Глава 2. Разрушение основ еврейской национальной жизни (1919-1939)

В течение одного послереволюционного поколения в жизни евреев произошли глубокие изменения. Традиционные формы национальной жизни были разрушены, евреи рассеялись по стра­не, лишились родного языка и культуры. Они оторвались от на­циональных корней и потеряли связь с мировым еврейством. В национальном смысле это была катастрофа.

Уничтожение политических партий

Евреи принимали участие в политической жизни до Февраль­ской революции на протяжении десятилетий, но подлинный подъем политической активности произошел после нее.

Спектр этой активности поражал своей широтой. Основной тон задавали светские движения – сионистские и социалистичес­кие. Оба направления, подобно большевикам, являлись активно антирелигиозными. Выросли также религиозные политические группы, объединившиеся летом 1917 года в партию “Ахдут” (“Единство”). После этого на еврейской политической арене на­метилась первая ось противостояния: сионистские и социалисти­ческие партии против религиозно-социалистических.

Еще одна ось противоборства наметилась между социал-сио­нистскими и социалистическими партиями. Сионистские партии (“Поалей Цион”, “Социалистическая Еврейская Рабочая Партия”, “Сионистско-социалистическая рабочая партия”, “Апоэль Аца­ир”), будучи по духу социалистическими, считали, что возрож­дение еврейского народа может произойти только в условиях политической независимости или автономии. Они были убеж­дены, что пропитанная антисемитизмом диаспора всегда будет порождать погромы и преследования и от жизни в ней нужно отказаться. Сионистские партии насчитывали в своих рядах свы­ше 300,000 членов и представляли собой самую мощную силу на еврейской улице России. Однако, вплоть до Февральской рево­люции они не проявляли почти никакого интереса к внутриполи­тическим процессам в России.

Социалистический “Бунд”, закаленный в многолетней поли­тической борьбе, пользовался широкой поддержкой еврейских рабочих и интеллигенции. В декабре 1917 года в его рядах сос­тояло 33,700 членов. В отличие от сионистских партий “Бунд” был сторонником универсальных, наднациональных решений. Он стремился к строительству общества справедливости для всех и считал, практически не отличаясь в этом от большевиков, что сионисты толкают евреев назад, в прошлое, в своего рода гетто, к отжившему языку религии и молитвы. “Бунд” являлся катего­рическим противником строительства независимого еврейского государства в Эрец Исраэль или где бы то ни было, противником возрождения иврита и считал преступлением отрывать еврейских рабочих от общероссийского рабочего движения.

В результате политического противоборства между сионист­скими и социалистическими партиями, а также их общей борьбы с религиозными партиями, значительная часть еврейской нацио­нальной энергии расходовалась на страстное и зачастую беском­промиссное выяснение отношений друг с другом. Этим с успе­хом пользовались большевики в тот период, когда они еще кон­солидировали власть в стране и заигрывали с некоторыми партиями.

Будучи наиболее близкой к большевикам партией, “Бунд” ос­тавался, тем не менее, активным сторонником еврейской нацио­нально-культурной автономии. В этом вопросе ему пришлось столкнуться с непримиримой позицией Ленина и всей больше­вистской фракции задолго до революции: большевики были яры­ми противниками разведения пролетариев по разным националь­ным квартирам. Ленин являлся непримиримым противником Бунда и в способах решения собственно еврейских проблем. Он считал, что евреи с течением времени должны ассимилироваться в русской среде. “Еврейский вопрос, – писал Ленин, – в точности таков: ассимиляция или сепаратизм”.[1]

Эта третья ось политического противостояния – еврейских на­циональных партий и советской власти – была самой жестокой. Диктатура пролетариата не терпела политической конкуренции. Захватив власть, большевики приступили к осуществлению на практике своих теоретических постулатов: в стране должны были остаться одна партия и одна идеология. Все политические пар­тии, кроме коммунистической, обрекались на исчезновение.

Для надзора за евреями и внедрения в их среду большевист­ских идей при министерстве по делам национальностей (оно то­гда называлось комиссариатом) в январе 1918 года создается осо­бый комиссариат по еврейским делам – “Евком”.

Параллельно с этим для ведения пропагандистской работы в еврейских массах при партии большевиков формируется еврейс­кая секция с отделениями на местах. Члены “евсекции” не выби­рались, как в “евкомах”, а назначались из партийных функционе­ров и являлись послушным орудием в руках партии.

Перед “евсекциями” поставили задачу – бороться с любыми проявлениями еврейского автономизма. На первой же совмест­ной конференции комиссариата и “евсекций”, состоявшейся в октябре 1918 года, подчеркивалось, что “евкомы” образованы не с целью создания национальной автономии для евреев, а для “распространения идей Октябрьской революции среди еврейских трудящихся масс”, что это всего лишь правительственный ин­струмент для воздействия на массы, говорящие на идише.[2] Через два года “евсекции” полностью вытеснили “евкомы”.

Параллельно началась работа по разрушению еврейских со­циалистических партий, прежде всего Бунда. “Евсекция” сумела расколоть его изнутри, после чего прокоммунитически настро­енная часть Бунда выразила желание объединиться с коммунис­тической партией. Компартия не возражала, но настояла на том, чтобы бывшие социалисты вступали в нее в индивидуальном порядке.

Сионистские партии были ликвидированы иным путем. В коммунистическом лексиконе они определялись как носители буржуазно-националистической идеологии.[3] Сионисты-социа­листы несколько раз вполне искренне пытались легализовать свою деятельность в государстве, цели которого казались столь близкими конечным целям их собственного движения – строи­тельству справедливого социалистического общества. Но эти попытки не увенчались успехом.

Иногда центральные власти пытались создать впечатление, в особенности за рубежом, что они, в общем-то, были бы и непро­тив, но вот их товарищи, евреи-коммунисты из “евсекции”, зани­мают бескомпромиссную позицию и бомбардируют центральные органы резолюциями и обращениями с требованием запретить реакционное националистическое движение.

Евсекцовцы действительно проявляли чрезмерный пыл, но власти умело его подогревали и использовали в своих целях, про­должая медленно, но верно душить остатки организованного сио­нистского движения. В своей пропаганде за рубежом они объяс­няли, что в прогрессивном социалистическом обществе регрес­сивные движения умирают естественной смертью, поскольку пе­рестают пользоваться поддержкой трудящихся масс. Те же объ­яснения давались и по поводу удушению еврейской культуры и по поводу разрушения традиционных форм еврейской жизни.

В сентябре 1924 года, ночью, было арестовано несколько ты­сяч сионистов. После закрытого суда их всех отправили в глухие части России: на Соловецкие острова, в Киргизию и в Сибирь. Эти меры были направлены, в основном, против подпольного сионистского движения. Репрессии еще более усилились в 1926 году. В Москве, Ленинграде, Нежине, Полтаве, Симферополе, в колониях Херсонской области и в Кривом Роге были произве­дены аресты. В том же году началась ликвидация колоний в Крыму, завершившаяся к 1928 году: колонии “Амишмара” и “Ахалуца” были закрыты. Их роль была сыграна. На смену Эрец Исраэль должен был прийти Биробиджан, целиком находив­шийся под контролем советских властей.

Из многих тысяч арестованных в двадцатые годы сионистов лишь единицы доживут до конца сороковых годов, когда тюрьмы начнут наполняться сионистами новой волны, вызванной созда­нием государства Израиль. Там, в ГУЛАГовских застенках, они встретятся… Евреи новой волны после смерти Сталина выйдут на свободу и продолжат борьбу за национальное освобождение. Так восстановится трагически разорванная связь времен. Больше она уже не оборвется – до полного освобождения советских евреев.

Разрушение религиозного образа жизни

Коммунисты стремились к созданию светского, атеистичес­кого общества. Они рассматривали религию как инструмент пре­жней власти, служивший для удержания масс в невежестве и повиновении, “опиум для народа”. Новая власть отнесла рели­гиозных деятелей к паразитическим элементам на шее трудового народа. Это касалось любой религии и еврейской в том числе.

2 ноября 1917 года был принята ” Декларация о правах наро­дов России”, устранявшая национально-религиозные ограниче­ния и уравнивавшая все религиозные культы в правах. Но уже в декабре того же года всем религиозным организациям было предписано передать их школы, семинарии и институты народ­ному комиссариату по образованию.[4] А Декретом от 23 января 1918 года “Об отделении церкви от государства и школы от цер­кви” религиозным группам запрещалось владеть собственностью. Они могли арендовать эту собственность у государства, если в группе верующих было не менее двадцати человек (знаменитые двадцатки). Власти могли закрыть синагоги или молитвенные до­ма, если ощущался недостаток жилья иди помещений для меди­цинских, санитарных или образовательных учреждений. Их так­же могли закрыть “по требованию масс”.

“Евсекция” устраивала над религиозными деятелями инсцени­рованные общественные судилища, антирелигиозные митинги, лекции и общественные дискуссии, широко освещавшиеся затем в прессе. Было выпущено большое количество статей и брошюр, в которых привычные религиозные истории наполнялись комму­нистическим содержанием. Вместо истории о божественном спа­сении евреев из египетского рабства рассказывалась история Ок­тябрьской революции. Текст о сжигании квасного на Пасху выг­лядел таким образом: “Да будут все аристократы, буржуа и их сатрапы – Меньшевики, Кадеты, Бундовцы, Сионисты и другие контрреволюционеры уничтожены огнем революции”, и так да­лее.

С 1918 года большевики ввели категории людей, которых но­вая власть лишала политических и значительной части граждан­ских прав (на ведомственное жилье, на получение продовольст­венных карточек, медицинской помощи, образования для детей и т.д.). Их называли “лишенцами”, врагами революции и относили к ним буржуазию, аристократию и служителей культа. Против “лишенцев” проводились общественные кампании, вокруг них создавалась атмосфера вседозволенности, и они часто станови­лись объектами насилия. Высокий процент еврейского населения относился к “лишенцам” в силу его профессиональной специфи­ки (мелкие торговцы, портные и лавочники считались буржуази­ей). “Лишенцами”, конечно, были и еврейские служители культа. В 1929-1930 годах против них проводилась активная кампания преследований: многие раввины, учителя Торы, шойхеты и моэ­ли были арестованы, высланы или расстреляны.[5]

Религиозная жизнь постепенно сжималась, как шагреневая ко­жа, пока не превратилась в показную карту режима – ее демон­стрировали сердобольным иностранцам. В Советском Союзе во­царялась новая, единая для всех коммунистическая религия.

Искоренение иврита

При большевистской власти иврит был обречен. Функци­онеры “евсекции” в своей тупой и пламенной фанатичности, сво­дившей все к классовой борьбе, определили идиш как разговор­ный язык еврейских масс, а иврит – как язык еврейской буржуа­зии, сионистов, раввинов и религиозного культа. Это вполне устраивало режим, отсекавший своих граждан от любого внеш­него влияния, в том числе и от влияния культуры на иврите, ос­новной центр которой находился в Палестине.

“Постановлением коллегии министерства образования от 11 ию­ля 1919 года иврит был определен как иностранный язык, не являв­шийся одним из разговорных языков народов СССР. Преподавание на иврите и иврита в еврейских школах было запрещено – школы были обязаны немедленно перейти на идиш. Занятия ивритом были ограничены только сферой научных и прикладных интересов в уни­верситетах и специальных институтах. У издательств, работавших на иврите, было конфисковано полиграфическое оборудование, прессы и шрифты. Все это было передано “евсекции” для издания материалов на идише. Многие писатели, поэты и преподаватели иврита, не находя другой возможности для продолжения своей про­фессиональной деятельности и подвергаясь постоянным нападкам и преследованиям со стороны властей, пытались уехать из России, но  и этот путь для большинства был закрыт. Исключение состави­ли одиннадцать писателей, среди которых были Бялик, Динабург, Черниховский, за которых ходатайствовал лично Максим Горький, большой поклонник Бялика… Попытки защиты иврита из-за ру­бежа не помогли – власти отметали их утверждением, что все во­просы, касавшиеся еврейской культуры и языка решаются самими евреями”.[6]

В конце двадцатых – начале тридцатых годов много работни­ков еврейской культуры на иврите было брошено в тюрьмы или сослано.

Театр “Габима”, несмотря на высокий художественный уро­вень и поддержку выдающихся русских режиссеров, подвергался непрерывным нападкам со стороны “евсекции” и партийных властей, страдал от постоянных административных помех и пере­боев в финансировании. Тем не менее, ему удалось выстоять до января 1926 года, когда, получив соответствующее разрешение, театр выехал на гастрольное турне по Европе, Америке и Палес­тине. В Советский Союз “Габима” больше не вернулась. Часть сотрудников театра воссоздала его на Святой Земле.

С отъездом ведущих ивритских писателей и театра “Габима”, под постоянным давлением властей и преследованием ЧК и ГПУ, творчество на иврите угасло, а культура на иврите зачахла почти на полвека, до своего нового возрождения уже на волне сионист­ского движения семидесятых-девяностых годов.

Разрушение местечка (штетла) и среды обитания

Черта оседлости была полем сражения на протяжении девяти лет (1914 -1923): во время Первой мировой войны, во время Гражданской войны и во время Русско-польской войны. Войны сопровождались погромами, грабежами местного населения и антиеврейскими мерами властей.

“При военном коммунизме, проводимом большевиками с 1917 по 1921 год, правительство взяло под свой контроль все частные и общественные ценности и человеческие ресурсы и запретило частную торговлю. Большевики национализировали даже лавки, оставляя мелких торговцев и ремесленников без гроша в карма­не. По некоторым оценкам, между 1917 и 1921 годами от 70 до 80 процентов еврейского населения не имело регулярного дохо­да”.[7]

Разрушенная промышленность и бездействующие пути со­общения завершали картину, сводя на нет социально-экономи­ческую основу существования сотен тысяч евреев, занимавшихся торговлей сельскохозяйственными продуктами и посредничес­твом между городом и деревней.

Одним из самых тяжелых последствий этих событий было вы­рождение и распад еврейского местечка. Все, у кого была воз­можность, оставляли его. Молодежь уходила в города или во внутренние районы страны в надежде найти хоть какой-нибудь источник существования. В местечке оставались лишь те, кто получал пособие от родственников из-за границы, сохранил свя­зи с местными крестьянами или же мог кормиться со своего при­городного земельного участка (у кого он был).

Власти предприняли ряд попыток переселить тысячи евреев “на землю” и превратить их в фермеров. 29 августа 1924 года Президиум ВЦИК постановил учредить “Комзет” (Комитет по земельному устройству трудящихся евреев). “Жизненно важная иностранная помощь пришла благодаря официальному соглаше­нию между советским правительством и JDC (“Jewish Distribution committee” – “Американским Еврейским Комитетом по распреде­лению помощи”), подписанному 29 ноября 1924 года”.[8] Благода­ря этой помощи сельскохозяйственные поселения евреев разви­вались довольно быстрыми темпами. Однако в тридцатых годах власти начали проводить политику так называемой “интернацио­нализации”, т. е. включения еврейских колхозов в украинские и белорусские. Это привело к оттоку евреев из объединенных кол­хозов.

Пролетаризация

Новая экономическая политика (НЭП) оказалась кратковре­менной (1921-1929). “Вольную торговлю снова стали пресле­довать… государство все забирало в свои руки, коммунизм вы­родился в государственный капитализм, а диктатура пролета­риата в диктатуру над пролетариатом, над голодными, оборван­ными и порабощенными рабочими, среди которых была пода­влена всякая оппозиция, всякий уклон от направления правящей группы, от официальной правящей линии партии”.[9] Россия сто­яла перед новыми грандиозными планами большевиков: индуст­риализацией страны и повальной коллективизацией сельского хо­зяйства.

Число “лишенцев” среди евреев было огромным. Нередко ре­тивые комсомольцы или зараженные антисемитизмом соседи оп­том наклеивали ярлык лишенцев на семьи еврейских ремеслен­ников и мелких торговцев. Чтобы избежать этой участи, еврей­ские семьи оставляли насиженные места и отправлялись в боль­шие города, где гораздо легче было скрыть “социальное проис­хождение”. Ярлык лишенца стал особенно тягостным в конце двадцатых и начале тридцатых годов, когда из-за продовольст­венных трудностей, связанных с коллективизацией, была введена карточная система на продукты питания. Лишенцу либо совсем не полагалась продовольственная карточка, либо был положен паек самой низкой категории.[10] Ремесленники или кустари, не ра­ботавшие в артелях, влачили жалкое существование. Только го­сударственная служба давала более или менее верный кусок хле­ба, но там нужно было… симулировать большевистские симпа­тии, чтобы не подпасть под сокращение и не умереть с голоду.[11]

В еврейской среде начался и с большой скоростью проходил процесс пролетаризации и перехода к физическому труду. С на­чалом пятилеток (1928) промышленность стала все интенсивнее абсорбировать безработные еврейские массы, которые быстро свыкались с новыми условиями жизни и труда, с языком окружа­ющей среды, ее понятиями и обычаями. В 1926-1935 годах число евреев, добывавших себе пропитание физическим трудом, увели­чилось втрое, и составляло около половины числа еврейских тру­дящихся. В течение нескольких лет значительная часть их стала квалифицированными рабочими.[12]

Прорыв в просвещение и рассеяние по всей стране

Ускоренная индустриализация требовала большого числа ква­лифицированных кадров. Ряды старой интеллигенции сильно по­редели в бурях гражданской войны, чистках ЧК. Многие бежали за границу. Партия бросила клич: от станка в рабфаки и ВУЗы, и евреи живо откликнулись на него. В 1927 году они составляли 14.4 процентов от общего числа студентов при доле в общем на­селении страны менее двух процентов. Многим из детей тех ев­реев, которые подверглись процессу пролетаризации, удалось за­кончить высшие учебные заведения и влиться в ряды советской интеллигенции. В государственный аппарат СССР включились десятки тысяч евреев инженеров, врачей и педагогов. Некоторые из них добились видного положения в науке и культуре. Обрат­ной стороной этого процесса стал быстрый, в течение одного по­коления, переход с идиша на русский язык и рассеяние по всей стране, ибо выпускники высших учебных заведений были обяза­ны работать в любой точке Советского Союза по направлению партии и правительства.

Неудачная попытка создания советской культуры на идише

В двадцатые годы наблюдался подъем культуры на идише. Появился ряд интересных писателей, большое количество книг и брошюр выпускалось государственным издательством. “Во вто­рой половине двадцатых годов в Советском Союзе сформирова­лась группа выдающихся писателей на идише: Давид Бергельсон, Перец Маркиш, Дер Нистер (псевдоним Пинхаса Кагановича), Давид Гофштейн, Мойше Кульбак, Лейб Квитко и др. Значитель­ных успехов достигли театры. Некоторые из них, как, например, Московский еврейский государственный камерный театр под ру­ководством С.Михоэлса, отличались высоким художественным уровнем. В Москве, Киеве и Минске имелись драматические сту­дии на идише”.[13] Всех их ждет трагический конец в августе 1952 года, когда начнется расправа над членами “Еврейского антифа­шистского комитета”.

Тридцатые годы – время быстрого заката советской еврейской культуры. Это происходило в результате перехода евреев на рус­ский язык и освоения ими нравов и обычаев окружающей среды. Сорок процентов еврейского населения сконцентрировалось в шести городах – Москве, Ленинграде, Одессе, Киеве, Харькове, Днепропетровске, а остальные рассеялись по территории всей страны. Религиозная база к этому времени была уже уничтожена, а поколение, единственным языком общения которого был идиш, к концу тридцатых годов уже вымерло.

Массовая культурная ассимиляция

В целом двадцатые и тридцатые годы были периодом массо­вой культурной ассимиляции. Это выразилось в усиленном учас­тии евреев в литературе, науке и искусстве народов СССР, и в первую очередь в творчестве на русском языке. На смену пред­ставителям русско-еврейской литературы, т. е. писателям, писав­шим на еврейские темы в еврейских органах печати для еврей­ских читателей, пришли такие общенациональные поэты, как Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Самуил Маршак, Вера Инбер, Павел Антокольский, Эдуард Багрицкий, Михаил Све­тлов и позже – Маргарита Алигер, Евгений Долматовский, Ио­сиф Бродский, прозаики Илья Эренбург, Андрей Соболь, Исаак Бабель, Веньямин Каверин, Михаил Кольцов, Эммануил Каза­кевич, Лев Кассиль, Василий Гроссман. Аналогичное положение складывалось в области литературной критики, литературоведе­ния, изобразительного искусства, музыки. Появилась плеяда вы­дающихся ученых-естественников.[14]

Все это происходило на фоне усиления сталинского террора после убийства Кирова, борьбы с национальными уклонами и по­давлением национальных культур народов СССР, разгулом орга­нов безопасности во главе с Ежовым и Берией. Борьба с антисе­митизмом, которая энергично велась в 1927-1932 годы, совер­шенно прекратилась. Многие еврейские коммунисты, включая бывших руководителей “евсекции”, в 1934-1938 годах были арес­тованы, а затем расстреляны или отправлены в концлагеря, где большинство из них закончило свой жизненный путь. Деятель­ность еврейских зарубежных организаций на территории СССР была запрещена. Резко сократилось издание книг и журналов, и, как следствие, сошла на нет и литературная деятельность.

Таким образом, за время одного поколения еврейский народ подвергся насильственной ассимиляции, которая, как тогда каза­лось, должна была подточить основы его национального сущест­вования. Современник этих событий историк С.Дубнов писал: “В тридцатые годы успела уже вымереть бóльшая часть того деклас­сированного еврейского общества, которое раньше истреблялось огнем Гражданской войны и мечом ЧК. Наступило полное урав­нение евреев в общем бесправии. Евреи терпят те же материаль­ные лишения, как и все граждане: нужду в жилищах, одежде и прочих предметах первой необходимости; но духовно они стра­дают гораздо больше: они вымирают как часть нации. В стране, где фабрикуют человеческую душу и нивелируют мысли и нравы под тяжелым прессом диктатуры, растет духовно обезличенное поколение, оторванное от своих исторических корней… которое не знает своего происхождения и многовекового прошлого, ли­шенное трехтысячелетнего культурного наследства… Народ, ли­шенный своего вчера, не имеет и своего завтра… Если нынешний режим продержится еще долго, то следующие поколения не бу­дут иметь никакой связи с мировым еврейством… Два миллиона советских евреев, совершенно ассимилированных и “не помня­щих родства”, потонут в бесформенном конгломерате наро­дов “Союза Советских Социалистических Республик”.[15]

Это было страшное время, искалечившее души наших отцов и наполнившее их страхом перед всемогуществом и жестокостью режима. Но главной трагедии их и нашего поколения еще только предстояло свершиться.

---