На фоне мощной волны протестов против советского вторжения в Афганистан и усиления западного, в основном американского противодействия советской экспансии власти СССР взяли курс на резкое ужесточение внутренней политики, что включало полное подавление организованной диссидентской, демократической и сионистской активности.

На 1979 год пришелся пик выезда – более чем 51 тысяча человек, но ужесточение или прекращение эмиграции в ряде регионов СССР (в Одессе, Ташкенте, Харькове, несколько позже – в Киеве, и т.д.) породили слухи, поддерживаемые КГБ, о возможном полном прекращении выезда из страны. Многие бросились подавать документы на выезд, чтобы не опоздать, а количество выдаваемых разрешений с 1980 года стало резко сокращаться, в результате чего в отказ попало свыше десяти тысяч семей. Многие перед подачей документов продавали квартиры и увольнялись с работы. Теперь уже в статусе отказников, т.е. изгоев общества, они должны были где-то жить и как-то зарабатывать. В результате появился широкий слой людей, находившихся в отчаянном положении. Власти почувствовали угрозу, и для смягчения ситуации приняли решение вновь интегрировать часть отказников в общественно-полезную деятельность: были сняты запреты на работу по специальности, а некоторых теми или иными путями даже пытались вернуть на инженерные должности.

Смена курса для еврейского национального движения наглядно проявилась также на отношении советских властей к судебным и внесудебным преследованиям активистов. Еще в мае 1979 года, накануне встречи в верхах[1], из тюрем были досрочно освобождены Эдуард Кузнецов и Марк Дымшиц[2], а вскоре после них на свободу досрочно вышли еще пять участников первого ленинградского процесса: Анатолий Альтман, Гилель Бутман, Борис Пенсон, Лейб Кнох и Вульф Залмансон, а еще через некоторое время – и Иосиф Менделевич. А уже в 1980 году, под ледяными ветрами нового витка «холодной войны», со многими активистами были проведены предупредительные беседы, полные угроз. Если этого было недостаточно, на них и их семьи оказывалось дополнительное давление (задержания, обыски, новые угрозы). Наиболее непримиримых арестовывали и сажали в тюрьмы.

С августа 1980 года впервые за семь лет в СССР начали глушить русскоязычные передачи «БиБиСи», «Голоса Америки» и «Немецкой волны». 6 января 1981 года стало известно, что посылки, отправленные по почте отказникам из Израиля и других стран, возвращаются советскими властями обратно[3].

Усилилась идеологическая борьба с сионизмом: антисионистские и антисемитские статьи в газетах, книги и брошюры выходили с завидной регулярностью по всей стране. Владимир Мушинский, занимавшийся в движении мониторингом антисионистской печатной продукции на протяжении 15-ти лет (с 1976 по 1991 годы), подсчитал[4], что с учетом провинциальной прессы в среднем по стране антисионистские и антисемитские статьи выходили 24 раза в день – по статье в час.

«Мастера» пропаганды стали чаще использовать радио и телевидение, и их продукция волнами прокатывалась по эфирному пространству СССР. Вот далеко не полный перечень теле- и кинопродукции за два с небольшим года: 15 декабря 1980 года в Москве в прокат был выпущен телевизионный фильм «Сионистская солома»; на украинском телевидении 22 августа 1981 года вышел фильм «Ограничения неприменимы» – о союзе сионистов с украинскими и польскими националистами; Кишиневское телевидение 16 ноября 1981 года выпустило сюжет, в котором подразумевалось, что отказники Владимир Цукерман и Осип Локшин, отбывавшие трехлетнее заключение, занимались шпионажем против СССР и передавали секретную информацию иностранным журналистам; 31 августа 1982 года на экраны кинотеатров вышел документальный фильм «Сионизм перед трибуналом истории», в котором ядовитой критике подвергалось еврейское лобби в США и Израиль во время войны в Ливане; 4 сентября 1982 года московское радио на арабском языке начало серию передач под общим заглавием «Сионизм – сегодняшний фашизм»; 17 ноября 1982 года в Москве прошла премьера нового антиамериканского фильма «Когда рассеивается туман лжи»; 8 января 1983 года по центральному телевидению был снова показан документальный фильм «Сионизм перед трибуналом истории»; 23 января 1983 года Московская студия документальных фильмов выпустила полнометражный фильм «Неофашизм»: среди многих тем, поднятых в этом фильме – «политика Израиля во время войны в Ливане и геноцид палестинского народа»; 25 января 1983 года центральное телевидение показало документальный фильм «Ливан в огне».

Давление властей стали испытывать такие виды еврейской активности, на которые раньше власти смотрели сквозь пальцы. Жесткому прессингу подвергались руководители семинаров и преподаватели иврита. Профессора Лернера вынудили закрыть семинар по кибернетике: на время его проведения власти ставили милиционеров перед входом в подъезд и не пропускали участников семинара. Затем от Лернера и многих других московских отказников потребовали прекратить встречи с гостями из-за рубежа[5].

Координатора семинара по физике Виктора Браиловского арестовали, после чего сделали невозможным проведение семинара на его квартире по той же схеме, что и у профессора Лернера: милиционеры не пропускали участников семинара в дом.

Активного участника ленинградского гуманитарного семинара Евгения Леина арестовали во время заседания семинара, а остальных участников переписали, сфотографировали и разогнали. После этого семинар в прежнем формате быстро сошел на нет. Руководителя семинара и университета отказников в Харькове Александра Парицкого арестовали, после чего семинар прекратил работу. Так же прекратили работу семинара в Киеве, арестовав его руководителей Кислика и Зубко.

В августе – сентябре 1981 года около десяти ключевых лекторов неофициальных еврейских семинаров, включая Ирину Браиловскую, Александра Лернера, Александра Иоффе, Якова Альперта, Юлия Кошаровского, получили предупреждение, что будут изгнаны из Москвы, если продолжат читать лекции.

За преподавателей иврита всерьез возьмутся в 1984 году, когда частично раскроется созданная московскими преподавателями подпольная сеть преподавания иврита в различных городах. Но и в 1981 – 1982 годах давление на преподавателей и учеников было значительным. Сухие строки еврейской хроники событий[6] приоткрывают такую картину:

15 октября 1981 года КГБ и милиция провели обыски в домах Павла Абрамовича, Наталии Хасиной, Юлия Кошаровского и Леонида Тесменицкого – активистов, связанных с преподаванием и распространением языка иврит. Печатные материалы, книги, печатные машинки, магнитофоны и магнитофонные записи конфискованы. Обыски проводились в связи с делом Шефера – Ельчина в Свердловске[7].

23 октября 1981 года началось массовое давление на учителей иврита. В различных городах отделы КГБ вызывали преподавателей и требовали от них прекратить преподавание. Роальда Зеличенка привезли в КГБ после обыска, на котором изъяли 40 книг. Обыск проводился по делу свердловского преподавателя Льва Шефера[8].

5 ноября у восьмидесяти учителей иврита в Москве в индивидуальном порядке потребовали прекратить преподавание. Некоторые из них находились под постоянным наблюдением милиции[9].

8 ноября ленинградский КГБ не допустил студентов, изучавших иврит, в квартиру преподавателя Якова Рабиновича. От Рабиновича потребовали прекратить преподавание. В противном случае угрожали арестом[10].

17 января 1982 года ленинградский отказник Григорий Вассерман был избит тремя неизвестными, когда возвращался домой с частного урока иврита[11].

11 февраля 1982 года несколько московских активистов были вызваны в милицию, КГБ или ЦК КПСС и предупреждены о необходимости прекратить занятия ивритом[12].

12 февраля 1982 года милиционеры ворвались в квартиру отказника Михаила Некрасова во время урока. Они конфисковали учебники иврита, словари и кассеты и предупредили студентов, чтобы они больше не посещали занятия ивритом или семинары. Некрасову заявили, что если он не прекратит преподавать иврит, его лишат московской прописки[13].

11 июня 1982 года московский отказник и учитель иврита Павел Абрамович был вызван в КГБ в четвертый раз в течение последнего месяца (14 и 21 мая, 23 июня), несмотря на то, что он прекратил преподавание с 21 мая. Ему был предъявлен дополнительный список претензий: издание самиздата, передача информации на Запад, встреча с нежелательными иностранцами. Его предупредили, что преподавание иврита рассматривается как распространение буржуазной националистической пропаганды[14].

22 января 1982 года московская милиция разогнала собравшихся на урок иврита, проходивший на квартире Ирины Щеголевой[15].

От себя могу добавить, что реальная жизнь была еще сложнее, поскольку далеко не все преследования учителей становились известными за рубежом и попадали в еврейские хроники. Мне довелось хорошо прочувствовать это на личном опыте. У меня было семь групп учеников и учительский семинар, т.е. урок иврита каждый день, а в воскресенье – утром – группа иврита, вечером – семинар. Предупреждение прекратить преподавание мне уже делали не раз, но я решил не уступать. С середины 1981 года власти перешли от слов к действиям. Меня стали задерживать по пути на урок практически каждую неделю. Вначале это выглядело вполне безобидно. Милиционер на выходе из метро требовал предъявить документы, забирал мой паспорт и предлагал проследовать вместе с ним в отделение милиции – «там все объяснят». В милиции чаще всего ничего не объясняли, держали в течение трех часов в какой-нибудь комнате или камере и потом отпускали. Иногда мне говорили, что по соседству произошло некое событие (кража, драка, взлом квартиры и прочее), и я похож на одного из фигурантов, но вот проверка показала, что это не я.

Иногда в милиции меня встречали люди в штатском (сотрудники КГБ), которые пытались поговорить по-хорошему, если не сказать – по душам: «Ну, сколько мы можем вас предупреждать. Вы идете по очень скользкой дороге. Мы не допустим у себя распространения буржуазной пропаганды под видом преподавания языка. Посмотрите, что произошло с тем-то и тем-то». Со временем тональность разговора становилась все более угрожающей: «Мы бы давно вас выкинули, но ваш институт категорически не дает согласия. Прекратите вашу сионистскую деятельность – не то посадим. Вы уже идете по самому краю». Потом стали звонить ко мне домой и разговаривать с женой. «Передайте вашему мужу, что есть лица, которые хотят переломать ему руки и ноги, если сегодня вечером он выйдет из дома».

Время от времени они приходили на мои уроки – «соседи сообщили, что у вас тут антисоветское сборище», устраивали дебош, забирали учебники и магнитофоны, проверяли у всех документы и уходили.

Потом они стали переписывать учеников на уроке. Для студентов ВУЗов это было опасно – их могли исключить «за неподобающее поведение и националистические интересы». Мне пришлось предложить им перейти к другим, менее заметным преподавателям.

Позднее, осенью 1982 года, меня задержали, и состоялся короткий тяжелый разговор: «Вы на наши сигналы не реагируете, больше вас задерживать не будут, еще полшага…». Слова в данном случае не так важны. Длительная жизнь в отказе научила меня отличать хорошо разыгранный блеф от реальной угрозы. На этот раз я чувствовал, что они не блефуют, что мой ресурс свободы исчерпан.

Им я, естественно, ничего не сказал. Но для себя принял решение – семинар учителей иврита придется передать кому-нибудь другому, благо способных участников было достаточно. Это будет воспринято как некоторая уступка с моей стороны, но семинар, возможно, удастся сохранить. Вот физики продолжают встречаться на других квартирах, и их семинар, пусть в меньшем составе, но продолжает действовать.

Учеников я стал передавать другим учителям еще раньше, поскольку заниматься у меня становилось слишком опасно. Я предложил возглавить семинар двум талантливым преподавателям – Юлию Эдельштейну и Льву Городецкому. Они согласились и предложили вместо одного семинара сделать два – дибур* на иврите под руководством Эдельштейна и дидактический семинар под руководством Городецкого.

Развитие ситуации показывало, что КГБ получил намного большую свободу рук для подавления всякой оппозиции режиму. Аресты и тюремные приговоры стали происходить значительно чаще. «Если во второй половине семидесятых годов в СССР на длительные сроки заключения был осужден 21 еврейский активист, то в первой половине восьмидесятых – уже сорок»[16].

Первый удар власти нанесли по диссидентам. Признанного и всемирно известного лидера демократического движения академика Андрея Сахарова без суда и следствия (а он требовал суда) отправили в ссылку в Горький. В 1980 году были арестованы 33 члена хельсинкских групп. Сам хельсинкский процесс, международные встречи по контролю за его выполнением и конференции при этом продолжались, хотя и носили более конфронтационный характер. К концу года на свободе остались только трое членов московской хельсинкской группы: жена Сахарова – известная правозащитница Елена Боннер, доктор математических наук Наум Мейман и адвокат-правозащитник Софья Калистратова. Они продержались еще два года. «8 сентября 1982 года Елена Боннер заявила на пресс-конференции в Москве, что большинство членов хельсинкской группы арестованы, что дальнейшая работа становится невозможной, и объявила о самороспуске московской хельсинкской группы»[17]. С осени 1979 года по лето 1980 года было арестовано и предано суду 150 диссидентов, представлявших широкий спектр националистов и религиозных активистов. Любая независимая группа с гражданским или правовым уклоном становилась целью для преследований[18].

В среде еврейских активистов политическое крыло было разгромлено еще в ходе процесса Щаранского в 1977 – 1978 годах. Владимир Слепак и Ида Нудель были отправлены в ссылку, Дина Бейлина получила разрешение на выезд, а патриарха движения Александра Лернера, уже недомогающего от постоянных стрессов, обложили со всех сторон и вынудили прекратить работу семинара. Лернеру ясно дали понять, что на месте Щаранского должен был быть он, и что это нетрудно будет исправить в дальнейшем. В январе 1981 года в отказе умерла его жена, Юдифь Лернер, и это стало трагедией для всех отказников. Юдифь Абрамовна страдала от повышенного давления, и напряженная отказная жизнь, безусловно, ускорили ее гибель.

КГБ достаточно ясно представлял себе узловые точки еврейской активности и планировал ударить именно по ним, но до Олимпиады власти не торопились обнаруживать свои планы. Аресты были, но в основном в провинции и «по мелочи».

Моисея Тонконогого из Одессы арестовали 11 февраля 1980 года по обвинению в тунеядстве. Через два месяца приговорили к году заключения в исправительно-трудовом лагере общего режима. Его родители и сестра выехали в Израиль в 1973 году, а ему отказали по секретности в связи со службой в армии в звании рядового. После армии он долго не мог найти работу и хотел как можно скорее уехать в Израиль, к родителям и сестре. Ему многократно отказывали и угрожали арестом за активность.

В том же 1980 году в Житомире арестовали инженера-строителя Моше Заца. За два года до ареста Зац подал заявление на выезд в Израиль, получил отказ и начал борьбу за выезд. Его обвинили в антисоветской агитации и пропаганде и приговорили к двум годам исправительно-трудовых лагерей общего режима.

В Туле, в мае 1980 года, был арестован Александр Магидович[19]. Его семья эмигрировала в Израиль, и в СССР больше родственников не оставалось. 49-летний радиоинженер в 1973 году получил отказ по секретности и с тех пор не переставал бороться за выезд, подрабатывая почтальоном. Вначале его на несколько месяцев поместили в институт судебной психиатрии, после чего осудили на два с половиной года «за распространение заведомо ложных слухов, порочащих советский государственный строй»[20].

За отказ от службы в армии было арестовано два ленинградца: сын оставшегося на Западе советского гроссмейстера Виктора Корчного – Игорь (в ноябре 1979), и отказник Григорий Гейшис (1980). Гейшиса, после подачи заявления на выезд, в 1978 году исключили из института и тут же стали призывать в армию. Корчного и Гейшиса приговорили к двум годам заключения общего режима.

Знаковые процессы, имевшие большой международный резонанс, власти провели после Олимпиады.

Москва

Из группы ученых, организовавших в 1972 году первый научный семинар и начавших издавать журнал «Евреи в СССР», в отказе оставался только Виктор Браиловский. Он продолжал руководить этой деятельностью, несмотря на давление властей, и приобрел широкую известность на Западе. Физический семинар в это время оказался в фокусе борьбы ряда западных ученых за полный научный бойкот Советского Союза – в связи с высылкой академика Сахарова в Горький. Тема научного бойкота постоянно обсуждалась с учеными-отказниками и членами физического семинара. А поскольку Горький был закрытым городом и иностранцы не могли посещать Сахарова непосредственно, они поддерживали связь с ним через семинар. И хотя ученые не поддержали идею бойкота, все это являлось источником сильного раздражения властей.

 

– Наша позиция состояла в том,– вспоминает Виктор Браиловский, – что если ученые будут приезжать на наш семинар и на встречах с советским руководством постоянно поднимать вопрос о Сахарове, пользы может получиться больше. Кроме того, в 80-м году мы приступили к подготовке четвертого международного семинара по коллективным явлениям, который планировали приблизительно на 81-й год. Это требовало многочисленных согласований, уточнений и встреч. Мы подходили к подготовке серьезно и рассчитывали, что на семинар приедут крупные ученые, включая нобелевских лауреатов, как это бывало в прошлом. Подготовка международного семинара стала еще одним источником раздражения властей, и я почувствовал это на себе. То есть вместо внешнего бойкота мы пошли на обострение внутри, считая именно такой путь более эффективным.

 

– Виктор, со многими активистами в 80-м году начали проводить предупредительные беседы в КГБ – мол, не прекратите, посадим, и никакой Запад вас не защитит. Тебя пытались предупреждать?

– Нет. Мне присылали повестки, но я по ним не ходил. Я отказывался разговаривать с гэбистами. Во время следствия, кстати, тоже.

– Ну, когда они хотят, повестки им не нужны. Силой берут.

– Да, но в моем случае, видимо, они на это не пошли.

– Что происходило с журналом?

– У нас не было строгого графика. Обычно мы старались поддерживать ритм: номер в три месяца. После вторжения в Афганистан этот ритм нарушился. Но мы все же выпустили в 80-м году последний номер. Обстановка стала резко ухудшаться.

 –  Вы заявили, что прекращаете издание журнала?

– Нет, нет. Просто технически стало очень трудно поддерживать весь этот процесс работы с авторами, машинистками, распространителями. И слишком опасно.

 – Обыск был непосредственно перед посадкой?

– Обысков было несколько. Последний был за несколько месяцев до посадки.

 

Обысков на квартире Браиловских было много. За полтора года до ареста их было три: по делу Игоря Губермана, по журналу и по симпозиуму. Последний – за три месяца до посадки. Как обычно, все перевернули вверх дном, конфисковали все самиздатовские и иностранные материалы, включая научные доклады предыдущего международного симпозиума. 13 ноября 1980 года Виктора арестовали и поместили в Бутырскую тюрьму.

 

Власти прекрасно понимали, что это знаковый арест, и дата для него была выбрана не случайно. За два дня до ареста началась Мадридская конференция по наблюдению за выполнением положений Хельсинкского Акта. Власти явно давали понять, что отказникам нечего рассчитывать на защиту Запада и никакой Хельсинкский Акт им не поможет.

Браиловского обвинили в клевете на советский общественный и государственный строй, распространяемый журналом «Евреи в СССР». «Дело» по журналу тянулось уже много лет, с 1974 года. В этом «деле» не было обвиняемых, только свидетели. Складывалось ощущение, что оно существует скорее для сохранения некоторой узды для издателей и авторов статей. Но вот наступил удобный момент, и КГБ нанес удар. Виктор заявил следствию, что это откровенно политический процесс, сфальсифицированный от начала до конца, и поэтому он отказывается отвечать на какие-либо вопросы следствия. Процесс проходил 17-19 июня 1981 года в здании Московского городского суда. Свое выступление в суде Браиловский заключил словами: «Я не настолько наивен, чтобы полагать, что мое выступление может как-то повлиять на ход процесса и его результат. Но если в этом зале найдется два человека, для которых мои выводы интересны и содержательны, усилия стоят того. И действительно, в зале присутствуют два таких человека»[21].

18 июня 1981 года Московский городской суд приговорил Виктора Браиловского к пяти годам ссылки. Верховный Суд РСФСР оставил приговор без изменения. Браиловский провел под следствием в Бутырке, включая апелляцию, 10 месяцев.

– Было трудно на следствии? – спросил я его.

– Была плохая пища, но это общая ситуация, а в остальном отношение было терпимое. Следствие тянулось, я ни на что не отвечал, они что-то гундели. В некоторый момент появились признаки того, что они хотят перевести меня в Лефортово и поменять статью. Уже пустили слух по Москве и мне намекали, но что-то у них не получилось. «Кум»* пытался завербовать кого-то из сокамерников, чтобы на меня «стучали», но в моей камере находился крупный вор в законе по фамилии Цируль. Он сказал: «Пусть только кто-нибудь вякнет … … …», и это действовало сильнее, чем «кум».

На следующее за арестом воскресенье жена Виктора Ира – как и Виктор, блестящий ученый и редактор журнала «Евреи в СССР» – пригласила участников семинара провести заседание, как обычно, на ее квартире. Глядя из окна, она видела, как два милиционера отправляли назад каждого, кто приходил на заседание. Когда она спустилась и подошла к милиционерам, они сказали, что не имеют ни малейшего понятия, почему они получили приказание не допустить проведение семинара. Но они будут стоять на этом месте в следующее воскресенье и в каждое воскресенье после этого. «Сегодня впервые за все восемь лет мы пропустили семинар», – сказала Ира западным корреспондентам.

Арест Браиловского продемонстрировал, что в новых условиях никто не находится в безопасности. Даже спокойная неполитическая деятельность, такая, как ведение семинаров, преподавание иврита, еврейской культуры, вызывала резкую реакцию властей.

26 ноября 1981 года в Москве был арестован Борис Чернобыльский. Эта история началась 10 мая 1981 года на праздновании Дня независимости Израиля в лесу под Москвой. К концу празднования милиция стала торопить собравшихся расходиться. Один из милиционеров, стоявший недалеко от Чернобыльского, крикнул: «Ну, двигайтесь, schnell» («быстро» в переводе с немецкого) – так во время войны немцы подгоняли русских военнопленных. «Не слушай фашистов», – бросил Чернобыльский стоявшему рядом с ним другу. Это услышал милиционер: «Ах, это ты опять, Чернобыльский!». Через несколько дней Борису прислали повестку

явиться в милицию. Он ее, как обычно, проигнорировал, имея на это все основания: в повестке не указали причины вызова. В начале июня его задержали на улице, продержали два дня в милиции и отпустили с подпиской о невыезде. Затем вновь арестовали 26 ноября, а 9 декабря 1981 года Московский городской суд приговорил его к 12-ти месяцам заключения общего режима «за сопротивление милиции при исполнении служебных обязанностей». Попутно его обвинили также в том, что он ударил милиционера.

16 июля 1981 года в Москве был арестован Дмитрий Щиглик. Его обвинили в «паразитизме» и поместили в тюрьму «Матросская Тишина». Затем приговорили к году исправительно-трудовых работ.

6 ноября 1982 года в Ленинграде был арестован многолетний отказник, москвич Иосиф Бегун, широко известный в кругах отказников и на Западе, активист борьбы за возрождение еврейской культуры. Это был уже третий арест Бегуна. Из Ленинграда его этапировали в город Владимир, где он был прописан, и поместили в следственную тюрьму печально известного Владимирского централа. Его обвинили в «агитации и пропаганде с целью подрыва советской власти под предлогом борьбы за еврейскую культуру и право на  изучение иврита». Впервые в явной форме было продемонстрировано, что еврейская культура и борьба за нее рассмат-риваются властями как антисоветская пропаганда, да еще с целью подрыва советской власти. Это был знаковый шаг в борьбе с распространителями еврейской культуры и знаковый процесс, грозивший Бегуну суровым наказанием. Раньше борцов за еврейскую культуру предпочитали наказывать по сфабрикованным обвинениям в хулиганстве, сопротивлении милиции, тунеядстве и прочих мелких уголовных преступлениях. То же происходило и с Бегуном. В первый раз кандидата наук и преподавателя иврита Бегуна арестовали и посадили в 1977 году за тунеядство. Во второй раз – в 1978 году – за нарушение паспортного режима.

На этот раз впервые была названа истинная причина – распространение еврейской культуры и борьба за ее легализацию. 12 октября 1983 года Иосифа Бегуна приговорили к семи годам заключения и пяти годам ссылки – максимальный срок по 70-й статье.

    – Как-то уж очень сурово, Иосиф, – обратился я к Бегуну.

– Да я сам, честно говоря, не ожидал. Браиловскому после стольких лет активности дали пять лет ссылки, а тут… Правда, у меня это была уже третья ходка. Когда следователь-полковник меня допрашивал, он сказал: «У тебя 70-я статья, семь плюс пять». А я ему говорю: «Господин полковник, вы, наверное, ошиблись, не может быть. Не может быть 70-я. Может быть – 190-я?». 70-я – это уже клевета с намерением подрыва советской власти. Он мне говорит: «Нет, нет, батенька, 70-я». И раскручивают.

Вот я в 74-м году написал статью «Традиции антисемитской пропаганды под видом антисионистской пропаганды». Они ее хранили до 82-го года и выложили мне как опасное антисоветское заявление. Репрессии против «культурников» стали выражением их страха перед еврейской культурой. Культура была для них опасней всего остального. Независимая культура – это подрыв основ. Страна-то многонациональная. Если евреям дать, то потребуют и другие. Им нужен был громкий процесс, за которым затем последовали другие процессы – против преподавателей иврита и других. Я считаю, что национальная культура была для них опаснее сионизма, потому что сионизм вымывался эмиграцией, а культура воспитывала изнутри, носила всеохватывающий характер и имела все шансы распространиться на другие национальные меньшинства.

Иосифа Бегуна приговорили к максимальному сроку по 70-й статье. Это был самый суровый приговор еврейскому активисту со времени процесса по делу Щаранского. Но Бегуну не пришлось отбывать весь срок. Его освободили в 1987 году вместе с другими еврейскими активистами и диссидентами.

15 декабря 1983 года в Москве состоялся суд над известным диссидентом Владимиром Альбрехтом, арестованным в начале 1983 года (11, стр. 98). Рукопись Альбрехта «Как вести себя на допросах» была очень популярна среди диссидентов, отказников и еврейских активистов. Альбрехт с удовольствием принимал участие в работе юридических семинаров отказников, читал лекции, давал консультации. Его приговорили к трем годам заключения «за антисоветскую агитацию».

19 декабря 1983 года в Самарканде был арестован бывший студент московской ешивы Моше Абрамов, преподававший Тору детям, что официально было запрещено. Однако его обвинили не в преподавании несовершеннолетним, а в злостном хулиганстве, и 24 января 1984 года приговорили к трем годам заключения [22].

Киев

18 марта 1981 года в Киеве был арестован Ким Фридман, широко известный в кругах отказников и за рубежом, многолетний отказник, руководитель обще-образовательного семинара и преподаватель иврита. Вначале его обвинили в сопротивлении милиции и посадили на 10 суток, потом перевели в следственную тюрьму и 18 мая приговорили к году заключения «за паразитический образ жизни».

– Сколько лет вы уже были в отказе? – спросил я его.

– Девять лет. Я принял решение об отъезде во время Шестидневной войны, но поскольку работал в оборонной промышленности, пришлось вначале уволиться, перейти на рабочую должность и выждать несколько лет до подачи. После увольнения я занялся ивритом, а в конце 1971 года, еще до подачи, начал преподавать. На выезд подал в 1972 году.

– Перед арестом вас пытались заставить трудоустроиться?

– Меня не надо было заставлять, я работал, кстати, в том же месте, что и Володя Кислик – переплетчиком книг. Но что они сделали? В декабре 80-го года велели уволить меня задним числом – сентябрем. В результате образовалась та дырка в рабочем стаже, которой они воспользовались, чтобы давить на меня.

– Насколько я помню, вы вели активную жизнь в отказе?

– Абсолютно. Приходил в Бабий Яр со всей семьей, преподавал, вел семинар, который проходил на моей квартире. Даже за моей дочкой-школьницей ходил топтун. Проводил Пурим и другие праздники, в Москву ездил, и к вам приходил.

19 марта 1981 года в Киеве был арестован многолетний отказник Владимир Кислик – еще одна знаковая фигура среди киевских отказников. Ученый, организатор и один из руководителей научного и юридического семинаров, он был широко известен в кругах отказников и за рубежом. Кислик подал документы на выезд в октябре 1973 года, получил отказ по секретности и с тех пор перепробовал множество неквалифицированных работ. Его неоднократно арестовывали, сажали на 15 суток, проводили обыски в его квартире, снимали с поезда, избивали.

Володя – спортивный парень крепкого телосложения. Первый раз его сильно избили сразу после получения отказа, так сказать, для профилактики. Это произошло на работе, он служил тогда ночным сторожем на лодочной станции. Второй раз чуть-чуть не дошло до избиения, когда он вместе с друзьями пришел почтить память евреев в Бабий Яр. В июне 1976 года его избили снова, предупредив при этом, чтобы он распустил свой научный семинар. В 1977 году его обвинили в пересылке секретных материалов по ядерной физике за рубеж, причем сделали это через газету «Вечерний Киев»[23]. В марте 1980 году Кислику угрожали арестом, если он не прекратит встречаться со своими друзьями-отказниками или зарубежными гостями, а на время Московской Олимпиады поместили – ни много ни мало – в психиатрическую клинику.

На этот раз Владимира Кислика арестовали, когда он возвращался с празднования Пурима, обвинили в нападении на женщину и избиении мужчины, который пытался ей помочь, – по статье «злостное хулиганство». Свидетелями на суде выступали сотрудники КГБ, осуществлявшие за ним слежку. На следствии и на суде Кислик отказался от участия в судебном разбирательстве, заявив, что не желает участвовать в полностью сфабрикованном деле. 26 мая его приговорили к трем годам исправительно-трудовых работ. Срок он отбывал в лагерях Донецкой области Украины. Во время отбывания наказания перенес два сердечных приступа.

– Чем ты им так насолил, Володя? – спросил я Кислика.

– Жизнь в отказе, ты же знаешь.

– Отказников было много?

– По-разному. К приезду Никсона в 74-м году буквально за несколько дней наделали чуть ли не сотню отказников. И я в их число попал. Однако перед самым приездом Никсона большинство из них отпустили – оказали уважение гостю. Мне гэбешник объяснил, что я сижу в отказе по России: работал на Урале в атомном центре. С теми, кто сидел по Украине, они решали вопросы проще, а на Россию у них влияния не было. Поэтому я все время оставался в отказе. Семей отказников в Киеве до 79-го года, по моему представлению, было около 50-ти. В середине ноября 79-го года буквально за один день закрыли выезд. Даже у некоторых из тех, кто уже получил разрешение, но еще не имел выездной визы, разрешения отбирали: говорили, что произошла ошибка. И так сразу возникла огромная масса отказников – тысячи семей.

– Списки отказников у вас составлялись?

– Составлялись. Отказникам были нужны советы и помощь. И поскольку их было так много, а нас, старых отказников, очень мало, мне пришлось разбить их на группы и работать только с лидерами групп: невозможно было со всеми. Одна из этих групп была у Славы Зубко. Был один русский парень Валера Пильников – очень активный. В отличие от многих евреев, он меньше боялся, правда, его быстро посадили. Было еще много ребят.

– Чем занимались отказники, какие семинары были?

– Прежде всего, было несколько ульпанов иврита. Преподавали Ким Фридман, Лев Эльберт, Женя Ютт, еще пара человек. Но киевские евреи, в основном, учили английский. Многие били себя в грудь, кричали, что поедут в Израиль, а потом ехали в Америку. Были семинары – исторический, научный и правовой. Правовой семинар я считаю самым главным.

– Ты организовывал научный семинар?

– Да, в конце 74-го года.

– Кто вел исторический семинар?

– Я и Ким Фридман были самыми старыми отказниками, мы и организовывали. Остальные все время менялись. У нас была кое-какая литература, готовились, делались доклады. На научный семинар приходила публика более образованная, и не только отказники.

– А кто занимался правовым семинаром?

– Правовой семинар организовал я. Этот вопрос меня интересовал. Люди были совершенно безграмотные. Они не знали законов, не знали, как разговаривать с властью.

– И поэтому всего боялись?

– Да. Поэтому, как только я узнал, что у отказников циркулируют какие-то руководства Володи Альбрехта и другие материалы, я все это разыскал, привез в Киев и добавил к этому еще свои соображения. На семинаре мы начали все это тщательно изучать. Начали с того, как вести себя на допросах. К нам два или три раза приезжал Володя Альбрехт, делал доклады, готовились и свои. Я просил подготовить вопросы из Гражданского кодекса, из Гражданского процессуального кодекса – то, что относилось к нам.

– Семинары давили?

– Конечно. Но правовой продержался дольше всех. Мы все время меняли квартиры, время работы, чтобы меньше мозолить глаза, чтобы труднее было разнюхать и разогнать. А поскольку я человек довольно косноязычный и не эмоциональный, я старался подбирать людей, которые могли быть ведущими на этом семинаре. Одно время таким лидером у меня был Саша Мизрухин, были еще ребята. Когда я видел, что тучи над ведущим начинают сгущаться, я старался заменить его на другого. Большинство ведущих быстро получали разрешения.

– Что с тобой произошло во время Олимпиады?

– Месяца за два до Олимпиады ходили за мной уже день и ночь. Как-то я поехал на кладбище приводить в порядок могилу жены, которая умерла в 76-м году. На обратном пути меня схватили недалеко от станции метро, заявили, что я приставал к каким-то иностранцам и дали мне 15 суток. После того, как я отсидел 15 суток, мне сказали, что я хулиганил в камере, отвезли на суд и дали еще 15 суток. Так я просидел месяц. У меня там сердечный приступ был. Когда меня должны были выпускать, появились двое в белых халатах и сказали, что был приступ, и меня повезут на обследование в больницу. Эти двое в белых халатах были или санитары, или гэбешники. Посадили меня в машину «скорой помощи» и привезли в психиатрическую больницу в отделение судебной экспертизы. В психиатрии меня закрыли. Это было как раз за день до открытия Олимпийских игр. В Киеве ведь тоже что-то было, конный спорт, кажется. Так что все Олимпийские игры я провел в психушке.

– Как они с тобой там обращались?

– Они меня не кололи и не кормили лекарствами, видимо, получили указание. Меня не связывали. Но другим они все это делали. Так что впечатлений у меня осталось много. Я весь их комплекс мер пронаблюдал.

– И когда тебя выпустили?

– По окончании Олимпийских игр. Я просидел там три недели. Потом я узнал, что был очень большой шум за границей. Было много телеграмм.

– Тебе удалось сообщить, что ты находишься в психушке?

– Сообщили мои друзья.

– Как они узнали?

– Узнали. Родители, сестра искали меня – я же пропал.

– Что происходило после Олимпиады?

– Стали закручивать гайки. Отказники без работы, без квартир, их никуда не брали на работу. Им отказали и сказали, что они никогда не уедут. Вся эта масса металась и не знала, что делать. Я работал с полной отдачей сил. Людям надо было объяснять, как действовать, организовать их в группы. Нужно было найти лидеров, которые бы взяли на себя заботу о группах. Сложное было время. Вот тебе один пример. Собрались мы, человек двести, пойти к министру внутренних дел Украины. Двинулись к зданию министерства, а там стоят бойцы внутренних войск с дубинками. С одной стороны – отчаяние, с другой – дикий страх: изобьют, посадят и все. Нужен был кто-нибудь, кто сделал бы первый шаг.

– И ты сделал?

– Да, и за мной пошли все. Нас пропустили. Группа из 3-х – 4-х человек прошла к министру, беседовала с ним. Ситуация была взрывоопасная. Люди уже проели все, что у них было на отъезд. Надо было что-то предпринимать и нам, и им. Потом я узнал, что секретарь ЦК компартии Украины дал команду, во-первых, начать принимать на работу, но на самые низкие должности, а во-вторых – прижать.

– А с квартирами как же? Где они жили?

– Не знаю. Многие снимали, как-то устраивались. Потом некоторым дали квартиры. Нужно было снять это напряжение, потому что люди были в совершенно отчаянном положении. С одной стороны, начали брать на работу, с другой – начали сажать. Посадили этого русского парня, потом Фридмана, потом меня, потом Зубко – это все в Киеве. И в других городах начали сажать.

– Заграница помогала как-нибудь?

– Привозили джинсы и все такое. Присылали посылки по почте, их продавали в комиссионных и вырученные деньги распределяли. Я организовал группу из 3-х – 4-х человек, которые этим занималась. Но выжить на это такой массе людей было невозможно.

– Я слышал, что психушку против тебя использовали не один раз.

– Во время следствия в 81-м году меня возили на психиатрическую экспертизу в Харьков, поскольку в первой психушке они написали, что у меня есть какой-то синдром. В Харькове я провел в психушке недели две. Там сказали, что я здоров, так что судить можно было.

– Расскажи, как тебя арестовали.

– Арестовали очень просто, после пуримшпиля. Он проходил в центре города, на квартире Ефановой. За мной постоянно следили, поэтому я практически не пил. Где-то в 12-м часу я решил поехать домой. Ребята меня отговаривали, просили подождать, чтобы ехать всем вместе. Но я пошел один: у меня отец дома оставался. Вышел через черный ход, осмотрелся, вроде никого нет, и пошел на остановку троллейбуса. На остановке какая-то женщина вдруг заверещала и подняла крик. В то же мгновение возле этой остановки остановилась «Волга», из нее выскочили четыре рыла, схватили меня. Еще одна машина подъехала, и меня повезли в милицейский участок. Эта женщина написала бумагу, что я ее толкнул, обругал нецензурными словами и еще что-то такое. Два топтуна, которых потом не нашли, подписали, что они видели своими глазами, как я ее бил. И все! Меня еще свозили на экспертизу, чтобы проверить – пьяный я или нет. Экспертиза показала – трезвый. Похоже было на то, что дадут 15 суток, как обычно. Утром, когда всех повезли на административный суд, меня оставили в камере. Я понял, что здесь пахнет чем-то более серьезным. Вечером устроили первый допрос еще там, в милиции. Зачитали мне экспертное заключение, что у женщины синяк под глазом и еще что-то такое – внаглую. А она сидит передо мной, у нее совершенно чистое лицо, и смеется. И следователь смеется. А я не знаю, как мне реагировать, ну настолько нагло… Я потребовал, чтобы они провели повторную экспертизу, потребовал предоставить свидетелей. Следователь смеется и говорит: «Успокойся, что тебе даст еще одна экспертиза?». А на следующий день меня повезли к прокурору, и там я написал заявление, что все дело сфальсифицировано. Прокурор даже не взглянул на мою бумагу, утвердил арест до суда, и меня отвезли уже в тюрьму. Потом свозили на две недели в Харьков на судебно-медицинскую экспертизу. Меня арестовали в конце марта, а в начале мая 81-го года уже был суд. Потом я обнаружил в деле пару статей из «Вечернего Киева» и из «Советской Украины», где описывалось, как я, бывший ученый, превратился в хулигана, и вместо блестящей перспективы, которая у меня была раньше, я теперь сижу за решеткой и вскоре получу по заслугам. Я прочел это в своем обвинительном заключении. Они вклеили туда эти статьи в качестве дополнительного доказательства моей виновности. Два дня суда я промолчал в знак протеста против полностью сфальсифицированного процесса. Адвокат там что-то мямлил, а я ни в чем не участвовал. И дали мне три года.

16 мая 1981 года в Киеве был арестован ученый-отказник, кандидат химических наук Станислав Зубко. Его обвинили в незаконном хранении оружия и наркотиков, которые, по утверждению Зубко, были подброшены в его квартиру гэбистами. За два года после подачи документов на выезд он отсидел в общей сложности 75 суток за так называемое хулиганство – популярное киевское наказание за активность, т.е. его сажали “на сутки” более пяти раз. 23 мая 1981 года киевский городской суд приговорил его к четырем годам исправительно-трудовых работ общего режима. Сидел он тяжело, от звонка до звонка: наркотики под амнистию или выход «на химию» не подпадали. На пересылке его, спортивного крепкого парня, жестоко избили. Он убежден, что это тоже была чистой воды провокация. «Он появился в 79-м году, – вспоминает Владимир Кислик[24]. – Кандидат химических наук, он был одним из моих помощников в ведении семинаров. Когда меня арестовали, он очень активно взялся за мою защиту, съездил в Москву, поднял шум. Тогда его вслед за мной тоже арестовали и посадили».

25 мая 1983 года Лев Эльберт, киевский отказник и преподаватель иврита, был приговорен к одному году заключения за «уклонение от армейской службы»[25]. Эльберт прекрасно владел английским, был отличным преподавателем иврита и имел хорошие связи среди отказников и за рубежом. Это был редкий случай, когда отказника перед судом не арестовали. Его держали на подписке о невыезде. Мы рассмотрим особенности его случая позднее.

Харьков

28 августа 1981 года в Харькове был арестован Александр Парицкий – координатор научного семинара и руководитель самодеятельного еврейского университета, фигура для харьковского отказа знаковая. Этому предшествовали шесть лет борьбы за выезд, активные связи с иностранцами, попытки возведения памятника в месте массовых расстрелов харьковских евреев, организация демонстраций протеста и соответствующая кампания в харьковской прессе против «клеветника», «хулиганствующего диссидента», «мелкого интригана», «спекулянта» Парицкого. Ему угрожали, подвергали обыскам его квартиру, снимали с поезда, подвергали «товарищескому суду». Видя, что отказываться от борьбы он не намерен, его обвинили в клевете на советский общественный и государственный строй и приговорили к трем годам исправительно-трудовых лагерей общего режима, которые он отбывал в Выдрино – в те же лагеря впоследствии отправили москвича Юлия Эдельштейна.

В Харькове, который был до 1934 года столицей Украины, проживало значительное число евреев – 90 тысяч в 1979 году, и Харьков традиционно отличался высоким уровнем антисемитизма, еще более усилившимся после Второй мировой войны. Отец Парицкого был арестован и прошел суровые допросы в 1938 году, после чего, правда, был освобожден. Сам Парицкий взрослел в периода антисемитских кампаний последних лет

Сталина. Кандидат технических наук, он работал в институте метрологии. Перед подачей документов на выезд в 1976 году уволился из института и с тех пор работал на неквалифицированных работах. Получил отказ по секретности.

«Домашний университет» для детей отказников был открыт в сентябре 1980 года.

«Как-то в июле 1980 года ко мне подошли трое новых отказников, – рассказывает Александр Парицкий. – Это были Юрий Тарнопольский, химик, Давид Соловейчик, математик, и Евгений Чудновский, физик. “Мы сейчас преподаем, – говорят, – в основном детям отказников, которых выгнали из институтов и техникумов за то, что они подали документы на выезд. Т.е. мы, преподаватели, и наши студенты, – все евреи и все отказники. Так давай объявим, что мы открыли университет евреев-отказников”»[26]. Парицкий предложил встречный план: преподавание студентам проводить не индивидуально, как на частных уроках, а массово, «фронтальными лекциями, в состав преподаваемых дисциплин включить иврит и еврейскую историю и лекции проводить бесплатно». План был принят и осуществлен[27]. Это привело к более интенсивной переписке и переговорам с заграницей: нужны были учебные пособия, материалы на тему.

– Когда был организован научный семинар? – спросил я Парицкого.

– В 1979 году. Дело в том, что с лета 1979 года в Харькове закрыли выезд. В Москве и Ленинграде было еще благополучно, даже в Киеве выезд еще сохранялся, а у нас и в Одессе закрыли полностью. Тысячи людей попали в отказ. Причем у нас они готовились к отъезду заранее – распродавали имущество, боялись не успеть. Люди мечтали через пару месяцев оказаться на Западе, а тут – полный заслон. В отказ попало много ученых и инженеров. Возникла необходимость.

– Кто был руководителем семинара?

– У нас не было руководителя.

– Координатором?

– Ну, координатором, можно считать, был я.

– Как часто вы собирались?

– Примерно раз в месяц. Участники семинара по очереди докладывали темы своих прежних научных изысканий. Это как в Москве. Кроме научного семинара у нас был своего рода семинар по культуре. Накануне праздников мы собирались и читали лекции, посвященные предстоящему празднику.

– Как долго семинар функционировал?

– До моего ареста в 81-м году. После этого и семинар, и университет прекратили свою работу.

В глазах КГБ семинар и университет стали очередными витками активизации и без того очень активного отказника. Обыск накануне ареста проводился с особым тщанием. Кроме следователя и трех сопровождавших его лиц, в обыске приняли участие и приглашенные понятые. «Понятые оказались большими любителями музыки. В одно мгновение они разобрали до мельчайших деталей стоявшее в комнате пианино. Потом так же быстро его собрали. В гостиной стоял огромный старый раскладной диван. Понятые разобрали его на составные части, тщательно обследовали и собрали заново. Все полки серванта и тумбочки, все стулья и кресла, все книжные полки, а их было предостаточно, все книги с этих полок были тщательнейшим образом исследованы. Два человека читали письма… Они собрали все фломастеры детей, старые и новые, большие и маленькие, и специальный эксперт их раскручивал и изучал. … Кухня, туалет, ванная, все было исследовано самым тщательным образом. Вся одежда из шкафов вынута и прощупана складка за складкой. … Стены и полы квартиры простуканы»[28].

13 ноября харьковский городской суд приговорил Парицкого к трем годам исправительно-трудовых лагерей общего режима «за клевету на советский общественный и государственный строй».

Юрий Тарнопольский – другой активный участник самодеятельного еврейского университета в Харькове – был арестован 15 марта 1983 года. 30 июня 1983 года он также был приговорен к трем годам лишения свободы «за клевету».

 Кишинев

22 апреля 1980 года в Кишиневе был арестован Леонид (Арье) Вольвовский. «Где-то в начале 1980 года, – вспоминает Арон Мунблит, преподаватель иврита и руководитель семинара в Кишиневе, – приехал к нам преподаватель иврита Леонид Вольвовский. Я к его приезду подготовил несколько групп.

Он, конечно, талантливый преподаватель, и умел из каждого урока сделать праздник. Однако продлилось это не более десяти дней»[29], – «Да, – добавляет Вольвовский, – я преподавал в доме Мунблита, который жил как раз напротив здания КГБ. Это было все равно, что преподавать в доме Слепака в Москве. Куда бы я ни шел, за мной следили. Меня взяли прямо на уроке. Условия в тюрьме были ужасные – крысы, грязь, но заключенные через несколько дней слушали только мои команды»[30]. Как выяснилось позже, поводом для ареста Вольвовского послужило отсутствие прописки. Его пытались обвинить по статье «бродяжничество», но поднялась такая волна протестов, что через месяц его отпустили.

30 мая 1981 года, во время марша протеста возле кишиневского ОВИРа, были арестованы Осип Локшин и Владимир Цукерман. Их арестовали как организаторов этого марша. «Мы подали документы на выезд годом раньше, уже после Афганистана, – сказал мне Осип Локшин, – и получили отказ по причине недостаточной близости родства. Я вместе с Ароном Мунблитом принимал активное участие в кишиневском юридическом семинаре». Владимир Цукерман – реальный организатор марша – боролся за выезд с 1975 года. Морской офицер, спортсмен-разрядник, он окончил Калининградское высшее военно-морское училище. Родители год не давали ему разрешения на выезд. Документы приняли только в 1976 году. «Я до этого марша один выходил на демонстрации возле ОВИРа, – рассказывал мне Владимир. – Получил 15 суток, и это была уже шестая или седьмая посадка “на сутки”. До этого снимали с самолета и сажали, снимали с поезда и сажали. Перед маршем меня вызвали к министру внутренних дел Молдавии. Он сказал: “Если демонстрацию отмените, вы и еще три-четыре человека получат разрешение, а если выйдете на демонстрацию – посадим”. Я решил все равно выйти со всеми. Без меня бы они и не пошли»[31].

Их судил выездной Верховный суд Молдавии, проходивший с 22 по 25 сентября 1981 года. Обоих приговорили к трем годам лишения свободы общего режима «за организацию и активное участие в групповой акции, нарушившей общественный порядок».

Ленинград

17 мая 1981 года в Ленинграде был арестован ученый, отказник Евгений Леин. В день подачи документов на выезд летом 1978 года он потерял работу, а через два месяца получил отказ, поскольку его «отъезд не в интересах государства». «Вы и ваша жена – кандидаты наук. Это не в интересах нашего государства поставлять квалифицированные кадры в другие государства. Кроме того, это противоречит советской политике на Ближнем Востоке»[32].

Активный участник Ленинград-ского семинара по еврейской истории, культуре и традиции, который неоднократно проводился на его квартире, Леин сделал анализ многочисленных случаев отказа и переправил данные анализа на Запад. КГБ ответил болезненной провокацией против его дочери Нехамы. Ее избили на улице и, как позже выяснилось, это было сделано, «чтобы преподнести кое-кому урок»[33]. За неделю до ареста семинар должен был проходить на квартире Леиных, но милиция не пропустила участников семинара в дом. Евгений написал протест в Совет Министров СССР в связи с нарушением его конституционных прав.

 

На следующей неделе, 17 мая, семинар состоялся в однокомнатной квартире Григория Вассермана. Лекция началась без помех, но через 20 минут милиция силой ворвалась внутрь. Они начали фотографировать собравшихся и обыскивать их портфели, оставленные на кухне. Когда Леин попросил у старшего в группе предъявить удостоверение личности, тот скомандовал: «Уберите его отсюда». Его протащили через строй дружинников на лестничную клетку, а потом на улицу к автобусу. Прямо в автобусе стали допрашивать, а подполковник, командовавший операцией, бросил ведущему допрос: «Дай ему статью 191 часть 2». Это – сопротивление властям с насилием против милиции. Наказание от одного до пяти лет[34]. В этот день задержали еще троих участников. Им дали по пятнадцать суток.

5 августа 1981 года ленинградский городской суд приговорил Леина к двум годам исправительных работ «на химии» в небольшом сибирском городке Черногорске, в 6000 километров от Ленинграда.

Свердловск

21 сентября 1981 года в Свердловске по обвинению в распространении антисоветской литературы были арестованы Владимир Ельчин и Лев Шефер. В поисках источников этой литературы власти провели обыски в квартирах видных отказников в Москве, Ленинграде, Новосибирске и Вильнюсе. Лев Шефер писал стихи, песни и брошюры на разные темы. С 1981 года вместе с Ельчиным рассылал по почте учебные материалы для изучения иврита, еврейской истории и культуры. Вначале, в предъявленном обвинении, отсутствовал умысел подрыва советской власти (статья 190 «прим» с потенциальным наказанием до 3 лет), однако впоследствии власти решили ужесточить наказание, и в обвинении появился «умысел». Статья обвинения соответственно стала 70-й (до семи лет лишения свободы и пяти лет ссылки). Свердловский городской суд приговорил Ельчина и Шефера к пяти годам лишения свободы.

Новосибирск

В сентябре 1982 года в Новосибирске был арестован активист Феликс Кочубиевский. Среди отказников он был известен по прекрасно написанной и изданной в самиздате работе по правовым вопросам отказа. Он много писал в официальные советские инстанции, помогал другим. Кочубиевского обвинили в «систематическом распространении заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй». 10 декабря 1982 года его приговорили к 30 месяцам заключения в исправительно-тру-довых лагерях общего режима. Заключение он отбывал в тюрьмах Новосибирска, Свердловска и Перми, а также в лагере в Соликамске[35].

– Ты стал серьезным исследователем и пользователем советского законодательства, – обратился я к Феликсу.

– Интерес к теме, как ты понимаешь, вынужденный. Я был уже не первым поколением подававших в Новосибирске, но так получилось, что наша квартира стала центром борьбы за выезд. Люди приходили, спрашивали, как быть и что делать. И я решил написать на эту тему статью: сидел в библиотеке, изучал, месяца три у меня это заняло. Я писал под впечатлением работы Альбрехта. В результате появилось «Юридическое пособие о правовых основах выезда из Советского Союза на постоянное место жительства в другие государства». Оно было составлено совершенно в советском стиле. Забавная деталь: когда председатель облисполкома Новосибирска поручил своему юрисконсульту составить справку о советском законодательстве в этой области, он позвонил мне и попросил дать ему это «Юридическое пособие». А из «Белой книги» я узнал, что председатель Комиссии по правам человека американского конгресса имел английский перевод этой моей книжки и рекомендовал ее в качестве документа, по которому можно изучать советские юридические законы. Альбрехту она тоже понравилась.

– Насколько я помню, ты прекрасно владел «советским стилем» и в других начинаниях.

– Мы создали новосибирскую Ассоциацию содействия дружбе народов СССР – Израиля. Это был 79-й год. Пригласили Меира Вильнера в Новосибирск как раз по поводу его награждения Орденом дружбы народов. Все бы ничего, но мы очень быстро избрали почетным председателем общества секретаря обкома. Он ничего не сказал, но меня допросили в КГБ, и замначальника КГБ мотал головой и говорил: «Это вы зря сделали, зря». А что можно сделать? В Конституции записано о дружбе народов, в программе партии записано, а он – депутат Верховного Совета и член ЦК КПСС. Ну, кого еще можно было выбрать почетным председателем? Я говорю: «Что можно исправить? Если бы он написал, что отказывается, так он не пишет. Сказать, что он не достоин, нельзя». Вот так оно и повисло в воздухе. Мы направили все бумаги по регистрации в горисполком, с уставом, программой, все чин чином. А для этого надо было изучить положение о том, как создаются добровольные общества в Советском Союзе. И я взял книжку, в которой описывались все добровольные общества и их регистрации. Оказалось, что существует несколько видов регистрации, в том числе разрешительные, когда ты просишь разрешение, и заявительные, когда ты заявляешь, а тебя не запрещают, значит, ты существуешь. Но потом выяснилось, что заявительные существуют только в научных разработках юристов. И началась такая как бы игра. Они пытаются нам что-то сказать, а мы говорим: «Давайте ваше решение. Если запрещаете – запрещайте».

– Твои сыновья уехали раньше тебя?

– Они уехали в результате моего обращения к Мухаммеду Али (Кассиусу Клею), чемпиону мира по боксу. Это было в 78-м году. Дело в том, что Брежнев принимал Мухаммеда Али, который организовал «Лигу борьбы за достойное существование человека», о чем я прочитал в газете «За рубежом». И он, как там сообщалось, разрешил Али снять кинофильм в Советском Союзе, где он намеревался снять интервью с милиционером, с домохозяйкой и т.д. в разных местах, в том числе и в Сибири. Я написал Мухаммеду Али, что приветствую его желание это сделать и что приглашаю его в Новосибирск: если он хочет снимать интервью с милиционерами, то это он сможет сделать в Новосибирске в ОВИРе, где нарушаются права человека, в частности, право выезда в другие страны, где отказывают без необходимых на это законных оснований. И привел пример: два музыканта – один скрипач, другой пианист. Они никаких секретов знать не могут, так же как не могут знать секретов оба моих сына, один из которых недавно кончил институт, а другой – студент. Я послал это письмо в посольство США с просьбой вручить Мухаммеду Али, а копию, конечно, в облисполком. А первый экземпляр оставил у себя дома. Дело в том, что я написал, что поскольку не уверен, что почта хорошо работает, то отправил несколько экземпляров. Так что не удивляйтесь, если придет несколько писем. А первый экземпляр я не отправил, пусть КГБ его ищет. И началась суетня. Меня вызывают в облисполком и говорят: «Тихо, тихо. Мы сейчас решаем ваш вопрос. Больше никуда не пишите». Они дают разрешение моим сыновьям и обоим музыкантам. Так на этом деле мне удалось добиться разрешения своим сыновьям после полугодового отказа.

– Ты изобретал также какие-то варианты для других людей?

– Вокруг меня было много народа. Люди приходили советоваться. Я советовал, первое время даже им что-то писал. Потом перестал. Жена сказала: «Ты зря это делаешь. Ты рекомендуешь действия, которые ты бы делал на их месте. А следующий шаг они сделают так, как они могут это сделать». И я подумал – действительно, она права.

– Тебя судили по 190-й статье?

– Могли бы, наверное, и по семидесятой, но я все-таки орденоносец и изобретатель, один из основателей института, почетный работник и т.д. Они все это учли и записали в приговоре.

– В тюрьме тяжело было?

– В общем, я прошел достаточно удачно. Уголовники имеют уважение к личности, а статья 190 «прим» была там почетной.

За период, немногим превышающий два года, вплоть до прихода к власти Юрия Андропова в ноябре 1982 года, в СССР было проведено 17 антисионистских процессов. КГБ откровенно демонстрировал, что правила игры меняются. Акцент делался на то, что непримиримых отныне будут не выпускать, а сажать – «или будете вести себя спокойно, или будете в тюрьме». Отказникам во время предупреждений говорили, что выезд в ближайшее время закроют и они проведут остаток жизни в СССР. Награды за активизм в виде разрешений на выезд больше не будет. Арестованных активистов после освобождения также не будут выпускать.

Аресты по традиции сопровождались кампаниями в средствах массовой информации на всех уровнях – местном, региональном или общесоюзном. Применялись и другие методы воздействия. Власти Харькова, например, собрали митинг, на котором объявили, что в Харькове раскрыто сионистское движение и что его члены вскоре предстанут перед судом. А харьковский КГБ потребовал от Полины Парицкой, жены арестованного Александра Парицкого, прекратить деятельность в поддержку ее арестованного мужа, в противном случае угрожали арестовать ее саму. Сотрудник КГБ продемонстрировал ее родителям документы, свидетельствующие о начале судебного дела об отъеме у нее детей. С ее дочкой Дориной говорили на эту тему в школе. Большое число людей прошло через допросы. Многочисленные обыски проводились не только по месту ареста активиста, но и в других городах. Железный занавес вновь со скрежетом опустился перед социалистическим лагерем. Хельсинкский процесс, породивший во второй половине семидесятых годов столько надежд, превратился в арену жестоких словесных столкновений, которые, однако, слабо отражались на судьбе удерживаемых за железным занавесом евреев.

Андропов еще более усилил преследование еврейских активистов, в особенности – преподавателей иврита.