Глава 18. Переход к открытой борьбе в Израиле и усиление поддержки на Западе

Среди первых репатриантов новой волны было много активи­стов и Узников Сиона. Они заслуженно чувствовали себя победи­телями, были полны желания помочь оставшимся за “железным занавесом”, однако ситуация, с которой они столкнулись в Изра­иле, оказалась противоречивой.

Политика Израиля в отношении алии из Советского Союза в 1968-1971 годах была достаточно активной. Израильское руково­дство полагало, однако – и вполне обоснованно, – что гораздо эффективней оказывать давление через другие страны. С этой целью “Натив” и создал подразделение “Бар”, занявшееся форми­рованием общественного мнения и мобилизацией политической поддержки на Западе. “Бар” установил и поддерживал тесные от­ношения с национальными организациями, созданными не без участия “Натива”: “Национальным советом в поддержку совет­ских евреев” в Англии, “Национальным комитетом в поддержку советских евреев” во Франции, “Национальной конференцией в поддержку советских евреев”, а также “Нью-йоркской конферен­цией в поддержку советских евреев” в Соединенных Штатах, “Национальным комитетом в поддержку советских евреев” в Ка­наде и соответствующими организациями в Австралии и Южной Америке.

Что же касалось открытой активности в самом Израиле, то здесь господствовала позиция предельной осторожности. Руково­дство страны считало, что прямое давление со стороны Израиля и вообще любой шум в Израиле могут привести к обратным ре­зультатам. В поддержку такой точки зрения приводились следу­ющие соображения: открытая деятельность в Израиле способна стимулировать усиления арабского давления на Советский Союз; израильские требования дадут советскому руководству повод продемонстрировать свою жесткую позицию в угоду арабам и в назидание Израилю (подобные “уроки” за “вмешательство во внутренние дела” Советы неоднократно преподносили в прош­лом); шум в Израиле вынудит советское руководство принять более жесткие меры в отношении активистов еврейского движе­ния, дабы они не тешили себя надеждой получить защиту Изра­иля.

К этому можно добавить опасения израильских спецслужб, не без основания полагавших, что КГБ наводняет ряды новоприбыв­ших большим числом своих агентов, и считавших, что новопри­бывшие должны провести некоторое время в своего рода карантине.

Новоприбывших, в особенности активистов, рассылали в “ульпаны” по разным провинциальным городкам, подальше от корреспондентов и телефонов. Им запрещали общение с прессой. В средствах массовой информации была введена жесткая цензура на все, что касается алии из Советского Союза. Это, естественно, вызывало крайнее удивление, а зачастую и возмущение бывших активистов, горевших желанием помочь своим друзьям.

“Меня направили в центр абсорбции в Афулу, – рассказывал известный преподаватель иврита из Москвы Моше Палхан.[1] – Нас изолировали друг от друга, чтобы мы не могли общать­ся, чтобы мы не задумали организовать какую-либо самосто­ятельную деятельность. Малкина направили в Назарет. Я по­ехал к нему, и это оказалось очень дорого и очень неудобно. Ни о какой совместной деятельности не могло быть и речи…”

“Была цензура, – вспоминала известная израильская журна­листка Сара Френкель.[2] – Мы знали заранее, о чем писать нельзя… Если журналисты будут писать свободно, опасались власти, это может повредить, подвергнуть опасности евреев Советского Союза. А я все равно ехала в аэропорт, мне раз­решали пройти внутрь, и я искала случаи, которые под цензу­ру не подпадали. Такие иногда тоже бывали. Когда в 1968 го­ду приехала Нехама Лифшиц, не писать об этом было просто невозможно: ей устроили прием в самом престижном зале Тель-Авива, на приеме был весь израильский бомонд во гла­ве с Голдой Меир. Я написала об этом и все было опубли­ковано…”

Большинство прибывших в Израиль и еще не остывших от бо­рьбы активистов не понимало, почему “Натив” всячески подав­ляет их активность и затыкает им рты. Некоторые подозревали израильское правительство чуть ли не в подыгрывании Советско­му Союзу. “Демонстративное отсутствие доверия по отношению к “Нативу” продемонстрировали рижане, – писал Нехемия Лева­нон.[3] – После прибытия в Израиль они критиковали правитель­ство за то, что оно сделало недостаточно для их освобождения… некоторые продемонстрировали откровенную враждебность к правительству… По правде говоря, меня лично это не удивля­ло… Они знали советский социализм и ненавидели его. И хотя они понимали, что социализм на Западе отличается от социали­зма советского, они все равно испытывали к нему недоверие”. В другом месте Леванон отмечает: “Многие (бывшие активисты – Ю.К.)… вели себя во время разговора в “Нативе” высокомерно, почти грубо. В результате связь с некоторыми из них ослабла, а с другими была полностью утрачена”.[4] Леванону было нелегко, он не мог раскрыть новоприбывшим роль Израиля в той деятельнос­ти, которая привела к их освобождению. Эксперты “Натива” счи­тали, что предание гласности закулисной роли Израиля умень­шит международную поддержку, которой пользовалась борьба советских евреев.

“Трудно было Нехемии с теми, кто действовал за “железным за­навесом”, − писал о нем активист сионистского движения Эйтан Финкельштейн,[5] − трудно было и с теми, кто приезжал в страну. Что это за люди? Что скрывается за их клятвами верности “родной земле” и “делу сионизма”? Нехемия… скептически относился к сло­вам свежеиспеченных патриотов, и у него было достаточно основа­ний опасаться наплыва в страну агентов Лубянки… Отказников-ак­тивистов Нехемия не любил более других, задачу свою видел в том, чтобы отвадить их от дела, которому они служили самозабвенно и в котором, как им казалось, разбирались лучше, чем бюрократы из Лишки. Профессор Моисей Гитерман провел в отказе шесть лет. Участвовал в коллективных походах… в семинарах ученых-отказ­ников, писал протестные письма и статьи в еврейский самиздат, “беседовал” со следователями КГБ и обсуждал проблему еврейской эмиграции с иностранными визитерами. Сразу же по приезде в Из­раиль Гитерман явился в Лишку поделиться с Нехемией своими со­ображениями. Нехемия слушал с мрачным видом, и в какой-то мо­мент оборвал собеседника: “Гитерман, вы, кажется, физик. Так иди­те и работайте физиком. Моисеем в этой стране работаю я!” Нехе­мия считал себя хорошим Моисеем. Он упорно пробивал щели в “железном занавесе” и, не жалея сил, мостил дорогу из советского Египта в Землю Обетованную. Как и библейский Моисей, Нехемия плохо знал тех, кого собирался выводить”.

Нехемия Леванон, вернувшийся в 1969 году из Соединенных Штатов, чтобы заменить стареющего Шауля Авигура, констати­ровал: “Между “Нативом” и новоприбывшими был, по сути, пол­ный разрыв…”[6]

Новоприбывшие не хуже экспертов “Натива” знали, что от­крытая израильская поддержка сама по себе не способна прои­звести впечатления на советские власти. Но при этом бывшие активисты хорошо чувствовали болевые точки советского ре­жима и лучше понимали советских евреев. Открытая поддержка Израиля, считали они, способна вдохновить еврейские массы на борьбу – и это именно то, чего советские власти действительно опасались.

Отчасти под влиянием новоприбывших некоторые группы ак­тивистов в Израиле и на Западе не готовы были более считаться с пассивной, по их мнению, политикой истеблишмента.

Пока “Натив” монопольно владел информацией о положении евреев Советского Союза и единолично рассылал ее по всему свету, ему еще удавалось как-то контролировать ситуацию. Но с приездом активистов алии в монополии “Натива” стали появлять­ся трещины. Грустная ирония состояла в том, что своими много­летними усилиями “Натив” пробудил к жизни сплав такой энер­гии и страсти, контролировать которые в условиях демократии было уже невозможно. Независимые от истеблишмента и зачас­тую оппозиционные ему пассионарные группы получили в лице новоприбывших собственные источники достоверной информа­ции.

“Как-то я встретился в Афуле с Геренротом, основателем сионистской организации в Киеве, – вспоминает Моше Пал­хан.[7] – Геренрот вовлек меня в круг богатых людей из Тель-Авива, которые самостоятельно, как бы в обход официаль­ных органов, занимались помощью евреям Советского Сою­за… Это были Энн и Исраэль Шинкарь. Позднее они органи­зовали “Комитет действия” в помощь русскому еврейству и начали выпускать журнал. Нам давали возможность звонить в Советский Союз, посылать туда посылки… В работе Коми­тета активное участие принимали Леа Словина, Яша Казаков и другие активисты. Были там и израильтяне – я помню там была журналистка Сара Френкель”.

                  

– У Исраэля Шинкаря, – говорил мне Виталий Свечинский, – были огромные шкафы с колоссальным архивом. У него были данные на всех отказников. Нехемия его принимал, но он не мог реализовать предложения Шинкаря, он ходил под стягом…

– Шинкарь делал все это на свой страх и риск?

– Он делал это на свой страх и риск и на свои деньги… Он посылал в Россию самиздат, а главное – на Запад рассыла­лись данные о России. Он дружил с ведущими корреспонден­тами западной прессы. Шинкарь очень много делал…³⁷

                  

– Вам приходилось сотруд­ничать с Исраэлем Шинкарем? – спросил я Лею Словину.

– Да, мы вместе это и органи­зовывали.

– Когда это произошло?

– Еще в 1969 году. Мы иници­ировали звонки в Россию, пере­водили распечатки разговоров на иврит, а Энн Шинкарь переводи­ла это на английский и рассыла­ла в виде писем в десятки адре­сов. Потом она стала составлять информационный бюллетень и отправлять его в еврейские ор­ганизации по всему миру. Племянник Исраэля, Эммануил Шинкарь, приехавший из России в 1969 году, тоже принимал в этом активное участие. Самые тесные отношения у нас бы­ли с английским движением “тридцати пяти” и с организацией студентов в Америке. Кроме того, у Шинкаря были влиятель­ные друзья, помогавшие деньгами для наших поездок за гра­ницу. Там мы налаживали связи с еврейскими организациями и с их помощью давали интервью на телевидении, по радио и в газетах.

– Лишка, наверное, кипела от негодования?

– Мы, кстати, никогда не утверждали, что делали это в пику истеблишменту. Мы говорили, что занимаемся этим потому, что истеблишмент не занимается. Если государство начнет этим заниматься, то в нашей деятельности не будет необхо­димости и мы ее прекратим. Так оно и произошло. Когда наш бюллетень стал настолько популярен, что его стали цитиро­вать газеты в Европе и Америке, когда стало уже невозможно оставлять это все в наших руках, Лишка создала открытую организацию, которая называлась “Общественный совет в поддержку советских евреев”. Организация приступила к вы­пуску бюллетеня, после чего мы прекратили издавать наш.

– Сколько времени продолжалась ваша деятельность?

– Пару лет.

– Кто принимал активное участие в работе “Комите­та Действия”?

– Эммануил Шинкарь, я, Пулкин… С нами работал Моше Палхан. Я, как и некоторые другие активисты – Казаков, Шпе­рлинг, была связана также с Геулой Коэн, с Ицхаком Шами­ром…

– Вы занимались книгами?

– Да. С разными людьми, имевшими паспорта других стран, мы отправляли в Союз посылки. Исраэль Шинкарь фи­нансировал деятельность Комитета из своих собственных средств. Кроме того, у него был друг, Йосеф Мирельман, та­кой же убежденный сионист, как и он сам. Мирельман также финансировал ту деятельность активистов, которую не при­нимал “Натив”.

                  

“Мы получали информацию, – вспоминает Лу Розенблюм,[8] первый президент американского объединения в поддержку советских евреев, – из двух источников: из газет, что было довольно редко, и от людей в Израиле, которые в свою оче­редь были связаны с евреями в Советском Союзе и с вновь прибывшими репатриантами. Мы включились в эту неофици­альную информационную сеть. Новости и репортажи об от­дельных лицах передавала нам израильтянка по имени Энн Шинкарь, собиравшая эту информацию… Она была нашим основным источником. Информация была в высшей степени конкретной – мы узнавали о том, что происходило в данное время с теми, кому угрожала опасность, кто терял свою ра­боту, против кого выдвигались обвинения, способные приве­сти к долгим годам заключения”.

Я встретился с этой удивительной парой в Гиватаиме в про­цессе поиска документов для книги. Израиль Палхан, известный в прошлом преподаватель иврита из Москвы, посоветовал мне посмотреть их архив. Я нашел у них настоящий клад: брошюры, фотографии, письма, сотни папок… – десятки больших целлофановых па­кетов лежали на крытой веранде их частного дома. Я приехал к ним вме­сте с Инид Вертман, активисткой бо­рьбы за советских евреев, помогав­шей мне в проведении исследований. Пожилые люди доброжелательно встретили нас. Работа с архивом за­няла много месяцев…

Энн Штраус (по мужу Шинкарь) родилась в Кливленде, США, в 1923 году в состоятельной еврейской се­мье. Отец – хирург, дед – владелец крупнейших магазинов в Кливленде и Нью-Йорке, мать – президент клив­лендской организации “Хадасса” (же­нская организация, поддерживающая здравоохранение в Израи­ле). Корни из Германии.

 

– Как вы попали в Израиль? – спросил я Энн.

– Я приехала работать в Хадассе. Это было в мае 1946 года.

– Во время войны она работала на американском флоте, – пояснил Исраэль Шинкарь.[9] – Потом некоторое время она работала в Сохнуте, а уже из Сохнута приехала сюда в Изра­иль. Она вступила в “Хагану”, была ранена во время осады Иерусалима, потом работала в организации журналистов. Энн считает, что лучшим периодом ее жизни было время оса­ды Иерусалима”.

– Так вы из сионисткой семьи, Энн…

– Мой дед, – с едва заметной улыбкой возразила Энн, – приехал сюда навестить меня. Он сказал: “Тебе и так хватало проблем в жизни, – тебе нужен был еще Израиль?..”

– Как вы нашли друг друга?

– Это произошло в Вашингтоне, – ответил Исраэль. – В 1946 году я поехал туда навестить главу Сохнута, бывшего большим другом моего отца. Я поехал встретиться с ним… а встретил Энн…

Наверное, это была любовь. Она и сейчас светится в глазах Исраэля.

– Когда вы начали заниматься советскими евреями, Исраэль?

– В нашей семье этим занимались всегда… Мой отец был активным членом сионистского молодежного движения “Аха­луц”⁸⁶ еще в России. После того как в 1923 году движение ра­скололось на две ветви, легальную и нелегальную, мой отец стал членом правления нелегального “Ахалуца”…

Я почувствовал в его голосе неприкрытую неприязнь к лега­льному “Ахалуцу” образца 1923 года, хотя он сам родился двумя годами позднее уже в Израиле.[10] Идеология “Ахалуца”, возник­шего в 1905 году, хорошо известна: духовная и физическая под­готовка молодежи к переезду в Палестину для заселения земли и работы на ней. Подготовка к переезду включала изучение иврита, создание сельскохозяйственных поселений и формирование мо­лодежных групп для отправки в Палестину. В чем же состояли столь сильные противоречия, что организация раскололась? Ока­зывается, на апрельском пленуме в 1923 году были приняты ре­шения о применении принципа классовой борьбы и коллективи­стского воспитания при строительстве Израиля. Это решение признавало легитимными только сельскохозяйственные поселе­ния киббуцного типа. Мошавы, признающие право на индивиду­альный труд, таким образом, не признавались.[11] В более широ­ком плане это решение делило евреев на чистых и нечистых по принципу принадлежности к различным классам, причем, класс трудящихся должен был вести непрерывную борьбу против кла­с­са буржуазии и вообще состоятельных людей. С таким подхо­дом категорически не согласились несколько членов центра во главе с равом Шмуэлем Шнеерсоном. Отец Исраэля Мордехай был самым молодым членом не­легального “Ахалуца”.

Солдат, промышленник и обще­ственный деятель, Исраэль Шин­карь остался верен идеологии сво­его отца, и в разговорах я не раз ощущал его неприязнь к переги­бам, допускавшимся сторонниками легального “Ахалуца”. “Бен-Гури­он хотел, – говорил он,[12] – чтобы в страну приезжали бедные, которы­ми он сможет командовать. Он не хотел видеть здесь самостоятельных независимых людей. Он не хотел, чтобы сюда приехал, например, судья Верховного Суда США Брандайс, чтобы Жаботинский приехал… А я считаю, что в страну могут приезжать все евреи – миллионеры и мультимил­лионеры тоже. Им не смогут промывать мозги. Они сами будут решать”.

Отец Исраэля Мордехай бежал из России в Палестину в 1924 году. Он принципиально не вступил ни в какую партию, и это се­рьезно усложнило процесс его трудоустройства. Примерно в то же время в Палестину приехал его дядя, Арье Шинкарь, позже построивший в Эрец Исраэль текстильные предприятия и став­ший председателем объединения промышленников Израиля. Мордехай вначале работал управляющим и членом совета ди­ректоров на одном из его предприятий,[13] а затем создал собс­твенное дело. Он с тревогой следил за судьбой своих товарищей, оставшихся в Советском Союзе, и вместе со своими друзьями создал общественную организацию “Маген” (“Щит”), которая оказывала помощь Узникам Сиона и их родственникам, поддер­живала с ними связь. Исраэль рос в этой атмосфере и остался ве­рен традициям семьи.

– Отец и мать, – вспоминает он, – всегда рассказывали о советских евреях. Они много делали для Узников Сиона того времени, среди которых были их соратники… В организации “Маген” принимали активное участие Шмуэль Шнеерсон, Би­ньямин Вест и другие члены правления нелегального “Ахалу­ца”. Шнеерсон в 1929 году поехал в Россию, чтобы продол­жать работу на месте, и уже не вернулся…”

– До каких пор продолжалась деятельность “Магена”?

– До тех пор, пока жили ее основатели и активисты: мой отец умер в 1964 году, Биньямин Вест тоже около этого…

– Когда вы с Энн поженились?

– В 1951 году, через семь лет после того, как мы встрети­лись. Мы некоторое время тянули, не были уверены… из- за войн.

– А когда вы начали действовать в поддержку евреев Советского Союза?

– После Шестидневной войны. Я много говорил с Моше Да­яном, тогда министром обороны, о важности алии, писал ему об этом… У меня с Даяном были хорошие отношения. В свое время я был командиром подразделения 67 (коммандос) ше­стой бригады в Иерусалиме, которой он командовал… Вот здесь письма, которые я писал ему, – Исраэль бережно раз­вернул пластиковый пакет и достал несколько листков, напи­санных от руки на иврите. – 9 июня, 16 июня, 26 июня, сразу же после Шестидневной войны. Я хочу прочитать вам вот это письмо от 16 июня: “Я не знаю, как нужно маневрировать, чтобы получить миллион евреев… Русские пытаются проник­нуть в наш регион. Подумай, можно ли им что-либо предло­жить, чтобы получить евреев, страдающих в России”. А вот другое, от 26 июня: “Миллион евреев приедет из России, а не из Америки… Русские заинтересованы в открытии канала (Суэцкого), так может быть они не прочь избавится от части евреев?”

Я знал, чувствовал, что будет массовая алия. В июне 1968 я написал ему (читает): “Каждый еврей в России страдает, и если это положение будет продолжаться, мы можем их поте­рять… Действия Сохнута и “Голоса Америки” недостаточны. Нужно создать орган на уровне министров, который вырабо­тает активную политику в этой области… Они критикуют нас за отношение к арабам, а мы можем критиковать их за отно­шение к евреям… С точки зрения безопасности это будет им­еть огромное значение. Русские обвинят нас во вмешатель­стве, но мы не должны этого бояться. Мы знаем о семьях, ко­торые получили разрешение перед войной и – повисли… По­чему ничего не делается для них? Среди тех, кто приехал после второй алии, нужно найти людей, хорошо разбираю­щихся в положении внутри Советского Союза и использовать их для выработки политики”.

– Вы пробовали влиять на других политиков?

– Я встречался с Менахемом Бегиным, с Голдой Меир… Уже появилось много обращений с просьбой выслать вызо­вы, но “Натив” не торопился их отправлять и не хотел, чтобы информация об этом была опубликована. Когда мы начали говорить с Россией по телефону, они хотели нас закрыть. Они боялись, что наша деятельность повредит Израилю и по­вредит евреям в Союзе. Они говорили, что мы – фашисты. Я думаю, что они не хотели массовой алии…

– Почему вы так думаете?

– Они воспринимали эту алию как политическую угрозу. Это начал еще Бен-Гурион, не желавший и американских евреев, хотя не столь уж многие из них были готовы приехать. Нам говорили, что на четверых новоприбывших приходится агент КГБ!.. Ну и что? Агентами ведь становились только из стра­ха… Большевизм, видимо, не может без диктатуры. В качес­тве курьеза – вы знаете, что наш министр абсорбции сменил свое имя на “Пелед”. “Пелед” на иврите это производное от слова “плада” – сталь. Он взял себе ивритский вариант име­ни “Сталин”!

Мы начали публиковать имена людей, которые хотели по­лучить вызовы. Про нас они не могли сказать, что мы прово­каторы – я был ранен на фронте, Энн была ранена на фрон­те… но они могли сказать, что мы фашисты. Мы иногда раз­говаривали с Нехемией. Он говорил, что в жизни не разрешит людям говорить за пределами организации, что он должен знать обо всем, что происходит. Я ему говорю: “Нехемия, мо­жет быть есть на свете хоть один человек, который умнее те­бя? Один?” А он мне: “Нет, только через мой труп”.

– Когда “Натив” стал меняться?

– Около 1971 года, когда он создал общественную органи­зацию под названием “Общественный совет” во главе с Рут Барон. Это был его ответ на давление оппозиционных орга­низаций. Рут была в порядке и работала неплохо, но она бы­ла очень наивной.

– Чем вы занимались?

– С нами работали бывшие активисты алии. Они начали звонить в Россию. Мы создали для этого телефонную книгу. Мы хотели знать, что происходит с конкретными людьми. Наш родственник, Эммануил Шинкарь, отсидевший в русской тюрьме 8 лет, в 1969 году прибыл в Израиль. Он тоже стал членом группы. Мы не спрашивали разрешения у “Натива”, и мы не считали, что нужно спрашивать… Я также устраивал новых эмигрантов на работу… и не боялся агентов среди олим.

– Что вы делали, Энн?

– Мы записывали содержание телефонных бесед с активи­стами в Советском Союзе, опрашивали приехавших, а затем переводили это на английский, распечатывали и рассылали в разные места: в Филадельфию, Нью-Йорк, Кливленд, Лон­дон… Мы делали это либо в форме информационных писем, либо в форме бюллетеня, который издавался каждые два ме­сяца. Сделали список адресов рассылки нашей информации, он был довольно обширный… (Я видел этот список, десятки страниц: адреса людей и организаций в разных странах. – Ю.К.) Мы брали эти адреса у людей, которые приезжали в Израиль из Европы и Америки. Кроме того, мы отправляли полученную информацию в посольства… Мы также собрали адреса и номера телефонов некоторых советских чиновников и организовали звонки к ним… со всего мира… Иногда мы делали это от имени “Красного Креста” или других междуна­родных организаций… И еще – мы помогали людям получать вызовы.

– Исраэль, почему вы считали, что открытая борьба эффективней тихой дипломатии?

– В том числе и на основании бесед с новыми репатриан­тами… Я требовал открытой дискуссии о положении совет­ских евреев. Во время Второй мировой войны те евреи, кото­рые пользовались относительной свободой, совершили тяж­кий грех – они не помогли спасти евреев, попавших под на­цистское господство. Мы не имели права повторить эту ошиб­ку. Правительство Израиля приучало граждан к покорности, а мы требовали индивидуальной свободы. Уступая давлению Киссинджера, считавшего, что необходимо развивать отно­шения с Россией, чтобы легче влиять на нее, правительство возражало даже против поправки Джексона-Вэника. Ясно, что нужно сотрудничать с американцами, но есть вещи, в кото­рых необходимо сохранять собственный курс. Мы категории­чески поддерживали поправку и призывали оказывать на пра­вительство Израиля давление…

– Вы допускаете, что правительство опасалось анти­социалистического настроя олим, их интеллектуальной независимости?

– И это было глупо с их стороны…

– Меня все же смущает, что на весь Израиль был поч­ти один такой Исраэль Шинкарь…

– Был у меня друг, генерал, который говорил мне: “Исра­эль, продолжай делать это, только ТЫ сможешь…”

– Почему?

– Не знаю… Страх перед истеблишментом… страх. У меня не было страха. Я воспитанник пустыни, родился в песках, ходил все время на солнце, был командиром “командос”… Я был независимым, не боялся. Даже кибуцники, бывшие чле­нами партии, говорили мне: дай Б-г тебе сил делать то, что ты делаешь.

– А почему они сами не участвовали в этой борьбе?

– Страх, принадлежность к организации…

– Сколько лет вы действовали?

– Бюллетень мы выпускали два года, информационные пи­сьма рассылали много дольше… У каждого, кто приезжал, был рассказ, и это становилось общим знанием. Задача на­шего бюллетеня состояла в том, чтобы заставить власти ре­агировать. В тот момент, когда они начали делать это сами, наша задача была выполнена, и дальнейшая деятельность теряла смысл.

В сентябре 1972 года “Комитет действия” выпустил сборник информационных писем и бюллетеней в двух томах. В предисло­вии авторы писали:

“Это собрание представляет собой попытку сделать собран­ную нами информацию доступной всем евреям мира, стремя­щимся помочь евреям Советского Союза. Мы начинали в то время, когда средства массовой информации сообщали очень мало или ничего о том, что происходило за “железным зана­весом”.

Существует огромный разрыв между тем, что делается, и тем, что должно быть сделано. Частично это происходит из-за отсутствия информации. Цензура на информацию, принятая в Советском Союзе, нашла свое продолжение в Израиле: эта ин­формация контролируется и рассылается по миру в соответ­ствии с произвольными решениями очень ограниченного круга людей.

Мы убеждены, что вся информация о советских евреях дол­жна быть доступна еврейскому народу в диаспоре и Израиле и не подвергаться цензуре. Народ имеет право на это, чтобы соз­нательно бороться за свободу своих братьев…”

Да, работа с архивом заняла много месяцев. Записи и распеча­тки бесконечных телефонных разговоров о ходе судебных проце­ссов, о происходящем в зале суда и на улице, о разрешениях, от­казах, внесудебных преследованиях… Здесь же обширная пере­писка с различными организациями и общественными деятелями в Израиле и за рубежом, брошюры с номерами телефонов и адре­сами, ряды папок с личными делами отказников в Советском Со­юзе… этого хватило бы на годы работы солидной организации. Сколько же подвижничества и преданности делу должны были иметь эти в целом благополучно устроенные люди и те добро­вольцы, от которых официальный истеблишмент отвернулся, а они пригрели и дали возможность работать…

В то время еще никто не мог с уверенностью сказать, кто прав. Но сегодня, глядя назад, мы знаем, что их деятельность принесла большую пользу. Неподконтрольная истеблишменту и властям, она создавала поле постоянного давления на советское руководство. Их активность нельзя было остановить политичес­кими демаршами и закулисными договоренностями. Успехи оп­позиционных лиц и организаций вынуждали истеблишмент раз­ворачиваться в направлении полномасштабной открытой борьбы и поддерживать ее на должном уровне.

Советским карательным органам приходилось считаться с та­кой реальностью и ограничивать свои аппетиты. Комитету госбе­зопасности приходилось чаще щелкать зубами, чем кусать, чтобы не повредить внешнеполитическим интересам Советского Союза.

Организация Исраэля Шинкаря была не единственной в Изра­иле. Об организации “Маген”, которую создал его отец со своими соратниками по “Ахалуцу”, мы уже говорили. За десять лет до “Комитета действия” Исраэля Шинкаря, в 1958 году, была созда­на организация под названием “Маоз” (“Твердыня”). В течение десяти лет ею руководил один из основателей этой организации Шабтай-Бецалель Бейт Цви. С 1968 года душой этой группы ста­ла Голда Елина.

Активисты “Маоза” вели открытую борьбу. Первый плакат, выпущенный “Маозом” в 1959 году, был “Шалах эт Ами” – “От­пусти народ мой”. В 1960 году “Маоз” устроил вечер памяти в честь расстрелянных в Советском Союзе писателей и поэтов. Члены группы отправляли в Советский Союз книги…

В декабре 1964 года организация выпустила первый номер своего ежегодника. Одной из акций “Маоза” был призыв к бой­коту гастролей советского цирка (1966). В 1969 году “Маоз” вы­ступил с инициативой, охватившей пять тысяч синагог и еврей­ских общин Европы и Америки и называвшейся “Кес аль-доми”: каждая еврейская семья ставила на пасхальном седере пустой стул для евреев Советского Союза, томившихся в “рабстве у красного фараона” – чтобы не забывать об их беде.

В день открытия Первого ленинградского процесса на голо­довке новых репатриантов “Маоз” распространял воззвания, ли­стовки и фотографии арестованных “самолетчиков”. Во время первого визита Никсона в Москву (май1972 года) “Маоз” выпус­тил воззвание, призывавшее к голодовке солидарности с евреями Советского Союза. Голда Елина отдавала организации все свобо­дное время. Она выкраивала на нужды этой организации часть средств, которые выделял ей муж, владелец небольшого магазина украшений. Активное участие в работе “Маоза” принимал Юлиус Марголин, автор целого ряда статей и литературных публикаций. Отсидевший шесть лет в советских лагерях, он задолго до Сол­женицына описал их в своей известной книге “Путешествие в страну Зэ-ка”.

В 1970-1971 годах значительно расширилась и укрепилась ме­ждународная сеть независимых общественных организаций в Со­единенных Штатах, Канаде, Англии, Франции, Австралии и дру­гих странах. Энергично действовали в университетских городках студенческие организации, инициированные Яковом Бирнбау­мом и Гленом Рихтером. Недостаток средств они с успехом ком­пенсировали молодым энтузиазмом и абсолютной верой в право­ту своего дела. В 1970 году шесть независимых групп доброволь­цев в разных городах Соединенных Штатов образовали организа­цию “Объединение Советов”.

В мае 1971 года в Англии стартовало “Женское движение в поддержку евреев Советского Союза”. Известное больше под именем “Тридцать пять”, оно возникло в результате реакции на арест Рейзы Палатник, обвиненной в распространении “злостной клеветы на советский государственный и общественный строй” и осужденной на два года лишения свободы. Важную роль в созда­нии этого движения сыграли известный филантроп и активист из Лондона Сирил Штайн и израильский консул в Лондоне (сотруд­ник “Натива” и известный журналист) Ицхак Рагер.

“Студенты были активны в Англии, но они все же были за­няты учебой, – вспоминает Рагер,[14] – мужчины занимались своей работой, а еврейский истеблишмент довольно холодно относился к национальному движению. Тогда я стал обраща­ться в женские организации… Однажды мне позвонили из Израиля относительно Рейзы Палатник, и я начал думать, как представить эту тему публике… Я пригласил трех знакомых мне женщин, готовых что-то делать, и сказал им, что тридца­типятилетняя женщина в Одессе, примерно их возраста, по­пала в серьезную беду. Если тридцать пять женщин выйдут на демонстрацию в ее поддержку, это может сработать”.

Одна из участниц предложила по примеру женщин Южной Африки одеться во все черное и провести молчаливую демонст­рацию. В майский день 1971 года, примерно за месяц до суда над Рейзой, группа еврейских домохозяек, одетых в черное, устроила голодовку протеста возле советского посольства и передали жене посла петицию от имени всех тридцатипятилетних еврейских же­нщин Великобритании. Пресса окрестила их “Тридцать пять”. 14 мая “Еврейские Хроники” опубликовали первый из многочислен­ных репортажей об их действиях. После этого в течение несколь­ких недель женщины в черном каждый день проходили по ули­цам Лондона к резиденции советского посла и передавали очере­дную петицию, адресованную его жене. Новое движение старто­вало и быстро превратилось в грозную силу с отделениями на Британских островах, в континентальной Европе и за океаном. “Я не могу представить себе более впечатляющую группу борцов за правду, за свободную эмиграцию – замечательных людей, объе­динившихся в борьбе за общее дело”, – писал о них Мартин Гил­берт.[15] Они далеко не всегда ладили с истеблишментом, не всегда откликались на его окрики, их демонстрации были боевыми, их находки интересными, у них было время и силы поддерживать эту активность на протяжении десятков лет.

В этой единственной принципиально женской организации сотрудничали, тем не менее, и мужчины. Один из них, Майкл Шерборн, начал свою борьбу еще до образования “Тридцати пя­ти” – в 1968 году. Он хорошо владел русским языком и на протя­жении четверти века поддерживал телефонные контакты с сооб­ществом отказников. Из-под его плодотворного пера вышли де­сятки статей, памфлетов, писем. Независимый, бесстрашный и исключительно работоспособный, он всю жизнь делал то, что считал нужным… Выпускник тренировочного лагеря “Ахалуц” в Англии, он в начале Второй мировой войны эмигрировал вместе с женой в Палестину. Проработав полгода в кибуце, вступил в английскую армию и прошел с ней всю мировую войну. Во вре­мя Войны за Независимость присоединился к израильской армии. Это было трудное время, его жена серьезно заболела, и в 1949 го­ду они вынуждены были вернуться в Англию. Он окончил учите­льские курсы и на спор с одним из сокурсников выучил русский язык.⁹³ Это помогло ему понять, что происходит с евреями Сове­тского Союза, и с 1968 года он начал действовать – вначале в ра­мках ассоциации бывших военнослужащих, а затем с организа­цией “Тридцать пять”. С тех пор уже ничто не могло его остано­вить… В 1980 году он первым в Англии получил награду “Над­партийного Комитета за освобождение советских евреев” англий­ского парламента.

“Натив” активно работал в Англии через своих представите­лей, прикомандированных к посольству. С ним сотрудничали также журналист и писатель Эммануэль Литвинов и “Националь­ный Совет в поддержку советского еврейства”. Однако, как выра­зилась одна из лидеров “Тридцати пяти”, Дорин Гэйнсфорд “Многие в “Национальном Совете” были слишком озабочены тем, чтобы не нанести вреда имиджу английского еврейства, его внешнему облику”. “У нас, – заявила другой лидер “Тридцати пяти” Рита Эккер[16], – было только две причины не идти на ак­цию: если это могло нанести вред отказникам или Израилю, – в противном случае мы выходили”. Финансовую поддержку этой организации на протяжении многих лет оказывал Сирил Штайн.

Поток информации, не прошедшей цензуру “Натива”, уве­личивался с каждым днем. Оппозиционные организации в раз­ных странах начали чувствовать себя уверенней, их действия становились более эффективными. Легальные инструменты, ко­торыми пользовались “Комитет Действия” и “Маоз” в Израиле, “Студенты” и “Объединение Советов” в Соединенных Штатах, “тридцать пять” в Англии, Европе и Канаде и другие, возникшие несколько позже, оказались весьма успешными.

В конце марта 1970 года Яков Казаков, будущий руководи­тель “Натива”, устроил знаменитую голодовку протеста возле штаб-квартиры ООН, вызвавшую взрыв интереса со стороны средств массовой информации. В то время, когда Казаков про­во­дил голодовку в Нью-Йорке, напротив здания Кнессета в Изра­иле проходила мощная демонстрация студентов в поддержку его требований. “Натив” категорически возражал против поездки Ка­закова и Шперлинга в Штаты, был против голодовки протеста у здания ООН, был против демонстрации студентов возле здания Кнессета, но помешать этому уже не мог. Более того, на волне общественного интереса представитель Израиля в ООН по пору­чению Голды Меир принял личное участие в судьбе Казакова. Плотину прорвало.

“Натив” начал яснее осознавать, что не в состоянии контроли­ровать процесс полностью, что, пытаясь делать это, он все чаще попадет в неловкие и уязвимые ситуации. Параллельно увеличи­валось давление на премьер-министра Израиля – прекратить по­литику закулисной дипломатии и начать открытую борьбу. И, ко­нечно же, мужественное поведение активистов сионистского движения, бросавших открытый вызов советским властям, будо­ражило воображение людей.

Усилившаяся публичная активность оппозиционных органи­заций в Израиле и за рубежом не приводила к сокращению эми­грации – напротив, с августа 1968 года эмиграция постоянно ро­сла. Это подрывало доверие к аргументации истеблишмента. А тут еще началось разбирательство в Кнессете по поводу письма представителя “Натива” в Штаты, в котором утверждалось, что Казаков и Шперлинг провокаторы и что еврейские организации не должны с ними встречаться.

“Новая действительность, – писал руководитель “Натива” Ле­ванон,[17] – ускорила принятие решения о создании в Израиле об­щественного органа, ориентированного на истеблишмент – подо­бно тому, как мы это сделали в Северной и Южной Америке, Ев­ропе и Австралии”. Деятельность такого органа по замыслам ав­торов должна была “в значительной степени ограничить тот вред, который мог быть причинен воинственными кругами”.⁹⁵ “Нати­ву” не удалось остановить процесс перехода к открытой борьбе, считавшейся им в то время вредной, поэтому он решил в нее включиться и, по возможности, направлять. Летом 1970 года об­щественная организация под названием “Общественный совет в поддержку советских евреев” была создана. С основанием этого органа израильское правительство и “Натив” перешли рубикон, хотя, конечно, их публичная кампания была намного сдержанней и солидней, чем та, которую могли себе позволить оппозицион­ные организации.

“Общественный Совет” полностью финансировался из бюд­жета государства. Для расширения его общественной базы, а так­же для того, чтобы никто не мог сказать, что он является придат­ком той или иной политической силы, в его правлении заседали представители разных партий. Первым президентом организации стал президент Еврейского университета в Иерусалиме Айб Хар­ман (“Авода”), председателем правления – депутат Кнессета Зал­ман Абрамов (“Гахал”). В правление были привлечены также из­вестные общественные деятели, промышленники и финансисты.

Учитывая высокий удельный вес ученых среди отказников и активистов алии, при “Общественном совете” был создан “Коми­тет ученых”, возглавляемый всемирно известным физиком и об­щественным деятелем Ювалем Нээманом.

В “Общественном совете” работали профессионалы и добро­вольцы, и он, по сути, делал то, что до него осуществляли оппо­зиционные общественные организации: поддерживал телефон­ную связь с отказниками, выпускал информационный бюллетень, опиравшийся также на информацию “Натива”, рассылал бюлле­тень по всему миру, занимался организацией общественных кам­паний и протестов. “Общественный совет” выполнял полезную работу и делал ее эффективно. Будучи инструментом истеблиш­мента, он обладал, естественно, гораздо бόльшими возможностя­ми, чем добровольные организации.

Создание “Общественного совета” и “Комитета ученых” стало наиболее ощутимой победой оппозиционных организаций – сво­ей деятельностью они развернули еврейский истеблишмент в сторону открытой борьбы против эмиграционной политики сове­тских властей.

“Общественный совет” заполнил очень важную нишу, и это позволило истеблишменту приступить к осуществлению проек­тов следующего уровня. Началась подготовка Всемирной кон­ференции, предназначенной стать форумом и инструментом ко­ординации еврейских организаций мира (включая оппозицион­ные), вовлеченных в борьбу за советских евреев.

– Многие активисты того времени  утверждают, – обратился я к журналистке и члену партии “Херут” Саре Френкель,[18]– что отказ социалистического руководства Израиля от открытой борьбы был вызван стремлением не сердить социалистический Советский Союз, поскольку израильтяне надеялись уговорить его без лишнего шума, методами тихой дипломатии… в силу идеологической близости…

– Я не верю в это, – ответила Сара и на минуту задума­лась. – Ими двигало опасение, что это может навредить ак­тивистам и другим евреям в Советском Союзе, навредить связям “Натива”. Они не хотели, чтобы мы писали о борьбе за выезд… Предпочитали, чтобы давление шло со стороны евреев Америки, Европы и Канады… Я думаю, что на опре­деленной ступени такой подход был правильный. Было вре­мя закрытой, дипломатической борьбы, а потом настало вре­мя открытой борьбы. Это было непросто, находились люди, которым это не нравилось, в обществе шли споры на эту те­му… Херутники были за открытую борьбу, но многие с ними не соглашались, и шел публичный спор, и были статьи в га­зетах…

Вначале в “Нативе” меня бойкотировали, не давали мне те­лефоны отказников… Там был такой Цви Нецер, отвечавший за прессу и публикации – у-уфф!

Я была первой журналистской, прорвавшей тишину внутри Израиля. Я начала звонить отказникам уже после Первого ленинградского процесса – Володе Зарецкому, Боре Айнбин­деру, Володе Слепаку. В “Нативе” не давали мне номера те­лефонов – я доставала их сама… Я звонила каждый день, с трудом спала и ела, и говорила, говорила… Мой материал передавали по “Голосу Израиля” на русском языке, я сама передавала его на иврите…

Зарецкий был замечателен. Он говорил со мной на иврите, давал новых людей… Я могла звонить в московские ульпаны во время уроков и общаться напрямую с учителями и учени­ками… И Слепак передавал мне информацию… Зарецкий го­ворил: завтра я не смогу, позвони “старику” – это был код Слепака – у него будет все. Слепак… я записывала на магни­тофон весь его рассказ по-русски, и потом кто-нибудь прихо­дил ко мне и переводил на иврит. С Айнбиндером мы говорили на иврите. Были люди, с которыми я говорила по-английски или на идише. Радио, кстати, мою активность поддерживало.

– Сара, это же было правительственное радио!

– Да. Но это же радио! Поскольку вокруг этого вопроса шла общественная дискуссия и противники понемногу стали пони­мать, что у них не остается выхода… Однажды босс пригла­сил к нам на радио Нехемию, это было уже в 1973-74 годах. Нехемия дал нам обзор ситуации, потом состоялась беседа с членами редакции. Там я ему все высказала… что я им мою информацию передаю, потому что знаю, что они опубликуют это за границей, а они меня бойкотируют. “Вы делаете из это­го политику, Нехемия, – бросила я ему, – потому что основ­ной мой противник Нецер, он из Аводы, а я херутница. Но в отличие от вас я ни разу не пошла к Бегину и не рассказала ему, что вы со мной делаете”. Он поднял руки и сказал: “Пра­вильно. Отныне мой офис для тебя открыт. Если тебе что-то будет нужно, приходи, получишь”. С этого времени у меня на­чалась другая жизнь. Было уже ясно, что борьба отказников стала иной, намного более шумной.

“Натив” разворачивался достаточно быстро. В 1972 году во время визита президента Никсона в Советский Союз он высадил в Европе и Америке крупный информационный десант.

– Когда ты приехал в Израиль? – обратился я к сверд­ловскому активисту Илье Войтовецкому.[19]

– 6 декабря 1971 года. В аэропорту меня встречали Сара Френкель и сотрудник “Натива” Арье Кроль.

– С приездом твоя общественная активность закончи­лась?

– Да нет, наоборот, еще больше усилилась. Я ведь приехал с массой материалов о процессе Кукуя, и на мои плечи легла кампания в его поддержку. Закончилась… Я выступал по ра­дио, писал статьи в газеты, сотрудничал с Голдой Елиной и Энн Шинкарь, Абрамом Шифриным и Леей Словиной. Меня интервьюировали практически все израильские газеты. Через несколько дней после приезда меня пригласили для беседы в “Натив”, после чего контакты с ними стали постоянными.

– Они тебя как-то ограничивали?

– Да нет… В августе 1972 года посадили Володю Маркма­на, и работы добавилось.

– Ты же человек общительный и шумный… “Нативу” твоя деятельность не мешала?

– Я этого никак не чувствовал. Во время визита Никсона в Москву в мае 1972 года они выбросили на Запад настоящий информационный десант. Это целая история… Я был в Из­раиле всего пять месяцев. Мне позвонили из “Натива” и спро­сили, могу ли я в течении двух дней выехать за границу. Я им говорю – у меня паспорта нет… Пришлось отпрашиваться на работе, “Натив” позаботился об остальном, и через два дня мы уже были в Лондоне. Наш десант состоял из четырех све­рдловчан: Элла Кукуй, Боря и Эмма Рабиновичи и я. Наско­лько мне известно, нечто подобное было сделано в других столицах.

– И в чем состояла “боевая задача”?

– Нам сказали, что Никсон будет говорить о положении ев­реев. Советы, естественно, станут упираться… отрицать. А тут мы…

– Что – вы?

– Мы?.. (Смеется.) Десантники… Трое суток мы голодали возле агентства Аэрофлота под портретами Узников Сиона… непрерывные интервью… нас снимали все телекомпании, к нам приходили общественные деятели и депутаты парламен­та… мы говорили, говорили, говорили… – на голодный желу­док. Мы практически не спали… спальные мешки, которые нам принесли, мы подкладывали под себя, чтобы задницы не промерзли… Собирали подписи под обращением “Отпусти народ мой”. Один прохожий прочитал и сказал:”Верно, но… я не еврей. Я араб”. А я ему: “Ну и что! Неужели господин не готов подписать протест против советских жестокостей?” Подписал!.. После голодовки протеста на нас набросились организации, затаскали по встречам. Это была настоящая мясорубка… После Лондона мы с Эллой улетели в Рим, а Ра­биновичи – в Париж. В Риме голодовок не было, там мы отъ­едались… по ночам… Днем было не до еды… были встречи и пресс-конференции… по три-четыре в день… Шум мы созда­вали… мировой. Москва выбросила встречный десант во гла­ве с генералом Драгунским… Вергелис и Эльвира Быстриц­кая ему подпевали…

– И за открытыми шумными протестами стоял “На­тив”?

– И стоял, и сидел и лежал.

Активисты сионистского движения в Советском Союзе пере­шли на открытый протест против эмиграционной политики ре­жима в 1969 году и ожидали того же от своих сторонников на Западе. К 1970 году сложились подходящие для этого условия: оппозиционные организации выросли количественно и качес­твенно, в мире нарастал потенциал сторонников разрядки меж­дународной напряженности, Советский Союз уступал давлению Запада и не реагировал массовыми преследованиями на откры­тый протест. Ленинградский процесс пролег водоразделом, за которым истеблишмент включился в открытую борьбу.

---