Глава 39. Хельсинкские соглашения и Брюссель II

Драматические события, развернувшиеся на советско-аме­риканском направлении в рамках четырехугольника – “Дого­вор о торговле”-”Налог на образование”-”Поправка Джексона-Ваника”-”Поправка Стивенсона” – привели, в конечном счете, к отмене “Налога на образование”, подписанию поправок и провалу “Договора о торговле”. Итог трехлетней борьбы за “Договор о торговле” стал крупным фиаско внешнеполитиче­ского курса Советского Союза и, в некотором смысле, неуда­чей американской администрации. Но этот итог означал побе­ду сил, стремившихся к обеспечению минимальных прав гра­ждан в Советском Союзе и, прежде всего, права евреев на свободную эмиграцию, хотя результаты этой победы проявя­тся далеко не сразу.

Как отреагировал Советский Союз на поправку? Очень не­рвно, в особенности на “Поправку Стивенсона”. Хлопнул дверью, отвергнув требования о либерализации эмиграцион­ной политики как вмешательство во внутренние дела Советс­кого Союза. Пока шли обсуждения поправки в Сенате, пока американская администрация оказывала давление на еврейс­кий истеблишмент и израильское правительство, выезд пос­тоянно возрастал. После приема поправки (декабрь 1974 года) Советский Союз резко сократил темпы выезда и стал закручи­вать гайки. В течение нескольких месяцев за отказ от службы в армии были осуждены москвич Анатолий Малкин и харь­ковчанин Александр Сильницкий. По “экономическим” обви­нениям суровые приговоры получили Михаил Штерн в Вин­нице и Сендер Левинсон в Бендерах. За очередную демонс­трацию в Москве, коих до того было множество, длительные сроки ссылки получили Марк Нашпиц и Борис Цитленок. Но ожесточение советских властей продолжалось на этот раз не­долго.

В то время, когда на советско-американском направлении шла борьба за договор о торговле, в Европе набирал силу про­цесс разрядки, завершившийся подписанием 1 августа 1975 года Заключительного Акта совещания по безопасности и со­трудничеству в Европе. Процесс набирал силы постепенно и испытывал взлеты и падения. Предварительные консультации начались в ноябре 1972 года и привели к открытию в Хельси­нки совещания министров иностранных дел 33-х европейских стран, США и Канады (июль 1973 года). Второй этап перего­воров проходил в Женеве и длился два года (с сентября 1973 по июль 1975 г.). Длительность переговоров была вызвана широким спектром обсуждаемых вопросов, а также вынесе­нием на повестку дня тем, относящихся к правам человека. Блок вопросов по безопасности и контролю над вооружени­ями был включен в так называемую “первую корзину”, воп­росы научно-технического и экономического сотрудничества – во “вторую корзину”, а вопросы прав человека и гуманитар­ного сотрудничества (информация, культура, образование, об­щественные контакты) – в “третью корзину”. В то время как Советский Союз больше всего интересовали первые две кор­зины, Запад проявлял особый интерес к третьей корзине, пос­кольку идеологическое противостояние и конкуренция двух систем на международной арене продолжались, хоть и в смяг­ченной форме.

Заключительный Акт не обладал статусом международно­го договора, поэтому формально его положения не являлись обязательными для выполнения. Но подписав его, государс­тва брали на себя если не юридические, то политические обязательства ему следовать.[1] Не менее важным было то обстоятельство, что Акт предполагал непрерывный процесс встреч и переговоров в рамках Хельсинкского процесса. Следующая встреча тридцати трех европейских государств, США и Канады была запланирована на октябрь 1977-март 1978 года в Белграде.

Хельсинки сумели создать новую надежду, и напряжен­ность вновь пошла на убыль. Подписание Заключительного Акта в Хельсинки открыло перед отказниками дополнитель­ные возможности. Разница в подходах между “культурника­ми” и “политиками” проявилась при этом в еще большей сте­пени.

“Культурники” резко расширили самиздатовскую деятель­ность и приступили к выпуску периодических изданий. С 1975 года начал издаваться “Тарбут”, ставший первым после “Евреев в СССР” журналом оформившегося культурническо­го направления. За ним последуют журналы “Наш иврит” (с 1978 года), “Евреи в современном мире” (с 1978 года), “Ма­гид”, “Хаим”, “ЛЕА”, “Еврейская мысль” и другие. В конце 1975 года был проведен День солидарности с узниками Си­она, программа которого включала лекции и информацион­ные листки о еврейских активистах, по городам прошли юри­дические семинары, готовившие активистов к противостоя­нию с властью в новых условиях, был задуман и частично осуществлен международный симпозиум по культуре, про­ведена неделя иврита, устроены фестивали еврейской песни, пуримшпили и т.д. Размах культурнической активности дви­жения вызывал серьезную озабоченность властей, что проя­вилось в срыве симпозиума по культуре, открытию дела по журналу “Евреи в СССР”, проведению обысков и задержаний ряда активистов культурнического направления. В конце 1976 года даже возникло ощущение, что власти готовят крупный процесс против “культурников”.

“Политики” продолжали наращивать давление на Советс­кий Союз – осуществляли сбор информации, касавшейся вы­езда, положения отказников и узников Сиона, организовыва­ли помощь нуждающимся, инициировали походы в советские учреждения, устраивали демонстрации и готовили для Запада аналитические отчеты. В первой половине 1976 года члены этой группы Виталий Рубин и Анатолий Щаранский приняли участие в создании Хельсинкских групп, обеспечивавших мо­ниторинг соблюдения прав человека в Советском Союзе.

Конечно, четкой границы между группами не существова­ло. Все боролись за выезд, “культурники” занимались полити­кой, а “политики” культурой. Многих активистов вообще тру­дно было отнести к определенной группе.

– Володя, что привело тебя к изменению стратегии бо­рьбы за выезд после того, как ты принял руководство из рук Польского? – обратился я к Престину.

– Несколько вещей. Первая – на основании многочис­ленных ответов, полученных отказниками в разных горо­дах, я постепенно составил на перфокарте таблицу, в ко­торой в одной колонке было написано, где некто работал, в другой – чем он занимался, а в третьей – сколько ему пред­стояло сидеть в отказе. Я эту таблицу всего нескольким людям показывал. Это было сделано впервые, и откры­лась очень интересная картина. До конца семьдесят чет­вертого года мы полагали, что нас отделяют от выезда ме­сяцы, поэтому большие начинания были неуместны. В но­ябре семьдесят четвертого года стало ясно, что поправка Джексона-Ваника в ближайшее время нам не поможет и, по-видимому, нас ждут многие годы отказа. Нужно было ду­мать, как жить дальше. Совершенно другая ситуация. Вто­рая – до поправки Джексона-Ваника мы все время пыта­лись открыть дверь. В семьдесят четвертом году я пришел к выводу, что дверь практически открыта. Резервуар моти­вированных людей, способных преодолевать препятствия подачи, исчерпывается. И третья – Хельсинкский процесс, август семьдесят пятого года. Советский Союз ведь рань­ше что говорил? Безопасность и экономика. А права че­ловека – какое-то мелкое дело… в общем, им удавалось отболтаться. А тут – Хельсинкский процесс и права чело­века! Это открывало новые возможности. И мы вышли на симпозиум.

Из кого состояла еврейская община? Из узников Сиона, отказников и остальных. Из этих трех групп только мы, от­казники, были свободны – те сидят, а эти не готовы еще.

Для каждой группы нужно было подготовить программу. Для двух миллионов мы начали выпускать журнал “Тар­бут”. Иллюзии, конечно… с нашими тиражами. Мне было важно также сделать что-то для узников. Дело в том, что появилось много новых отказников, не знавших “самолет­чиков” и вообще тех, кто был посажен раньше. Поэтому 24 декабря семьдесят пятого года, в день приговора по Ле­нинградскому процессу, на квартире Феликса Дектора мы устроили вечер солидарности с узниками Сиона. Потом это стало традицией и продолжалось несколько лет. Нам было важно дать людям информацию об узниках, и это оказалось не так просто, потому что не все были готовы делиться информацией. Но информационный листок по­лучился хороший. Там было указано, где сидит узник сей­час, где он был раньше, формальное обвинение. Эти лис­тки мы раздали очень многим. Там была оформлена ком­ната, были вывешены фотографии. Феликс Дектор проя­вил силу характера и мужество – дом-то был окружен. Этот вечер, ставший впоследствии Днем солидарности с узника­ми Сиона, имел большое нравственное значение.

– Ты не пытался сделать День солидарности с между­народным размахом?

– Нет, это были еще наши внутренние дела. С отказни­ками по всей стране начали организовываться юридичес­кие семинары, которые очень нам помогали. Мы перешли от демонстрации ногами к работе головой и использовали для этих целей опыт диссидентов. Почти в каждом городе у нас появилась юридическая группа или семинар. Руководи­тели семинаров сменялись каждые несколько месяцев – их отпускали.

– Многие воспринимали это как трамплин.

– Большинство руководителей уезжало в Америку, так получилось, но это неважно.

– Как ты относился к нэшире?

– Никак не относился. Я не сражался с ними. Я не под­писал тогда письмо Польского. И не потому, что я был за нэширу. Конечно, я был активно против, но я считал, что в России нужно сначала поменять что-то, если можно.

– У тебя уже тогда были большие надежды на культуру?

– Ну конечно, не силой же их. Тарбут – это же символи­ческая вещь. Ну сколько мы могли охватить? Надо было сделать что-то такое, чтобы слышно было. И вот – симпо­зиум.

– Ты представлял, сколько тебе “светило” за эти вещи?

– Да, конечно. Примерно к восьмидесятому году я исче­рпал мой ресурс и на время отошел.

Вторая всемирная конференция в Брюсселе

17-19 февраля 1976 года в Брюсселе по инициативе “Бюро по связям” состоялась Вторая всемирная конференция в под­держку советских евреев. Как и первая, состоявшаяся пятью годами ранее, она была призвана консолидировать междуна­родную поддержку в борьбе за выезд, определить основные приоритеты в быстро менявшейся обстановке, привлечь вни­мание мировой общественности к бедственному положению советских евреев и резкому сокращению уровня эмиграции, мобилизовать для борьбы новые силы внутри и вне еврей­ского мира. За прошедшие пять лет в движение влилось много новых сил, накопился опыт, требовавший осмысления, и су­щественно изменилась международная обстановка.

В чем состояло изменение международной обстановки? Пер­­­вого августа 1975 года был подписан Заключительный Акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Со­ветский Союз ратифицировал его 18 сентября того же года. Особое внимание в Акте уделялось правам человека, что пос­лу­жило основанием для определенных надежд в еврейском мире: права человека переставали быть внутренним делом СССР, их можно было обсуждать в контексте Хельсинкских соглаше­ний.

Но, с другой стороны, 10 ноября 1975 года Генеральная Ассамблея ООН при активном содействии Советского Союза и арабского блока приняла резолюцию, определявшую сио­низм как форму расизма. При всей абсурдности этой резолю­ции было понятно, для чего она была так необходима Советс­кому Союзу – для подрыва статуса Израиля в качестве леги­тимного отечества еврейского народа и, прежде всего, для со­ветских евреев. Советская пропаганда незамедлительно зара­ботала на полную мощность. В Бюро сочли положение угро­жающим и приступили к мобилизации сил на международной арене. На этот раз Всемирная конференция была подготовлена буквально за несколько месяцев.

Советский Союз успел выпустить по Конференции обыч­ный, хотя и менее энергичный, чем в 1971 году, пропагандист­ский заряд. “2 февраля Советы опубликовали в США девяти­страничный документ – “Советские евреи сегодня: факты и ци­фры”, в котором утверждалось, что в СССР отсутствует диск­риминация евреев по национальному признаку и что многие эмигранты желают вернуться назад. На следующий день ми­нистр внутренних дел Борис Шумилин в статье, опубликован­ной в “Нью-Йорк Таймс”, писал, что в СССР существует чест­ная процедура выезда и уровень отказов составляет всего 1.6 %. 6 февраля для семи советских евреев, вернувшихся из Изра­иля, устроили пресс-конференцию. Еще через четыре дня для четырех евреев, просивших о возвращении из Соединенных Штатов, была проведена пресс-конференция в Брюсселе. Еще одну пресс-конференцию 16 февраля организовал в Брюсселе Арон Вергелис, главный редактор журнала “Советская родина” и т.д. Нужно отметить, что под Конференцию была выпущена небольшая группа активистов, в том числе известный матема­тик Илья Пятецкий-Шапиро, Дмитрий Рамм, Леонид Кошевой, Владимир Вагнер, Илья Рубин и Александр Лунц.[2]

За день до начала Конференции группа из семидесяти ак­тивистов собралась возле ЦК КПСС. Шестеро из них – Сле­пак, Браиловский, Кошаровский, Щаранский, Рубин и Лаза­рис – были приняты начальником отдела административных орга­нов ЦК Альбертом Ивановым. На встрече присутствал также руководитель всесоюзного ОВИРа Владимир Обидин. “Отка­зники говорили об отсутствии закона об эмиграции, об изме­нении гражданского статуса желающего эмигрировать (ис­ключение из институтов с последующим призывом в армию, увольнение с работы)”.[3] Иванов подтвердил, что все сущест­вующие ограничения на эмиграцию будут сохранены и моло­дые люди, отбывшие сроки заключения за отказ от службы в армии, будут вновь призваны на военную службу.

На этом фоне начала работу Вторая конференция в Брюссе­ле. 1200 делегатов из 32 двух стран собрались во Дворце конг­рессов. Почетным президентом Конференции была избрана Голда Меир, бывший премьер-министр Израиля (1969-1974). На Конференцию прибыли также Менахем Бегин, лидер оп­позиции в Кнессете, представители американского Конгресса Дринан (Drinan), Эльберг (Eilberg), Фиш (Fish), Херберт (Her­bert), Пейзер (Peyser) и сенатор Черч (Church).

Присутствие американских законодателей придало особое значение личному посланию президента США Джеральда Форда, выразившему солидарность американского народа с усилиями участников конференции по продвижению челове­ческих свобод.[4] Израильтяне прислали на конференцию пред­ставительную делегацию, значительную часть которой соста­вляли новые репатрианты.

– В делегации было человек сто пятьдесят, около трети из них – новые репатрианты. Зафрахтовали целый само­лет, – вспоминает Алик Фельдман, активист из Киева, слу­живший в то время в израильском “Общественном совете солидарности с советскими евреями”.[5]

– Кто из репатриантов участвовал, помните?

– Почему нет, ведь это я и Йосеф Якоби распределяли в Общественном совете квоты на участие различным груп­пам – ученым, различным объединениям выходцев из…, бывшим узникам. Всех я, конечно, не назову, но среди них были Эмануэль (Амик) Диамант, Анатолий Геренрот, Меир Гельфонд, Витя Польский, Саша Воронель, Эмиль Любо­шец, Рафаил Нудельман, Ева Бутман, Сильва Залмансон, Давид Мааян, Леа Словина, Мелик Агурский… Саша Во­ронель выступал с докладом, Ева Бутман, жена Гилеля Бутмана, тоже выступала.

– Леа Словина выступала?

– Я не помню насчет ее выступления, но многие репат­рианты жаловались на то, что министерство абсорбции и правительство провалили абсорбцию, и готовили в связи с этим демарш. Они хотели потребовать, чтобы еврейские организации, дававшие деньги на абсорбцию, контролиро­вали их расходование.

“Когда группа бывших советских евреев вошла в зал, – вспоминала активистка из Канады Вэнди Айзен,[6] – а некото­рые из них прибыли из Советского Союза буквально за нес­колько дней до открытия Конференции, воцарилась полная тишина, а затем зал взорвался громовыми аплодисментами. 1200 мужчин и женщин встали со своих мест, приветствуя входящих. Потом со сцены зачитали обращение, подписанное ста отказниками: “Ситуация ухудшается… Помогите нам. Ес­ли будет нужно, мы отдадим за это наши жизни”. Имена под­писантов зачитывались одно за другим, и аудитория бурно реагировала на знакомые имена”.

– Какое впечатление произвела на тебя Конференция? – спросил я Александра Воронеля.[7]

– Ты знаешь, довольно большое. Я не ожидал, что ев­реи обладают такой силой в мире. У меня лично была одна не очень приятная деталь. Накануне Конференции из спец­служб предупредили, что кто-то из России попытается на меня выйти, ну, чтобы был осторожен. И в тот же день, ког­да я уехал, Нэля (жена Воронеля, Ю.К.) получила открытку от знакомого писателя из Москвы, странного такого чело­века румынского происхождения. Он написал, что совер­шенно случайно его отпускают в Брюссель, и он мечтает со мной встретиться. Она отнесла эту открытку в спецслужбу и позвонила мне. Впервые после Москвы у меня возникло ощущение, что за мной следят – знаешь, как будто ноги связаны. Все время Конференции это ощущение меня не покидало. Только позже я понял, что это, может быть, не русские за мной следили, а наш Шин-Бет. Этот писатель появился: “Саша, здравствуйте, какая радость, какое счас­тье…” Но я сразу свел его с представителем Натива, а тот заговорил его и… они хорошо друг друга поняли и шушука­лись всю Конференцию.

– Ты выступал?

– Да, мне поручили особенно большой доклад, предло­жили рассказать о стремлениях и амбициях русских евре­ев. Я написал его и показал Яке Янаю. Он посмотрел и с насмешкой говорит: “Это, конечно, годится. Евреи будут довольны, что у них такой интеллектуальный лидер. Но не надейтесь, что вас кто-нибудь поймет”. В докладе я прово­дил мысль о том, что в какой-то степени сионизм русских евреев вырастает из диссидентства, что это продолжение чуть ли не дореволюционной освободительной борьбы. Остальной русский народ готов мириться с деспотическим режимом, а евреи – нет. Нехемия ужасно боялся, что я, как и Щаранский, проведу смычку с правозащитным движени­ем, и мы договорились с ним, что я не буду об этом гово­рить напрямую, но это будет ясно из моего доклада.

На Конференцию прибыла представительная христианская делегация в составе 120 человек. Они подготовили Обраще­ние к христианской совести мира. “Мы, христиане, встретив­шиеся на Второй конференции в Брюсселе, осведомлены о положении наших братьев и сестер христиан в Советском Со­юзе. Тем не менее, мы убеждены, что преследования наших братьев и сестер евреев уникально во всех отношениях и яв­ляется более суровым, чем те, которым подвергаются христи­анские общины. Мы призываем наши церкви сделать 1976 год годом нового исхода и солидарности со всеми верующими в СССР…”[8]

На Конференции появился лидер Лиги защиты евреев рав Меир Кахана. Но охрана быстро вывела его из здания и пере­дала бельгийской полиции, выдворившей его из страны. Это было сделано на основании постановления 1971 года, когда проводилась Первая конференция.[9] “Как выяснилось, – рас­сказал мне участник Конференции Давид Мааян,[10] – это было сделано на основании ультиматума, который поставили аме­риканские делегаты: «Если будет он, то не будет нас»”.

– Ты выступал? – обратился я к Мааяну.

– Смотри, на этой Конференции я был скорее экспона­том, нежели участником, приехал всего за полгода до ее открытия. Но на одной из секций я рассказывал о положе­нии в лагерях и тюрьмах. Меня расспрашивали о рационе питания – сколько калорий, что ели, что нет. Мэр Брюсселя устроил нам званый вечер в своей резиденции, и Витя Бо­гуславский нас там хорошо напоил. Он приехал раньше и уже ориентировался.

“Американская делегация была самой крупной, – вспоми­нает активистка из Филадельфии Инид Вертман,[11] – в нее вхо­дило триста семьдесят делегатов. В делегации были не только евреи. С нами был лидер борьбы за гражданские права афро­американцев Бэйярд Растин. Ему было уже немало лет, и он вошел в зал, опираясь на тросточку. Он поднялся на сцену и исполнил “Отпусти народ мой” (“Let my people go”), песню, построенную на сюжете из Танаха и ставшую чуть ли не гим­ном афроамериканцев. Зал ликовал. Ева Бутман и Сильва Зал­мансом представили делегатам захватывающий душу призыв освободить их мужей, Гилеля Бутмана и Эдуарда Кузнецова, а также всех осужденных по Ленинградскому процессу. Голда Меир вызвала волну оживления, когда заявила, что готова выйти на улицу вместе с демонстрантками из “35″. Она выс­тупала, одетая во все черное, как и они на демонстрациях. В последний день Конференции “Тридцать пять” собрались воз­ле Королевского дворца вместе с пятилетним Игалем Хнохом, сыном узника Сиона Лейба Хноха. Игаль подарил тридцать пять белых роз королеве Бельгии Фабиоле в знак признатель­ности Бельгии и ее правительству”.

“Культурники” и “политики” обратились к Конференции с различными посланиями. “Культурники” писали о культуре, об удручающем состоянии дел, при котором попытки отказников возрождать элементы духовной жизни, обучать национально­му языку и издавать самодеятельные журналы рассматрива­ются властями как преступление. Они призывали Конферен­цию добиваться разрешения на преподавание иврита, издание книг по истории, культуре и религии еврейского народа, на издание журналов и других публикаций на русском языке. При этом подчеркивалось, что развитие еврейской культуры ни в коем случае не мыслится как подмена алии в Израиль. Среди подписавших Престин, Файн, Абрамович, Браиловс­кий, Азбель Марк, Бегун Иосиф, Вагнер Владимир, Кислик Владимир, братья Исай и Григорий Гольд­штейн т.д. Есть там и моя подпись.[12]

“Политики” подготовили для Конференции внушительный аналитический обзор, в котором призывали к продолжению бескомпромиссной борьбы за эмиграцию. Обзор подписали Лернер, Лунц, Слепак, Бейлина, Щаранский, Нудель, Рубин и Финкельштейн. Он был опубликован 2 февраля 1976 года американским “Объединением советов” и им же представлен на Конференции (у “политиков” были сложные отношения с истеблишментом, поэтому они выбрали такой путь). В девяти разделах обзора поднимались вопросы необоснованных отка­зов, использования армейской службы, судебных и внесудеб­ных преследований и антисионистской пропаганды. В разде­ле, посвященном узникам Сиона, приводились скупые под­робности, полученные из мест заключения – об избиениях в тюрьме Якова Винарова, о лишении свидания и ларька Льва Ройтбурга, о переводе Лейба Хноха во Владимирскую тюрьму на три года в качестве наказания за голодовку протеста и т.д. Отдельно рассматривалось дело против журнала “Евреи в СССР”, в котором не было обвиняемых, только свидетели, но почти каждому допрашиваемому угрожали, что он в любой момент может превратиться в обвиняемого. По делу было до­прошено свыше ста человек, у многих проведены обыски. “Мы убеждены, – подчеркивали авторы обзора, – что приве­денные в обзоре материалы объясняют истинную причину снижения уровня еврейской эмиграции”.[13]

19 февраля вечером в торжественной обстановке была зачи­тана декларация Конференции. Она обращалась к советским евреям как к членам большой еврейской семьи, связанной об­щей исторической судьбой.

“Мы утверждаем, что приравнивание сионизма к расизму… яв­ляется клеветой на Израиль и на евреев во всем мире. Те, кто ис­пользуют это глумление над правдой, помогают врагам свободы, мира, справедливости и человеческого братства…

Мы призываем Советский Союз уважать собственную консти­туцию, международные обязательства по правам человека и фун­даментальным свободам, Хельсинкский Заключительный Акт Со­вещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, признавать и уважать право советских евреев объединиться со своими брать­ями на земле Израиля, исторической родине еврейского народа, устранить все препятствия на пути тех, кто хочет эмигрировать, освободить узников Сиона, признавать и уважать свободу наших братьев внутри Советского Союза вести религиозную жизнь, при­общаться к культуре, наследию и языку своего народа, прекратить кампанию антисемитизма и дискриминацию евреев, разрешить ев­реям СССР устанавливать и поддерживать связи с остальной ча­стью еврейского народа”.[14]

Конференция 1976 года способствовала консолидации сил на новом витке борьбы за свободу советских евреев. Она прив­лекла внимание мировых средств массовой информации к про­блеме прав еврейского национального меньшинства в СССР. Требования свободы для развития еврейской культуры и ре­лигии поднимались на Западе задолго до того, как прозвучало требование “Отпусти народ мой”, ставшее лозунгом Первой брюссельской конференции. На Второй брюссельской конференции это требование прозвучало с новой силой. Но рядом с лозунгом “Отпусти народ мой” (“Let my people go”) был принят культурнический лозунг “Дайте им возможность знать (о своем народе)” (“Let them know”) и еще более сильно звучащий: “Дайте жить или дайте уехать” (“Let them live or let them leave”.

---