Глава 26 Налог на образование и Поправка Джексона-Ваника

Дальнейшая борьба активистов сионистского движения и отказников разворачивалась на фоне глобального процесса разрядки напряженности, в котором так удивительно совпада­ли интересы двух сверхдержав. Растущие цифры эмиграции не могли, однако, скрыть того факта, что число отказников постоянно увеличивалось, и их страдания продолжали расти.

“За завесой цифр и слов о свободной эмиграции находимся мы, кому в этом праве отказано, – обращались отказники Киева к народу Америки.[1] – Мы живем в Советском Союзе против на­шей воли, законы этой страны нас больше не защищают. Нам уг­рожает заключение за посещение синагог, за поминовение заму­ченных и убитых в Бабьем Яре и Варшавском гетто. Большин­ство из нас уволены с работы, мы не знаем, кто решает нашу су­дьбу и что нас ждет в дальнейшем. Частые угрозы ареста со сто­роны государственных чиновников, запугивающие статьи в газе­тах и передачах по радио создают вокруг нас атмосферу психо­логического террора. У нас отняли право жить, и нам не дают возможности уехать. Мы обращаемся к вам, людям великой страны, в этот трудный для нас час. Помогите нам”.

Поток писем из самых разных мест Советского Союза шел в адрес еврейских организаций и в Белый Дом. В этих пись­мах было все: и крик души, и вопль отчаяния, и мольба, и призыв о помощи.

“Наиболее возмутительная демонстрация беззакония, – писа­ли московские отказники, – проявляется в избирательном и про­извольном предоставлении разрешений на выезд в Израиль, в особенности в течение последних месяцев… Лица с научными степенями, представители элитных профессий или занимавшие престижные должности безжалостно дискриминируются… Сек­ретность используется для произвольной выдачи отказов широ­кому кругу лиц от уборщиков до ученых и без ограничения вре­мени”.[2]

Отказники, исчислявшиеся уже тысячами, должны были служить пугающим примером для всех остальных, в особен­ности тех, кто сам задумывался об эмиграции.

С осени 1970 года начали распространяться слухи о воз­можности введения налога на образование. Власти пытались использовать тот факт, что в развитых капиталистических странах высшее образование является платным и стоит нема­лых денег, и рассчитывали поэтому, что сам по себе налог не должен вызвать значительных протестов на Западе.

Через два месяца после визита президента Никсона в Мос­кву советское руководство сочло момент подходящим. 3 авгу­ста 1972 года – без какого бы то ни было официального объ­явления – в ОВИРах были вывешены “ценники” на специали­стов – от 4,500 рублей за обладателя гуманитарного диплома до 12,000 рублей за обладателя диплома университетского. Кандидатам наук предписывалось дополнительно платить 5,100 рублей (1,700 рублей за каждый год обучения в аспи­рантуре), а докторам наук – 6,400 рублей. Все это, естествен­но, сверх тех 900 рублей, которые взимались за отказ от граж­данства и выездную визу за каждого взрослого члена семьи. Это выглядело, как “ценник” коммунистического невольничь­его рынка.

Здесь, по-видимому, уместно напомнить, что в течение двух месяцев, предшествовавших введению налога на образо­вание, Советский Союз посетили три высокопоставленных арабских делегации. С 8-го по 13-е июня 1972 года (через во­семь дней после окончания советско-американской встречи в верхах) в Советском Союзе с официальным визитом находил­ся Азиз Сидки, премьер-министр Египта. С 5-го по 8-е июля в Москве проходил советско-сирийский саммит с президентом Хафезом Асадом. И, наконец, с 17-го по 27-е июля в россий­ской столице вел переговоры глава ООП (Организации осво­бождения Палестины) Ясер Арафат. Не исключено, что зигза­ги советской эмиграционной политики, помимо жестких иде­ологических установок, были вызваны воздействием столь разнонаправленных сил.

Постановление Верховного Совета о введении налога на образование было официально опубликовано лишь 27 декабря 1972 года. И здесь трудно удержаться от упоминания о визи­тах в декабре сирийской и иракской военных делегаций, воз­главляемых министрами обороны этих стран.

“Бюро по связям” быстро получило информацию о новом налоге и передало ее в США в “Эйпак” – для ознакомления с ней американских законодателей, и в “Национальную конфе­ренцию” – для еврейского истеблишмента.

Леонард Шроетер, посетивший Советский Союз в сентябре 1972 года, писал:[3]

“Во всех четырех городах ( Москва, Ленинград, Рига, Минск) еврейские лидеры говорили мне, что переживают сейчас наибо­лее трудное время. Они связывают это с недавним визитом пре­зидента Никсона… Было усилено глушение иностранных радио­станций… Интенсифицировались усилия по изоляции советско­го населения от любого контакта с иностранцами. Широко рас­пространенные допросы в КГБ, отлючение телефонов активис­тов, начатые еще до визита, еще более расширились после его окончания”.

Вывод в отказных кругах напрашивался сам собой: Ник­сон, президент страны, которая десятилетиями боролась за со­блюдение прав человека во всем мире, предал их. Для него продажа пшеницы оказалась важнее человеческих прав, и его визит в Советский Союз обернулся для отказников настоящей катастрофой. Активисты были убеждены, что только массиро­ванное политическое и экономическое давление на советские власти может вынудить их ослабить преследования и отме­нить налог на образование.

КГБ, судя по всему, полагал, что стремление президента Никсона к разрядке намного весомее неприятностей, связан­ных с налогом на образование. Считалось также, что еврей­ский истеблишмент воздержится от активного протеста из опасения быть обвиненным в противодействии положитель­ной динамике советско-американских отношений. В конеч­ном счете они ошиблись.

Советы ввели налог, рассчитанный по западным стандар­там, совершенно нереальным в условиях советской нищеты. Еврейский мир был в ярости. Вопрос “платить или не пла­тить?” недолго стоял на повестке дня.

Активисты сионистского движения в Советском Союзе та­кже были категорически против оплаты налога – при любых обстоятельствах. “На Запад ушел протест десяти видных уче­ных-отказников во главе с членом-корреспондентом Акаде­мии наук профессором Биньямином Левичем, в котором под­черкивалось, что постановление о новом налоге превратит об­разованных евреев в рабов двадцатого века. Пятьсот совет­ских евреев послали письмо протеста секретарю ООН и про­сили поставить вопрос о свободе выезда на Генеральной Ас­самблее”.[4]

Мы понимали, что цель налога состояла в том, чтобы соз­дать непреодолимые препятствия на пути выезда образован­ной части советского еврейства. Если бы евреи были в состоя­нии оплачивать этот налог (семья Левичей, например, должна была выплатить по нему более 100,000 рублей, что составляло около семидесяти годовых инженерных зарплат), власти вве­ли бы дополнительные платы либо ограничения. Налог также ставил перед еврейской молодежью два тупиковых выбора: учиться и не иметь возможности выезда из-за высокого нало­га или не учиться и стать легкой добычей армейской службы с последующей секретностью и невозможностью выезда. А что можно было говорить в этих условиях о возможности получения образования детьми отказников?

Поток протестов из Советского Союза в связи с новым на­логом быстро нарастал. Параллельно с ним росло количество акций протеста на Западе. Они широко освещалось в сред­ствах массовой информации.

“Русские думали, что они очень умные, – вспоминает гене­-ральный директор Национальной Конференции Джерри Гуд­ман[5]. – После отъезда Никсона они ввели налог на образо­вание. Мы были в бешенстве, советские евреи были в бешен­стве. Мы заявили публично: “Господин президент, вас преда­ли. Они лгали вам, господин президент”. Никсон сам чувство­вал, что его “подставили” – подождали, когда он вернется, чтобы на уровне эйфории от успешной встречи ввести налог. Мы занялись мобилизацией конгрессменов. Еврейские члены Конгресса и Сената всегда были первыми в таких случаях. Они привели с собой остальных. У некоторых, как у Джека Кемпа из Нью-Йорка, были еврейские избиратели, другие с симпатией относились к борьбе советских евреев и к теме свободной эмиграции, некоторые присоединились, исходя из своих антисоветских убеждений. Причин, по которым люди присоединялись к протесту, было много… Нас поддерживало также рабочее движение, которое было настроено антисовет­ски”.

На самом деле ситуация в облас­ти высшего образования в Совет­ском Союзе была несопоставимой с таковой на Западе. Там существова­ла система банковских займов, ко­торые в дальнейшем погашались (как, например, в США). Когда сту­дент брал ссуду в частном банке, оговаривались условия ее возврата – он знал, на что идет. Или студен­ты получали стипендии от фирм, заинтересованных в их дальнейшей работе. Если специалист отказывал­ся от работы в фирме, предоставив­шей ему стипендию, он должен был вернуть полученные от нее средства (ФРГ). Препятствий для выезда за границу ссуды не представляли. В отдельных странах, например, в США, в случае выезда на постоянное жительство за границу необхо­димо было вначале рассчитаться с банком, предоставившим кредит.[6]

Образование в Советском Союзе было бесплатным. На мо­лодого специалиста накладывалось единственное обязатель­ство – отработать три года в тех учреждениях, которые опре­деляло государство. Не существовало никакого законодатель­ного акта о выплате затрат на образование при выезде за гра­ницу. Таким образом, юридически налог на образование был противозаконным. Попытки советского правительства пред­ставить дело таким образом, что с переездом в другую страну гражданин терял (ретроактивно) право на бесплатное образо­вание и поэтому обязан был возместить его, выглядело неле­по.

С другой стороны, уезжая, советские граждане лишались нажитого имущества, заработанных пенсий и доли в нацио­нальном богатстве страны, по конституции – в равной степе­ни принадлежавшей всем гражданам Советского Союза. Вла­димир Маш, профессор, доктор экономических наук Москов­ского государственного университета, подсчитал, что сумма этих потерь намного превышала требуемые выплаты по нало­гу на образование.

Было достаточно очевидно, что введение налога не явля­лось попыткой получить экономическую компенсацию – руб­ли в Советском Союзе печатались в необходимом количестве, а цены устанавливались и контролировались государством. О компенсации можно было бы говорить, если бы она поступа­ла в твердой валюте (нечто подобное в виде подушной подати существовало в расчетах за алию между Израилем и Румыни­ей), но ввиду крайне антиизраильской позиции СССР такое представлялось маловероятным.

Введение налога стало частью общего наступления совет­ских властей на сионистское движение. В ответ Советский Союз получил Поправку Джексона-Ваника, связавшую при­вилегии, получаемые по соглашению о торговле, со свобод­ной эмиграцией.

Идея связать свободу эмиграции с экономикой была более чем рискованной для советских граждан, поскольку с точки зрения властей превращала ее приверженцев в сторонников экономического саботажа против Советского Союза. Только отчаянные условия могли вынудить еврейских лидеров вы­ступить с такой инициативой. Умудренное опытом “Бюро по связям” поддерживало Поправку, но при этом призывало от­казников не выступать с громогласными заявлениями.

Нехемия Леванон вылетел в Вашингтон, как только ОВИР стал требовать выплату налога. “Я встретился с руководством “Национальной конференции”, – пишет он,[7] – поддержал их решение в качестве первого шага обратиться в Белый Дом и в МИД, но не был уверен, что там они получат сильную под­держку. Я встретился также с генеральным директором еврей­ского лобби в Конгрессе Саем Кеннаном и рассказал ему об опасностях, которые угрожают алие в том случае, если указ о выкупе будет введен в действие. Он тут же взялся за дело, пе­реговорил с несколькими влиятельными сенаторами и пред­ложил Мори, помощнику сенатора Рибикова, собрать для об­суждения помощников других сенаторов. Мори собрал этот форум”.

Тогда еще не было текста налога, он появится только в конце декабря.

– Кто, по-твоему, первым в Союзе попытался связать эмиграцию с экономикой? – спросил я Володю Слепака.

– Кирилл Хенкин, – ответил Володя уверенно. – Кирилл в свое время был советским шпионом на Западе, потом вернулся и стал диссидентом. Я был первым, кто услышал от него эту идею.

– Хенкин еврей?

– Наполовину. Его отец был оперным певцом в Париже, а мать – российской княгиней из эмигрантов. Он закончил Сорбонну.

– Как вы сформулировали идею?

– Мы предложили связать эмиграцию с экономическими отношениями, больше ничего. Вначале была голая идея. На нее откликнулся Луис Розенблюм, президент “Юнион” (“Объединение советов”).

В интервью своему сыну Даниэлю Луис Розенблюм под­тверждает это утверждение, но не в отношении Поправки Джексона-Ваника.[8]

Даниэль: Сенатор Джексон и конгрессмен Ваник при­шли к этому самостоятельно или получили предложение со стороны?

Луис: Вполне возможно, что какая-то группа им предло­жила, однако, я не знаю – какая.

Даниэль: Но это не была ваша организация “Объедине­ние советов”?

Луис: Нет. Мы направили нашу энергию на экономиче­ское давление другого рода – бойкот. Компания “Пепси-ко­ла”, незадолго до этого заключившая торговое соглашение с Советским Союзом, стала нашей главной целью. Акции бойкота начались в декабре семьдесят второго года и про­должались по всей стране в течение многих месяцев. Но мы были рады, когда два уважаемых законодателя, Джек­сон и Ваник, выступили авторами Поправки, у которой бы­ли такие “крепкие зубы”. Мы тут же стали их горячими сто­ронниками.

Нехемия Леванон пишет,[9] что возмущенный налогом на образование сенатор Джексон попросил своего молодого по­мощника Ричарда Перла проработать вопрос о возможности борьбы с налогом. Перл вынес вопрос на форум, специально созданный для этой цели по инициативе Сая Кеннана, дирек­тора “Эйпак”.[10] Версия Леванона перекликается, но лишь ча­стично, с историей, рассказанной мне бывшим директором “Национальной конференции” Джерри Гудманом.

– Как вы пришли к идее поправки?– спросил я Джерри.

– Сай Кеннан пригласил меня в Вашингтон и устроил встречу с Ричардом Перлом из офиса сенатора Джексона, Марком Талисманом из офиса конгрессмена Ваника, людь­ми из офисов еврейских сенаторов Джавица и Рибикова. Сай Кеннан научил меня многому… Я никогда не забуду, он научил меня вещам, о которых я сам никогда не дога­дался бы спросить. У нас сложилась отличная команда, что-то вроде группы мозговой атаки. Вместе мы были си­лой. Если нам нужен был консультант, я приводил людей из академии. Я никогда не забуду советологов Мориса Фридберга и Эйба Брумберга. Они были хорошими еврея­ми, и мы включили их в наш коллектив. Мы сидели и об­суждали ситуацию.

– Сколько человек входило в вашу группу?

– Число менялось, и люди менялись, но, как правило, одновременно нас было не более дюжины. Это были Билл Кори из “Бней-брита”, Фил Баум из “Американского еврей­ского конгресса”, Егуда Хеллман из “Конференции прези­дентов”, Сай Кеннан из “Эйпак” – он хорошо разбирался в законодательстве и знал Вашингтон, Марк Талисман и Ри­чард Перл из штата сенатора Джексона, Мори Амирай, ра­ботавший у Рибикова. Так сложился наш “еврейский заго­вор” – группа людей с высокой мотивацией, находившихся в нужных местах (смеется).

– И в этой группе родилась идея поправки?

– В некотором смысле… В первоначальном виде она принадлежит молодой женщине, работавшей у конгрессме­на Берта Бортеля из Бруклина и бывшей членом группы. Я, к сожалению, не помню ее имени. Сенатор Джекоб Джавиц был первым, если память мне не изменяет, кто выразил эту идею публично. Он выступал на собрании, устроенном нью-йоркским отделением “Конференции в поддержку со­ветских евреев” и говорил там о связи эмиграции и торгов­ли. Идея, судя по всему, родилась на форуме “мозговой атаки” – Перл, Талисман, эта молодая женщина и Сай Кен­нан. Они вызвали меня в Вашингтон проверить идею, и она мне понравилась, очень понравилась. 26 сентября мы со­брали чрезвычайную встречу руководящего ядра “Конфе­ренции”, чтобы выработать решение в отношении налога. И тут Ричард Перл звонит мне и говорит: “Генри Джексон хочет прийти и выступить на вашей встрече”. Я перегово­рил с нашим председателем Ричи Маасом, и мы решили: пусть выступает. На встрече присутствовало 125 человек, но мы ни с кем больше не советовались. Это было недемо­кратично, но что мы могли сделать? Обсуждать? Голосо­вать?.. Я никогда этого не забуду! Встреча была в здании “Бней-Брита”. Джексон пришел и развернул перед нами де­тали Поправки, относительно которой мы в общих чертах пришли к соглашению на форуме. У нас было много споров – некоторые возражали. Те, кто поддерживал Никсона, пы­тались смягчить формулировку. Но – когда есть такой се­натор, как Джексон!.. Он сам был сыном иммигрантов и го­ворил нам о своих норвежских родителях: “Я знаю, каково это – найти новый дом”. Захват нацистами Норвегии оста­вил у него глубокие следы. В сорок пятом году он посетил лагерь смерти Бухенвальд сразу после его освобождения. В пятидесятые годы начали распространяться рассказы о Холокосте, и люди говорили о том, чтó американцы могли сделать и чтó они должны были сделать, и это повлияло на многих членов Конгресса. Возвращаясь к нашей встре­че: на следующий день, двадцать седьмого сентября, мы одобрили предложение Джексона подавляющим большин­ством. Так начиналась борьба за Поправку Джексона-Вани­ка. Лишка (“Бюро по связям”, Ю.К.) самым определенным образом поддерживала Поправку, абсолютно! Она снабжа­ла нас информацией, которую мы не могли получить нигде больше. Она всегда была в деле.

– Это было только начало, борьба за Поправку продол­жалась несколько лет.

– Ты знаешь, много лет спустя кто-то спросил меня, смогли ли бы мы сделать это снова? Я ответил честно: “Не думаю”. Почему я так ответил? Потому что в то время си­лы истории, звезды и планеты выстроились в правильном порядке. С нами было рабочее движение, настроенное ан­тисоветски. С нами был Никсон, который хотел детант, но чувствовал себя обманутым. С нами был Джексон и целая группа депутатов Конгресса. Все выстроилось правильно.

“Национальная конференция в поддержку советских евре­ев” была создана по инициативе “Бюро по связям” таким об­разом, чтобы в ней объединялись усилия крупнейших амери­канских организаций. До Поправки Джексона-Ваника Конфе­ренция занималась в основном разъяснительной работой в ев­рейском и нееврейском мире и лоббированием протестов про­тив преследований советских евреев и ограничения их эмиг­рации. Приняв решение поддержать Поправку, Конференция впервые вышла на путь преимущественно политической борь­бы.[11] Проблемы эмиграции, отказников и узников Сиона ста­ли частью наиболее чувствительных взаимоотношений между двумя сверхдержавами, и американские законодатели бук­вально конкурировали между собой за право активно участво­вать в этой борьбе.

Надо отдать должное сенатору Джексону: он боролся за евреев не корысти ради, а во имя принципов, в которые верил. Он представлял в Сенате штат Вашингтон с незначительной долей еврейского населения, и никто не мог заподозрить его в погоне за еврейскими голосами. 27 сентября 1972 года, после того, как идея поправки была одобрена руководством Конфе­ренции, сенатор Джексон впервые заявил о ней в Сенате. Он говорил о намерении представить к обсуждению законопроек­та о торговле поправку, связывающую предусматриваемые преимущества с соблюдением прав человека и, прежде всего, с правом на свободу эмиграции. Никсон и Киссинджер встре­тили это заявление в штыки. Их аргументация сводилась к то­му, что Поправка станет помехой прекращению холодной во­йны, вызовет обратный эффект в отношении эмиграции и сде­лает положение советских евреев еще более опасным.

Началась борьба за Поправку, продолжавшаяся более двух лет. Интересы администрации президента Никсона, добивав­шейся скорейшей ратификации “Закона о торговле”, столкну­лись с непреклонной позицией группы сенаторов и конгрес­сменов, не готовых предоставлять статус наибольшего благо­приятствования стране с нерыночной экономикой, не соблю­давшей права человека и только что введшей варварский указ, узаконивавший своего рода интеллектуальную работорговлю двадцатого века.

Над активистами сионистского движения и отказниками, мечтавшими лишь о выезде на историческую родину, задули ветры глобальной политики. Они вдруг ощутили себя в цент­ре сложнейшей борьбы, природу которой далеко не всегда по­нимали. Активисты выдержали испытание. Несмотря на про­должавшиеся преследования и аресты они продолжали выра­жать поддержку Поправке Джексона-Ваника.

19 сентября 1972 года активисты вышли на демонстрацию в приемную Верховного Совета, где в это время проходила сессия. Они намеревались вручить петицию протеста против налога на образование. Во время этой акции был задержан тридцать один человек. Часть задержанных отпустили, а оста­льных осудили в административном порядке – от штрафа до пятнадцати суток заключения.[12] В тот же день группа евреев попыталась устроить голодовку протеста на Центральном те­леграфе. Два участника демонстрации, Слепак и Маневич, были приговорены к 15 суткам.[13]

В Вашингтоне продолжалась мобилизация сенаторов на поддержку Поправки. В начале октября у сенаторов Джексона и Рибикова было уже тридцать два сторонника. Сенатор Джа­виц, вначале не поддержавший Поправку, без нужды, по его мнению, задевавшую администрацию Никсона, присоединил­ся к ее сторонникам после того, как она была несколько мо­дифицирована. Вместе с ним к сторонникам Поправки присо­единились еще тридцать сенаторов. Потом число сторонников выросло до семидесяти шести, что составляло более трех чет­вертей Сената.

Параллельно продолжалась мобилизация голосов в Палате представителей. К январю 1973 года Чарлза Ваника поддер­жали 144 депутата. После активной кампании в поддержку Поправки со стороны избирателей, рабочих союзов и некото­рых религиозных групп к началу февраля набралось уже 238 сторонников Поправки, больше половины депутатов Палаты представителей.

Правительство Никсона не хотело связывать торговое со­глашение с выездом евреев. На законодателей оказывалось все возраставшее давление с целью снять Поправку без обсу­ждения. Однако, давление администрации президента не смо­гло поколебать авторов Поправки, вдохновленных непоколе­бимой позицией отказников. 8 марта 1973 года 309 отказни­ков из шести городов (Москва, Ленинград, Киев, Харьков, Новосибирск, Вильнюс) в письме на имя сенаторов Миллса и Джексона поддержали Поправку. 16 марта 1973 года Генри Джексон официально представил ее Сенату от имени семиде­сяти семи (из ста) его членов.

С другой стороны океана внимательно следили за деятель­ностью американских законодателей. Желая сбить их энтузи­азм и как бы намекая на то, что лучше договариваться тихо и за кулисами, советские власти дважды выпустили по 600 че­ловек без оплаты налога на образование. Но сенатор Джексон оставался неумолимым. Его устраивало только законодатель­ное решение. Сенатор не хотел оставлять этот вопрос на ус­мотрение советского руководства.

С советской стороны отношение к налогу также было не­однозначным. Сторонникам детанта, во главе которых стоял сам Брежнев (его личный престиж зависел от скорейшего подписания договора о торговле), противостояли консервато­ры, у которых более важное место занимали вопросы внут­ренней стабильности, контроля над обществом и утечки моз­гов.

На июнь 1973 года была запланирована ответная встреча в верхах в Вашингтоне. Подготовка к ней шла полным ходом. Еврейский вопрос грозил испортить Брежневу праздник тор­жества советско-американского детанта и подписания “Закона о торговле”. В этих условиях никто не посмел противоречить генеральному секретарю.

На формальное представление Поправки Джексона в Сена­те Кремль отреагировал моментально. Через четыре дня со­стоялось обсуждение в Политбюро. Сохранилась стенограмма этого заседания, опубликованная в 1996 году в журнале “Но­вое время”.[14] Ниже приведены некоторые детали стенограм­мы, проливающие свет на отношение советского руководства к Поправке и к еврейской эмиграции.[15]

“Совершенно секретно, единственный экземпляр, рабочая запись

ЗАСЕДАНИЕ ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС

20 марта 1973 года

БРЕЖНЕВ. Когда читаешь материалы, а я их читаю все, то видишь, что все-таки создался серьезный тормоз в ходе заверше­ния официального визита в США по причине сионизма. В по­следние месяцы разгорелась истерия вокруг так называемого об­разовательного налога на лиц, выезжающих за границу…

Мы об этом говорим уже с прошлого года. Указания не вы­полняются. Меня это беспокоит. Я не ставлю вопроса об отмене закона, а если хотите, и этот вопрос можно бы поставить. То ли мы будем зарабатывать деньги на этом деле, то ли проводить на­меченную политику в отношении США. Учитывая конституци­онные статьи, Джексон успел внести Поправку еще до внесения Никсоном законопроекта о предоставлении нам режима наи­большего благоприятствования. Эту Поправку внес сенатор, и конгресс уже не может отказать в обсуждении этой Поправки. Джексон уже опередил. Вот я и думаю: что тогда стоит наша ра­бота, что стоят наши усилия, если так оборачивается дело. Ниче­го!

АНДРОПОВ. Разрешите. За последнее Ваше указание, кото­рое было дано на прошлом Политбюро, я несу ответственность. По моей вине мы задержали на шесть дней (просто это непово­ротливость нашего аппарата) исполнение Вашего указания…

БРЕЖНЕВ. Перед отъездом т.Добрынина мы с т.Гречко бесе­довали с ними… Шел разговор и о том, как выпустить из карма­на еврейский вопрос. Мы проявляем заботу, а что из этого полу­чается? Ничего…

В субботу, в воскресенье я на воздух не выходил, а еще при­ходится заниматься этим вопросом.

АНДРОПОВ. На пять дней, повторяю, мы задержали… Было Ваше указание в ноябре и декабре: выпустить, и мы выпустили без взимания налога 600 человек и еще раз 600 человек. А потом – закон действует, и мы действуем…

Только 13 процентов составляют люди, которые платят. На­чиная с понедельника не взимаем платы.

БРЕЖНЕВ. Юрий Владимирович, извините, вот справка. Я ее читаю: в 1972 году из 29 тысяч 816 человек лиц еврейской наци­ональности, выехавших из СССР, 912 человек, имеющих высшее образование, в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР, возместили затраты в сумме 4 миллиона 427 ты­сяч рублей. Это за 1972 год.

За два месяца 1973 года выехало 3318 человек, из них 393 че­ловека, имеющих образование, заплатили 1 миллион 561 тысячу 375 рублей. Вот что стоят наши общие разговоры. Поэтому сио­нисты воют, Джексон на это опирается, а Киссинджер приходит к Добрынину и говорит, что мы понимаем, что это внутреннее дело, мы не можем вмешиваться, у нас тоже законы есть. В то же время он говорит: помогите как-нибудь, Никсон не может про­бить законопроект, он работает среди сенаторов. Зачем нам ну­жен этот миллион?

АНДРОПОВ. Я получил это указание через т.Суслова в нояб­ре, было сказано, что это в разовом порядке. В разовом порядке мы это и сделали, Леонид Ильич. Затем закон вступил в силу. Я еще раз говорю, 10-11 процентов от числа отъезжающих платят.

Леонид Ильич, я хочу попросить Вас взвесить и другой во­прос. Вот сидит т.Громыко, он знает: англичане в свое время внесли в ЮНЕСКО предложение о предотвращении утечки моз­гов. Мы сейчас выпускаем и стариков, и детей, и взрослых. Едут врачи, инженеры и т.д. Начинают и от академиков поступать за­явления. Я Вам представил список.

БРЕЖНЕВ. Юрий Владимирович и Николай Анисимович, никаких академиков, а из этих 39 тысяч заявок вы отберите 500 человек и отправьте их… Закон не надо отменять… Но на дан­ном этапе, когда сионисты разожгли кампанию вокруг Поправки Джексона и вокруг Законопроекта о предоставлении нам режи­ма, надо отпускать. Дело не в режиме, им надо вообще поссо­рить Советский Союз с Америкой. Есть группа республиканцев, которая поставила целью сорвать улучшение отношений Совет­ского Союза с США.. Никсон – за, администрация – за, а многие сенаторы против только из-за того, что у нас с евреев взимают плату.

КОСЫГИН. А кого мы не хотим выпускать, мы не должны выпускать.

БРЕЖНЕВ. Сионизм нас глупит, а мы деньги берем со стару­хи, которая получила образование. Раз у нее высшее образование – плати деньги Щелокову. Он тебе даст бумажку, тогда ты пое­дешь в Израиль. Вот такова политика. Я, конечно, не забываю при этом, что отпускать не только академиков, но и специалис­тов среднего звена не следует, не хочу ссориться с арабами… Вы извините, что я так темпераментно говорю. Но я говорю потому, что Политбюро было такого мнения, а практических решений нет.

Товарищи принимают это в принципе?

ВСЕ: Правильно.

КОСЫГИН. Давайте примем предложения.

БРЕЖНЕВ. Не надо давать письменных указаний, надо вы­звать работников и сказать им. Причем это не каждый может по­нять, могут разболтать, что это тактические шаги”.

На следующий день после заседания, 21 марта 1973 года, налог на образование “de facto” был отменен, и взимание пла­ты за образование больше не возобновлялось. Чтобы сооб­щить об этом на Запад воспользовались услугами Виктора Луи, советского корреспондента еврейского происхождения, которого и в прошлом использовали для подобных целей. Вскоре президент Никсон встретился с конгрессменами и по­пытался повлиять на их позицию. Администрация уже до­стигла отмены налога на образование, утверждал он, и в По­правке больше нет необходимости. “Если вы в это верите, г-н Президент, – сказал ему сенатор Джексон, – то вы ослепле­ны”.[16] “De jure” (лат., юридически) налог продолжал суще­ствовать, и власти время от времени распускали слухи о том, что вновь собираются ввести его в действие.

С точки зрения сенатора Джексона отмена налога на обра­зование представляла лишь частичную уступку со стороны Советов: Поправка говорила о свободе эмиграции в целом. Сенатор продолжил борьбу. К явным противникам Поправки относились: администрация президента Никсона, американ­ские экономические круги, заинтересованные в расширении торговли с Советским Союзом и странами Восточной Европы и, конечно, правительство Советского Союза, действовавшее по дипломатическим каналам и стремившееся также повлиять на общественное мнение. Сторонниками Поправки являлись активисты сионистского и демократического движений в Со­ветском Союзе, мнения которых широко освещались на Запа­де, руководители американского еврейства, различные этни­ческие группы в Соединенных Штатах, чьи народы были под гнетом советского режима (прибалты, немцы, украинцы), аме­риканские профсоюзы и, конечно же, общественное мнение, весьма чувствительное к свободе эмиграции.[17]

Когда Киссинджер понял, что Джексон от Поправки не от­кажется, а Советский Союз не пойдет на свободную эмигра­цию, он предложил сторонам договориться о взаимоприемле­мых условиях, при которых советская сторона все же могла бы получить статус наибольшего благоприятствования. С этой целью Киссинджер устроил своего рода переговоры между Джексоном и его командой с одной стороны и послом Советского Союза Добрыниным с другой. Речь шла о взаимо­приемлемой квоте на выезд. После ряда консультаций Джек­сон назвал цифру в шестьдесят тысяч человек в год.

Никсон и Киссинджер предпринимали также попытки по­дорвать поддержку Поправки изнутри еврейской общины.

Об одной из таких попыток рассказывает Луис Розенблюм:

“У Никсона был друг, богатый еврей из Детройта по имени Макс Фишер. Он жертвовал Никсону деньги. Предположительно Никсон и Киссинджер попросили его как-то повлиять на еврей­ский истеблишмент, чтобы тот выступил против Поправки Дже­ксона-Ваника. Макс Фишер был приятелем Джекоба Штейна, президента “Конференции президентов основных еврейских ор­ганизаций”. Он предложил Джекобу Штейну и четырнадцати его коллегам-президентам встретиться с Киссинджером и Никсоном. Ну какой еврейский лидер откажется от частной встречи с пре­зидентом Соединенных Штатов? Встреча состоялась 19 апреля 1973 года. После встречи они выступили с заявлением, в кото­ром поблагодарили администрацию президента и Конгресс за их усилия в поддержку советских евреев, но при этом они упустили всякое упоминание о Поправке Джексона-Ваника. Они, судя по всему, не были едины в этом вопросе… Нужно было устранить эту потенциальную нерешительность в зародыше. Через два дня я разыскал Кирилла Хенкина в Москве, обрисовал ему ситуацию и сказал: “Необходимо, чтобы вы и ваши друзья написали посла­ние в адрес “Конференции президентов еврейских организаций” и выразили вашу позицию по Поправке Джексона-Ваника и ваше пожелание относительно их позиции”… Через два дня в адрес Джекоба Штейна пришло послание в поддержку Поправки, под­писанное десятью еврейскими активистами. Оно выполнило свое предназначение. Это было напоминание со стороны тех, кто рис­ковал своими жизнями, и оно добавилось к гневу и обвинениям в измене со стороны американских евреев и укрепило решитель­ность этой сомневающейся группы еврейских лидеров. Результат – публичная поддержка Поправки”.[18]

Интересна позиция Израиля в этом контексте. Конечно, “Бюро по связям” и правительство были всей душой за По­правку. Но давление американской администрации на изра­ильского премьера Голду Меир с требованием выступить про­тив Поправки представляло для правительства немалую про­блему. С позицией Киссинджера был согласен тогдашний по­сол Израиля в США Симха Диниц.

“Когда я вернулся из Штатов домой, меня ждал сюрприз, – пишет Леванон.[19] – Голда позвонила и сказала: “Утром был у меня Джек Штейн, один из влиятельных руководителей кон­сервативных кругов в Штатах. Он сказал, что Киссинджер об­ратился к нему с предложением провести среди евреев Аме­рики работу против Поправки Джексона. Он решил посовето­ваться с Диницем, и тот посоветовал ему принять это предло­жение. Каково же было его удивление, когда после этого на него набросились руководители еврейских организаций, ут­верждавшие, что руководитель Бюро Леванон подчеркивает исключительную важность этой Поправки. Джек спросил ме­ня: “Сколько послов есть у Израиля в Соединенных Штатах?” – бросила сердито глава правительства”. Я тут же предложил подать в отставку, но она сказала: “Это наглость так истол­ковывать мои слова”, – и бросила трубку”.

Министр Исраэль Галили уладил инцидент. Он убедил Голду в том, что посол Диниц обязан поддерживать добрые отношения с Белым Домом, а перед Нехемией Леваноном сто­ит задача бороться за алию из Советского Союза. Еврейский мир в Соединенных Штатах достаточно изощрен, чтобы разо­браться в таких тонкостях. Для главы правительства это было удобным выходом. Но когда через некоторое время Голда должна была ехать в Соединенные Штаты с довольно боль­шим списком военных закупок и встречаться с президентом Никсоном, проблема возникла снова. Посол Диниц прислал телеграмму, в которой утверждал, что Никсон сердится на ев­реев за поддержку Поправки Джексона. Желательно, – писал Диниц, – чтобы Израиль сделал жест доброй воли в сторону президента и чтобы ему, Диницу, было поручено несколько остудить горячие головы в отношении Поправки Джексона. Голда собрала совещание с участием нескольких министров.

“Я сказал на этой встрече, – пишет Леванон,[20] – что обраще­ние Диница к евреям не удастся сохранить в тайне, и что это не­мыслимо, чтобы правительство Израиля советовало американ­ским евреям выступить против Поправки, реально способствую­щей эмиграции. С моей точки зрения Поправка Джексона пред­ставляет собой исторический поворот, на котором сильнейшая держава мира готова подвергнуть риску свои политические и экономические интересы ради спасения евреев, и это та самая страна, которая закрыла свои ворота перед еврейскими беженца­ми из Германии накануне Второй мировой войны”.

Как выяснилось позже, Голда не дала поручения послу Ди­ницу выступить против Поправки. Надо сказать, что в то вре­мя еще не было ясно, пройдет ли Поправка в Сенате. Давле­ние администрации было настолько сильным, что, по мнению Диница, не было шансов для ее принятия. До декабря 1973 го­да обсуждения закона в Сенате не проводилось, а предприни­мались попытки снять Поправку без обсуждения.

С начала 1974 года различные круги оказывали на Кон­гресс и Сенат все возрастающее давление с требованием снять Поправку. Давление администрации и, возможно, дип­ломатическое искусство директора института США и Канады Георгия Арбатова сумели поколебать даже позицию Ваника, соавтора Поправки. “Мы говорили с Арбатовым как “славя­нин” со “славянином”, – рассказывал Ваник Леванону… “Мне не удалось изменить его мнение, – вспоминает Леванон,– но он внял моему предостережению не действовать поспешно и с тех пор стал тише”.[21]

Я помню, как Ваник приезжал в Москву и пытался угово­рить нас отказаться от поддержки Поправки. Ему это не уда­лось. Отказники остались непоколебимы, несмотря на риск жестоких репрессий со стороны властей. “1 сентября 1974 го­да письмо в поддержку Поправки подписали 83 еврея из Мос­квы, Киева, Ленинграда и других городов”.[22]

В конечном счете, Поправка к “Закону о торговле” была принята Сенатом 18 октября 1974 года и 3 января 1975 года стала законом Соединенных Штатов.

К сожалению, в декабре 1974 года была принята еще одна Поправка к “Закону о торговле” – Поправка Стивенсона, прак­тически сводившая на нет влияние Поправки Джексона-Вани­ка. Стивенсон воспользовался поддержкой, накопленной в Конгрессе в поддержку Поправки Джексона-Ваника и почти без сопротивления провел свою Поправку. И хотя Джексон и его сторонники были не в восторге от новой Поправки, они не сумели правильно оценить причиняемый ею вред. Поправка Стивенсона ограничивала сумму кредитов, предоставляемых по “Закону о торговле”, в 300 миллионов долларов. Это было неприемлемо для такой страны, как Советский Союз. Если Поправка Джексона-Ваника включала “пряник” в виде боль­ших кредитов и “кнут” в виде их лишения, то с Поправкой Стивенсона “пряник” уменьшился настолько, что переставал интересовать советскую сторону. В ответ на Поправку Сти­венсона Советский Союз отказался подписывать закон о тор­говле и ухудшил условия эмиграции. После этого стали рас­пространяться слухи о том, что Поправка Джексона-Ваника сорвала подписание договора о торговле, ухудшила условия эмиграции и нанесла ущерб экономике Соединенных Штатов. “Некоторые политические деятели США, в первую очередь Киссинджер, стали утверждать, что Поправка отрицательно сказывается на положении советских евреев. В ответ на это 70 еврейских активистов из различных городов СССР подписали письмо, в котором выражалась поддежка Поправке”.[23]

Принятие Поправки Джексона-Ваника было крайне труд­ным делом. Но еще сложнее оказался процесс ее отмены. По­правка продолжает существовать в настоящее время среди бесконечных споров “за” и “против” и неоднократных попы­ток ее отмены, несмотря на то, что канула в лету страна, поро­дившая ее своей варварской эмиграционной политикой. Воз­можно, именно благодаря Поправке в сознание советских ру­ководителей в конце концов начала проникать необходимость демократизации и перестройки.

---