получить финансовую помощь Запада, Горбачев в декабре 1990 года предложил план сохранения СССР путем преобразования его в Союз Суверенных Государств. План был одобрен Верховным Советом и затем поименным голосованием поддержан съездом народных депутатов, после чего в марте 1991 года получил одобрение на всесоюзном референдуме (часть стран, как я уже говорил, референдум не проводила). Предполагалось денонсировать старый от 1922 года и подписать новый союзный договор, по которому «государства, образующие Союз, обладают всей полнотой политической власти, самостоятельно определяют свое национально-государственное устройство, систему органов власти и управления. При этомони могут делегировать часть своих полномочий другим государствам – участникам Договора»[7]. Договор вступал в силу с момента подписания его республикой. При этом автоматически утрачивал силу Договор об образования Союза ССР. Горбачев заявил, что новый Союзный договор будет открыт к подписанию 20 августа 1991 года.

19 августа 1991 года путчисты во главе с председателем КГБ Владимиром Крючковым и вице-президентом Геннадием Янаевым объявили о введении в СССР чрезвычайного положения. «Реформы зашли в тупик, страна сползает к катастрофе, Горбачев болен и не может управлять государством». Действие политических партий было приостановлено, телевидение отключено, а по первому каналу зачитывали заявление председателя Верховного Совета СССР Лукьянова: Союзный договор недоработан и не готов к подписанию. Там же объявляли указы ГКЧП (Государственного комитета чрезвычайного положения) и показывали балет «Лебединое озеро». ГКЧП обещал навести порядок, снизить и заморозить цены и раздать всем бесплатно приусадебные участки. В девять часов утра радио «Эхо Москвы» передало обращение президента России Ельцина и его соратников к гражданам России против переворота – призыв к всеобщей забастовке. Мир замер в ожидании. У здания Верховного Совета России – «Белого дома» – собрался народ. В полдень Ельцин взобрался на танк и зачитал обращение. Иностранные корреспонденты моментально разнесли его по всему миру, а в десять вечера его передали по московскому телевидению. Председатель КГБ готовил переворот около года. Все вроде бы было продумано. Но события первого дня показали, что ГКЧП не полностью контролировал обстановку. На второй день на защиту Белого Дома собрались около двухсот тысяч человек.

– Ты во время ГКЧП был еще там? – спросил я Александра Шмуклера.

– Да, и не просто был… Ельцинский штаб по противодействию ГКЧП составлял списки добровольцев, а мы уже довольно тесно сотрудничали с Межрегиональной группой. Мне позвонил Владимир Петрович Лукин – он тогда входил в ближайшее окружение Ельцина – и спросил, могу ли я поднять еврейских ребят. Это было 19-го августа, когда уже начался путч и отключили телевидение. Мы жили в Орехово-Борисово, окна моего дома выходили на кольцевую дорогу. Мне самому предложили интересную роль: сидеть на балконе и считать военную технику, которая шла по кольцевой дороге. Они по всей Москве организовали такие точки наблюдателей. Я звонил Лукину в Дом правительства и рассказывал: прошла колонна танков и 20 военных машин в сторону Каширского шоссе, и т.д. Это было страшно, просто закончилось быстро, за три дня, поэтому люди не успели по-настоящему испугаться. Не было никакой информации, кроме «голосов», а их глушили, правда, как-то вяловато. Было много звонков из Америки, обменивались новостями. По телевизору 24 часа в сутки шел балет «Лебединое озеро», который прерывали только на программу «Время» и новости. Показывали ту самую пресс-конференцию, на которой у руководителя ГКЧП Янаева тряслись руки. На меня ГКЧП произвел ужасное впечатление. Я вдруг понял, что дальше в Союзе сидеть нельзя. Мы улетели 20 сентября, через месяц после ГКЧП, еще из Советского Союза. Меня успели лишить гражданства.

– А до ГКЧП власть пыталась с вами сотрудничать, все-таки общесоюзная организация, или им было не до евреев?

– Нас, Ваад, пригласил к себе Лукьянов, бывший тогда председателем Президиума Верховного Совета. Мика по какой-то причине не смог пойти и послал меня. Это было в мае 91-го года. Они активно готовились к подписанию нового Союзного договора, и я как представитель Ваада попадаю в Кремль. Там были Яковлев, Жириновский и еще два человека. Горбачев заходил. Они предлагали создать группу центристских партий и общественных организаций, и предложили Вааду также войти в эту структуру. В Союзном договоре они видели обязательное присутствие национально-культурных автономий. Жириновский уже возглавлял Либерально-демократическую партию. Это были последние дни империи. У меня до сих пор висит фотография с Яковлевым и Шеварднадзе.

ГКЧП с треском провалился. Уже в первый день путча стало ясно, что они не контролировали обстановку в Москве. Ельцин и его соратники остались на свободе и сумели передать миру и стране свое категорическое неприятие путча и организовать оборону в «Белом доме». Их главным оружием стали десятки, а затем сотни тысяч москвичей, ставших живым щитом на подступах к «Белому дому». Западные корреспонденты работали свободно, даже советское телевидение путчисты контролировали не полностью. Да, у них была армия, спецназ и чекисты, но многие солдаты переходили на сторону народа, многие чекисты не торопились выполнять приказ. Они-то лучше других знали о том, что произошло в Восточной Европе, как толпа штурмом брала здание «Штази» в ГДР, как разогнали службы безопасности в Чехословакии и потом в Венгрии. А московский спецназ, говорят, просто не получил приказа. «В переворот не вступил второй эшелон власти, – считает Евгения Альбац[8], – теневые кабинеты КГБ, ВПК, армии, партийная и советская номенклатура на местах. Другими словами – переворот не поддержал тот важнейший передаточный механизм, та, образно говоря, “шестеренка”, которая в тоталитарном государстве соединяет верхушку с ее “руками” и “ногами” – силовыми структурами. Без этой “шестеренки” приказы перестают быть приказами, их просто саботируют. 19 августа второй эшелон власти выжидал».

Много ошибок сделал Горбачев, но в главном он оказался прав – граждане столицы, да и страны в целом, при всех проблемах перестройки не хотели возврата к тоталитаризму старого образца. В 1991 году страна стала уже другой. Она поддержала Ельцина, который требовал еще более радикальных реформ, чем сам Горбачев. А ГКЧП обнажил всю бездарность и слабость консервативного руководства, слабость центральной власти СССР, которая после поражения ГКЧП фактически рухнула. События развивались с головокружительной быстротой. Уже во время ГКЧП Эстония (20 августа) и Латвия (21 августа) провозгласили независимость. Следом за ними 24 и 27 августа это сделали Украина и Молдавия, 30 августа – Азербайджан, 31 августа – Киргизстан и Узбекистан, 9 сентября – Таджикистан, 23 сентября – Армения. Последним 16 декабря провозгласил независимость Казахстан. Грузия и Литва, как мы помним, сделали это еще до попытки переворота. Провозглашение независимости сопровождалось переподчинением союзных структур республиканским лидерам.

Горбачев пытался спасти план по созданию Союза Суверенных Государств и получил согласие на это со стороны семи республик – Белоруссии, Казахстана, Киргизии, России, Таджикистана, Туркмении и Узбекистана (знаковым в этом списке было отсутствие Украины). 14 ноября они приняли решение о создании ССГ на конфедеративной основе со столицей в Минске и наметили дату подписания договора на 9 декабря 1991 года. «В декабре 1991 года главы трех республик, основателей СССР, – Белоруссии, России и Украины, – собрались в Беловежской пуще (село Вискули, Белоруссия) для подписания договора о создании ССГ. Однако ранние договоренности были отвергнуты Украиной[9]. 8 декабря 1991 года они констатировали, что СССР прекращает свое существование, объявили о невозможности образования ССГ и подписали Соглашение о создании Содружества Независимых Государств (СНГ)»[10]. Горбачев был в ярости, но реальной власти у него уже не было. 12 декабря Верховный Совет России ратифицировал Беловежские соглашения и отозвал российских депутатов из Верховного Совета СССР, после чего Совет Союза, нижняя палата последнего, потерял кворум и не мог дальше функционировать.

21 декабря 1991 года на встрече президентов в Алма-Ате к СНГ присоединилось еще 8 республик и было подписано Алмаатинское соглашение, ставшее основой СНГ. СНГ представлял собой не конфедерацию государств, а некую международную организацию независимых государств. Горбачев сложил с себя полномочия 25 декабря, а 26 декабря сессия верхней палаты Верховного Совета, сохранившая кворум, приняла декларацию о прекращении существования СССР. Этот день и стал последним в существовании СССР. Юридические споры относительно законности декабрьских решений продолжались до конца 1993 года и послужили одной из причин противостояния между президентом России и ее Верховным Советом[11].

Распад СССР привел к созданию на карте мира 15-ти новых независимых государств и явился одним из крупнейших геополитических катаклизмов двадцатого столетия. Демаркация границ и разрыв общественно-политических, военных и экономических связей прежде единого государственного организма продолжались несколько лет и сопровождались взаимными претензиями и конфликтами, некоторые из которых продолжаются до сих пор. Рухнуло возглавлявшееся СССР социалистическое содружество, прекратил свое существование Совет экономической взаимопомощи, развалилась военная организация стран Варшавского договора. Мировая сверхдержава рухнула как карточный домик в мирное время практически без единого выстрела. Споры относительно причин и невероятной скорости начальной стадии этого процесса ведутся до сих пор.

– Вы не считаете, – обратился я к Владимиру Тумаркину, – что то, как Горбачев обошелся с Ельциным, сыграло ключевую роль в их дальнейшей враждебности? Говорят, что Ельцин настолько ненавидел Горбачева, что готов был демонтировать Советский Союз, лишь бы убрать из-под ног Горбачева властные основания.

– Я придерживаюсь именно этой формулы. Борис Николаевич, при всех его заслугах, при всем его животном нюхе политика, в профессиональном смысле был неграмотен. Профессионально он как был прорабом-строителем, так им и остался. Его, конечно, окружало большое число умных советников, он в этом отношении был нормальным человеком, но на Горбачева у него была аллергия, и он его физиологически не выносил.

– Горбачев снял его в свое время с должности московского мэра, тогда это называлось секретарь московского горкома партии, исключил из Политбюро.

– Он его снял, там был пленум, и было за что. У Ельцина есть заслуги и в демонтаже прежней системы, и в первом правительстве Гайдара, но столько же реальных грехов.

– Я понимаю, что политика не терпит сослагательного наклонения, но если бы не было такой вражды между Ельциным и Горбачевым, можно было бы, по вашему мнению, сохранить Советский Союз?

– Нет, нет! Это был колосс на глиняных ногах. Теоретически еще какое-то время он мог просуществовать, но центробежные тенденции набирали силу, и с тем состоянием экономики, когда пушки и масло невозможно было совместить, Союз был обречен.

– Что с вами лично произошло в процессе распада страны?

– Мы продолжали работать вплоть до 25 декабря, включая подготовку прощального заявления Горбачева. Мы своими глазами видели, как перевинчивали табличку, когда Ельцин появился с Бурбулисом, и они распили бутылку «Волантайн» в кабинете, куда утром должен был приехать Горбачев для интервью японской телекомпании. Но мы его вовремя предупредили, и он прошел на второй этаж и дал интервью из кабинета Ривенко. Дальше нас рассчитали и выгнали из Кремля. Последнюю зарплату нам выдавали на лавочке в вестибюле метро Кропоткинская. Более брутальную, нелепую и грубую ситуацию трудно себе представить. Но видя то, что творится сегодня, – я имею в виду Лужкова, – я понимаю, что в России по-другому не бывает. Кирзовым сапогом под зад и вон. Вести переговоры, договариваться у нас принципиально не умеют. Не знаю, это заложено со времен Ивана Грозного или Калиты, – пусть спорят профессионалы, но то, что мы не можем быть джентльменами, а способны быть только джентльменами удачи, это исторический факт. Я испытал это на себе.

– Ельцин инициировал Беловежские соглашения, но Горбачев при этом был президентом СССР и главнокомандующим вооруженными силами, главой огромного аппарата, где сходились все нити власти. Кроме того, у Ельцина были конституционные проблемы.

– Да, и Горбачев обратился к Верховному совету РСФСР, и тот, включая компартию, поддержал Беловежские соглашения и распад СССР. Ельцин уже был президентом России. Все республики уже приняли акты о выходе из СССР, и последней, кто проголосовал за выход, была Россия. Оставалось только объявить чрезвычайное положение и дать команду пролить кровь. Но Горбачев сказал, что на это никогда не пойдет. Он не устроил кровавое побоище на шестой части суши, и это было оправдано.

– Если бы он попытался действовать силовыми средствами, народ бы его поддержал?

– Нет. Народ был озлоблен, Горбачев уже потерял кредит доверия, политические противники сделали для этого все. Это были не оппоненты, способные вести плодотворные обсуждения, а именно противники, стремящиеся удовлетворить свое эго неграмотных двоечников.

– Саша, – обратился я к Шмуклеру, – после ГКЧП у тебя было ощущение, что может начаться гражданская война, разруха, голод?

– У меня было ощущение, что оттуда надо бежать, потому что трансформация Советского Союза в Россию пройдет с большей кровью.

– Я недавно выслушал версию, что Ельцин настолько ненавидел Горбачева, что был готов на демонтаж СССР, чтобы лишить его поста президента.

– Я с этим абсолютно согласен. Более того, я не просто об этом говорю. Я знаю это от лиц, которые принимали участие в той знаменитой встрече в Беловежской пуще, а потом в Алма-Атинской встрече. Несколько человек писали основные документы по развалу Союза, а все остальные жрали водку. Мне кажется, для Ельцина лично в тот момент важнее было освободиться от Горбачева. Он не знал, что произойдет в случае развала Союза и как вести людей дальше. Потом в Алма-Ате все собрались, и Ельцин сказал, что он дает им возможность стать полноправными правителями своих стран. У Ельцина, мне кажется, был очень личный момент. Иначе бы он не делал тех глупостей и ошибок с Крымом, с Приднестровьем, с Белоруссией, с Украиной. Там все решалось в течение буквально часа, и это нужно было, чтобы противопоставить Горбачеву лидеров независимых государств.

В результате развала СССР евреи, не двигаясь с места, неожиданно для себя оказались в пятнадцати различных государствах. Каждое – со своей национальной историей, самобытной культурой и языком. Этим государствам понадобилась собственная мифология, в корне отличная от мифологии СССР, собственные герои, боровшиеся за национальную независимость, еще вчера считавшиеся преступниками, собственные предатели и коллаборационисты, еще вчера окруженные почетом и славой, собственная культура, ранее влачившая жалкое существование, а теперь требовавшая дерусификации во всех областях общественной жизни, собственная валюта и собственная армия. Евреи, в подавляющем большинстве своем выросшие на русской культуре, столкнулись с непростыми проблемами адаптации к новым условиям: детей нужно было обучать теперь на местном национальном языке, новый пантеон зачастую включал героев, запятнавших себя участием в антисемитских погромах или сотрудничеством с нацистами во время Второй мировой войны. Все это на фоне хаоса, бытового антисемитизма, отсутствия товаров первой необходимости, ступора, в котором оказались промышленные предприятия, резкого роста безработицы и катаклизмов, связанных с распадом империи. Процесс распада СССР стимулировал эмиграцию, и она была большой: 122398 человек в 1992 году, 110714 – в 1993, 107294 – в 1994. Но при этом она была почти в два раза ниже, чем в первые два года свободной эмиграции до распада СССР (228400 в 1990 году и 187500 в 1991 году), когда реализовывался накопленный ранее эмиграционный потенциал.

Вновь образовавшиеся национальные государства, как правило, не возражали против выезда евреев, памятуя о сложных проблемах, которые имел в этой связи Советский Союз. Первое время выезд еще продолжался через Москву, но было ясно, что нужно организовывать всю логистику по оформлению и доставке евреев в Израиль из столиц новых государств. Лишкат-а-кешер и Сохнут взялись за эту работу, и надо отдать им должное: они быстро и эффективно решили эту проблему. «Если в 1991 году единственным пунктом отправки была Москва, то в 1992 году их было уже 11, в 1993 году – 15 и в 1994 году – 17»[12]. Лишкат-а-кешер, представители которой хорошо знали активистов и местную специфику, быстро сумели получить разрешение властей на открытие своих представительств. Они взяли на себя консульские функции: проверку документов и выдачу въездных виз в Израиль. Сохнут, также имевший своих представителей во многих городах, взялся за организацию и оплату авиарейсов. Еще в конце 1991 года Сохнут заключил соглашение с «Трансаэро» о перевозке репатриантов из Москвы напрямую в Израиль, и первый самолет приземлился в аэропорту «Бен Гурион» 5 ноября этого года. После распада СССР Сохнут приступил к переговорам с авиалиниями независимых государств. Предпочтение отдавалось национальным авиакомпаниям, а не частным перевозчикам, хотя в случае необходимости использовались и чартерные рейсы.

Координатором воздушных перевозок с ноября 1991 года был Карол Унгер, глава представительства Сохнута в Москве. Мне довелось в январе – феврале 1992 года поработать его заместителем в Москве и убедиться в деловых качествах этого замечательного человека. Каждую неделю он улетал в очередную столицу новой республики для организации выездного процесса, в общих чертах повторявшего московскую процедуру: потенциальные репатрианты заказывали билеты в израильском посольстве (представительстве), незадолго до отлета представители семей приходили туда на предполетное собеседование, затем своими силами добирались до аэропорта, где их встречали местные представители Сохнута. Эта процедура включала также меры по обеспечению безопасности и медицинскую помощь. Воздушный путь имел один недостаток – доставка багажа. Каждой семье разрешалось взять на борт до сорока килограмм груза на взрослого человека. Остальной багаж отправлялся морем, и время от времени в связи с этим возникали проблемы. У репатриантов была также возможность не брать с собой багаж, за что они получали компенсацию по прибытию в Израиль, и некоторые пользовались этой опцией. Были предприняты также попытки доставки репатриантов морем, но несмотря на то, что это было дешевле и багаж путешествовал практически вместе с пассажирами, морские перевозки постоянно сталкивались с организационными проблемами. Морем было доставлено всего несколько тысяч человек.

Почти во всех государствах, образовавшихся на постсоветском пространстве, возникли очаги напряженных отношений, порой переходившие в вооруженные столкновения (грузино-абхазский и грузино-осетинский конфликты в Грузии, карабахский между Арменией и Азербайджаном, осетино-ингушский и чеченский в России, приднестровский в Молдавии, межклановый в Таджикистане, столкновения в Ферганской долине). Эвакуация репатриантов из «горячих точек» представляла собой сложную и опасную задачу. Выполнение этих операций обычно брала на себя Лишкат-а-кешер. Если обстановка позволяла, ее сотрудники иногда разрешали сотрудникам Сохнута присоединиться к ним.

Война в Молдавии началась 19 июня 1992 года, хотя отдельные инциденты стали появляться с августа 1991 года, когда парламент Молдовы принял Декларацию о независимости. Южная и восточная Молдавия объявили о выходе из состава Молдовы и образовании Приднестровской молдавской республики со столицей в Тирасполе и республики Гагаузия со столицей в Комрате. Молдавия отделение не признала. Русские, молдаване и украинцы населяли непризнанную Приднестровскую республику примерно в равной пропорции, и большинство населения возражало против молдаванизации (или румынизации, поскольку молдавский и румынский языки почти идентичны) этих областей и планов крупных молдавских национальных движений объединить Молдавию с Румынией. До 1940 года на месте Приднестровья находилась Молдавская автономная республика в составе Украины.

– Мы как раз возвращались с очередного заседания Общества еврейской культуры в Кишиневе, – рассказывал мне житель Тирасполя и сопредседатель Ваада Семен Вайсман, – и на въезде в Бендеры услышали первые выстрелы. Я добрался до Тирасполя, а ночью мне звонит Сильва, руководитель еврейской организации в Бендерах, и говорит: «Семен, идет настоящая война: пулеметная и автоматная стрельба, артиллерийская канонада».

– Кто с кем воевал?

– Бендеры, хоть и находятся на правом берегу Днестра, примкнули к левобережью, к русскоязычной части. Разделение было по языковому признаку. В то время основным языком в Молдавии сделали молдавский. По приказу властей в нашем институте ввели курсы по изучению молдавского языка. На руководящие должности начали тянуть молдаван, которых было в институте всего несколько человек и которые никуда не годились. Естественно, что регион, на семьдесят процентов состоявший из русско-украинского населения, с этим не согласился.

– Это обошлось без вмешательства Украины и России?

– Не обошлось, конечно. Там была 14-я армия генерала Лебедя, с которым я познакомился. Мы несколько раз встречались и благодаря этому многое смогли сделать. Комендантом гарнизона в Тирасполе был полковник Моня Берман, которому я, можно сказать, жизнью обязан.

– ?!

– В 92-м году разведка России почему-то посчитала, что я резидент «Мосада» – семья в Израиле, я мотаюсь туда и обратно, разъезжаю по республике, каждый раз меня видят в другом месте. Местные органы контрразведки получили письмо с указанием меня взять. Берман знал об этом. Когда я в очередной раз вернулся из Израиля, то на свое счастье зашел прямо к нему. Он мне говорит: «Домой тебе нельзя. Садись в мою машину, я тебя вывезу за пределы республики». И он довез меня до границы с Молдавией, за Бендеры, и я сразу уехал в Израиль.

– Насовсем?

– Нет, я еще возвращался. Берман сказал, что они как-то разобрались и сумели понять, что я никакой не агент «Мосада», а просто делаю свои дела.

– Так кто с кем воевал?

– Это были силы Молдовы, национальная армия вновь образовавшейся республики, против приднестровской армии.

– Генерала Лебедя?

– Нет, Лебедь был командующим 14-й российской армией. Он старался выглядеть нейтральным. Оружие, конечно, он давал.

– А кто сформировал приднестровскую армию?

– Генерал Макашов.

– Тот самый антисемит Макашов?

– Да, тот самый, который потом был в Думе. Он сидел там несколько месяцев, и надо сказать, что он создал хорошую армию.

– Из местного населения?

– Не только. Он привлек большое число казаков, которые специально для этого приехали. Макашов устроил несколько парадов, которые производили сильное впечатление.

– И он – антисемит…

– Он – да, и никогда этого не скрывал.

–  А когда он успел обучить эту армию?

– Он почти полгода находился в Тирасполе. Со всего Союза туда собирали людей для защиты русскоязычного населения.

– А деньги откуда?

– Это уже другой вопрос. Деньги были, оружие было… На нескольких военных заводах начали производить минометы, тяжелое оружие.

– Евреи оказались под перекрестным огнем?

– Да. Но мы успели к этому подготовиться. Мы – это я и Боря Сандлер – сопредседатели еврейской организации Молдавии. Почему нас было двое? Потому что на правой стороне Днестра я ничего не мог сделать, а на левой – он. Еще за год до этих событий мы в этом смысле были готовы к неблагоприятному развитию. Стычки начались, конечно, раньше, за год за этого. Мы заняли позицию позитивного нейтралитета: не влезали в политику, а занимались только своими делами и все, что нам было в этом смысле выгодно, – поддерживали. Конечно, мы боялись, что в вооруженные силы будут призваны евреи и с той, и с другой стороны, и делали все возможное, чтобы этого не было. Когда меня вызвал вице-президент так называемой республики и предложил создать еврейскую организацию Приднестровья, я отказался: «Мы не делимся по политическим противостояниям». На следующий день после того, как началась война, я созвонился с «Джойнтом», Сохнутом и с Лишкат-а-кешер. Представитель «Джойнта» в Одессе Стюарт Саффер отвечал также за Кишинев, Арье Бенцель представлял Лишкат-а-кешер, а Исай Авербух – Сохнут. Гриша Кельман представлял Сохнут в Кишиневе. На следующий день ко мне приехали Саффер, Бенцель и Феликс Мильштейн, руководитель еврейской организации Одессы. Мы за два часа распределили, кто за что отвечает.

– Чтобы вывезти евреев из-под огня?

– Да. Во-первых, мы создали резервный штаб, поскольку город мог быть подвергнут бомбежке. Я позвонил Сильве Глуховской в Бендеры и предложил подобрать несколько квартир, где можно будет собрать людей. Стюарт через «Джойнт» договорился о нескольких двухэтажных автобусах Красного Креста с огромными красными крестами на крыше, чтобы лучше видно было. Каждую поездку, кроме меня, сопровождал представитель Лишкат-а-кешер.

– Власти не возражали, чтобы евреи уезжали?

– Вопрос так не стоял. У них руки до этого не доходили. Когда мы первый раз пересекали на этих автобусах Днестр, с другого берега дали по ним минометный залп. Счастье, что там был железнодорожный мост. Мы под арку этого моста спрятались и переждали атаку. В тот день мы не въехали в Бендеры. Обе противоборствующие стороны несли потери, и мы договорились с генералом Лебедем, что будем вывозить людей во время временных перемирий, когда враждующие стороны вывозили трупы погибших. Эти перемирия продолжались три часа. И вот в эти три часа мы, по предварительной договоренности, врывались на трех автобусах в тот район, где люди концентрировались, и забирали их в автобусы по 180 человек. Потом везли их в Тирасполь, а оттуда – в Одессу, где их принимал Феликс Мильштейн со своей организацией. Он давал направления в пансионаты, которые были сняты вокруг Одессы «Джойнтом». Почти каждый день мы вывозили по три автобуса людей. Через два дня после начала этой операции я получаю звонок: «Если вы будете вывозить только евреев, твоя семья будет уничтожена».

– А кого они хотели, чтобы вы еще вывозили?

– Всех. Среди местных была жуткая паника. Людей вывозили в теплушках для скота.

– Откуда и куда вывозили?

– Из зоны конфликта. А зоной конфликта были Тирасполь и Бендеры. Там была создана антисемитская организация, которая называлась «Русская песня». Их основной лозунг был: «На каждом столбе будет висеть по еврею». Официально работала. Жуткие националисты. Я помню, к нам приехал представитель ООН Ван дер Стул, голландец. Он потребовал, чтобы меня тоже пригласили на встречу. Я ему про эту организацию рассказал. Потом вышел председатель Верховного Совета Приднестровья и сказал: «Вы нам погубили признание Приднестровья самостоятельной республикой». – «Я сказал правду, – говорю. – Три для назад тридцать памятников на еврейском кладбище разрушили. Кто за это будет отвечать?» Когда начались звонки с угрозами, я сказал жене: «Рита, бери ребенка, чемоданчик, и езжай в Одессу». Больше она в дом не вернулась. Так без ничего и приехали в Израиль. Тридцать дней мы работали день и ночь. Финансовое обеспечение – «Джойнт», оформление документов – Лишкат-а-кешер. Дальше людей, которых мы вывезли в Одессу, ждало еще одно испытание. Когда мы собрались отправлять их в Израиль, Молдавия заявила: «Ни один человек в Израиль не улетит. Это наши граждане. И они должны лететь из Кишинева, а не из Одессы».

– Вмешались экономические соображения?

– Ну да.

– А с Украиной не могли договориться?

– Как мне потом сказали, за каждого человека Сохнут платил правительству Молдавии некоторую сумму, и молдаване не хотели эти деньги терять. Ну, а Украина не хотела ссориться с Молдавией из-за молдавских граждан. Ведь ни у кого из них не было украинского паспорта. Звонит мне Стюарт и говорит: «Никто не хочет ехать в Кишинев. Они боятся, что с ними будут очень плохо обращаться». Я туда приезжаю, жутко все: «Никуда не поедем». Я говорю: «Смотрите – здесь моя семья. Я еду вместе с ней в первом автобусе». И мы поехали в Кишинев через юг Молдавии вдоль линии фронта. В каждом селе нас останавливали люди с автоматами, проверяли. А что там было проверять: ни золота, ни драгоценных вещей ни у кого не было.

– Была какая-то договоренность с молдавскими властями, охрана? Или все же большой элемент риска оставался?

– Оставался.

– Так куда вы торопились?

– Людей уже просто невозможно было держать в пансионатах. «Джойнт» сказал, что деньги кончаются. Кроме того, нашлись умники, которые начали из Одессы выезжать в Киев и просить убежище в Германии. Это стало выглядеть совсем некрасиво. «Джойнт» сказал: «Все, мы приостанавливаем финансирование. Решайте проблему». Приехал в Кишинев Лева Нив, Лишкат-а-кешер резко увеличила группу, и они начали готовить документы на выезд всем, кто хотел этого. Каждый день садился самолет «Эль-Аль» и вывозил людей.

– Сколько времени люди просидели в пансионатах?

– Больше месяца на полном обеспечении. В Кишиневе тоже было собрано какое-то количество людей из Бендер. В общей сложности, мы вывезли таким образом около восьми тысяч человек. Меня довольно быстро послали в очередную горячую точку, так что моя семья уехала без меня. Трудно им пришлось.

– Как закончилась эта война?

– Когда стало ясно, что победителя не будет, генерал Лебедь пригрозил вмешаться, если это безобразие будет продолжаться. Его тяжелую руку они хорошо знали – один раз он нанес такой удар по молдаванам, что от них остались одни пряжки. После этого начались какие-то подвижки к компромиссу.

– В каком международном статусе оказалось Приднестровье после войны?

– Непризнанная территориальная единица.

– Она тяготеет к России?

– Да, почти все имеют российское гражданство. Там делается такой же фокус, как с Абхазией. Молдаване, кто смог, взяли молдавское гражданство, украинцы – украинское, а русские – российское. И они все в большинстве своем продолжают там жить.

– Евреев много осталось?

– Около тысячи двухсот человек, десятая часть того, что было по переписи 1989 года.

 

С учетом местной специфики, процессы, аналогичные Молдове, происходили и в других горячих точках. Лишкат-а-кешер, Сохнут, «Джойнт» и местные активисты сделали все возможное, чтобы вывезти евреев из опасных зон как можно быстрее. Большинство конфликтов так и не нашло своего разрешения. Они законсервировались, и время от времени переходят в горячую стадию. Опасные сценарии развития не исчерпали себя до настоящего времени. Достигнув семидесяти тысяч в 1989 году, эмиграция не опускалась ниже ста тысяч до 1997 года, плавно снижаясь в последующие годы до уровня 60 – 70 тысяч в год, пока еврейское население бывшего Советского Союза не сократилось настолько, что уже не в состоянии было поддерживать такой уровень эмиграции. В 2010 году из стран бывшего Советского Союза в Израиль приехало 7200 человек.

За годы массовой эмиграции подавляющая часть евреев – свыше двух миллионов человек – покинули пределы бывшего Советского Союза. Большинство – миллион сто пятьдесят тысяч – поселились в Израиле, что составило около 20-ти процентов еврейского населения страны. Значительная часть – около семисот тысяч – переехала в США и Канаду. Около двухсот тысяч перебрались в Германию и несколько десятков тысяч рассеялись по другим странам.

В странах бывшего СССР осталось около 450-ти тысяч евреев, из которых 230 тысяч проживают в России, 104 тысячи – в Украине, и остальные сто с небольшим тысяч распределены между другими республиками.

Сегодня исход советских евреев стал частью мировой истории. Это крупнейший исход евреев за последние 35 веков истории – со времен исхода из Египта. Удивительным образом исход из СССР – некоторые называют его исходом от Красного фараона – сочетал в себе, с одной стороны, жестокие реалии борьбы, а с другой – мистическое ощущение оживших древних пророчеств, присутствие некоей неведомой силы, помогавшей евреям в неравной борьбе с могущественной сверхдержавой. Как и древний Египет, Советский Союз получал свои «казни египетские» за отказ отпустить евреев. Как и древний Египет, он проиграл и был наказан за свое многолетнее упорство.

Еврейский народ принял не просто активное, а самоотверженное участие в судьбе советских евреев, отложив в сторону разногласия и противоречия, которыми полна еврейская жизнь на Западе. Победа исхода продемонстрировала силу и достоинство традиционных еврейских ценностей братства и взаимопомощи в борьбе и в беде.

Государство Израиль сыграло в этом исходе важнейшую роль, пробудив еврейские общины к борьбе и обеспечив их координацию. На протяжении тридцати с лишним лет оно снабжало активистов в Советском Союзе всем необходимым для борьбы и выживания в отказе, мобилизовало в их поддержку западные демократии. Миллионная алия щедро вознаградила Израиль за его усилия. Десятки тысяч инженеров, врачей, педагогов, ученых и деятелей культуры влились в израильский рынок труда, резко усилив производительные силы израильского общества. Благодаря этой алие Израиль превратился в одного из мировых лидеров инноваций и технического прогресса. Миллионная алия похоронила надежды враждебного окружения добиться победы над еврейским государством демографическим путем и существенно изменила внутренний баланс между религиозными и светскими, ашкеназами и сефардами.

Мне лично выпала честь принять участие в борьбе за эту алию, быть свидетелем и участником многих событий. Это были самые интенсивные и самые яркие годы моей жизни, прожитые на пределе человеческих возможностей. Так жили многие активисты движения, и я хочу склонить голову перед их беспримерным мужеством и стойкостью. Без них, без их самоотверженной и бескомпромиссной борьбы исход не мог состояться. Это их письма протеста, голодовки и демонстрации будоражили общественность на Западе. Это их мужество перед лицом преследований, обысков, допросов, арестов, ссылок, принудительного психиатрического лечения или армейской службы вызывали волны солидарности на Западе. Свыше тридцати лет продолжалась борьба, в которой их сила духа противостояла всей мощи тоталитарного государства. Еврейский народ нашел в себе силы объединиться для этой борьбы и победил.

 

 

Далее: Эпилог