Последние годы правления Картера, провозгласившего права человека краеугольным камнем своей политики, складывались неудачно, причем неудачи преследовали его именно вследствие неразумного проведения этой политики. Как считала профессор Джорджтаунского университета Джин Кирпатрик[1], подход к коммунизму, который игнорировал индивидуальную свободу на идеологическом уровне, должен отличаться от подхода к авторитарным режимам, где нарушения прав человека были скорее отклонением от нормы. Коммунизм, с ее точки зрения, был бόльшим злом. Тех же взглядов придерживался сенатор Джексон. Исламская революция в Иране, в результате которой в январе 1979 года был свергнут относительно либеральный союзник США шах Реза Пехлеви, а к власти пришли радикальные исламисты, захват иранскими студентами американского посольства с сотнями заложников-дипломатов стали наглядными демонстрациями крупных провалов внешнеполитического курса Картера. Еще большим ударом по престижу американской администрации оказалось вторжение СССР в Афганистан. Ноябрьские выборы 1980 года демократ Картер с большим отрывом проиграл республиканцу Рейгану, и в дальнейшем был отнесен к категории наиболее неудачных президентов США.
Рейган, в отличие от Картера, начал проводить по отношению к Советскому Союзу жесткую политику. «После советского вторжения в Афганистан и подавления оппозиционного движения “Солидарность” в Польше Рейган стал исходить из того, что распространение влияния Америки ведет к распространению свободы, подобно тому, как это произошло после войны в Германии и Японии, а распространение гегемонии Москвы с неизбежностью ведет к тирании и стагнации»[2]. Он окрестил СССР «империей зла», и это меткое и хлесткое определение прижилось и стало впоследствии одним из популярных клише международных средств массовой информации. Рейган провозгласил доктрину по сдерживанию коммунистической экспансии во всем мире, что предполагало поддержку движений, выступающих за свержение просоветских и антиамериканских режимов (в Афганистане, Анголе, Вьетнаме, Иране, Кампучии, Эфиопии, Польше и др.). Он начал также новый виток гонки вооружений, справедливо полагая, что экономический потенциал Советского Союза не позволит ему угнаться за США, и это может окончательно подорвать советскую экономику.
Чтобы закрепить за СССР облик империи зла после десятилетия детанта, Рейган активно использовал массовые нарушения в этой стране базовых прав человека. Идеологическое обоснование он нашел в идеях неоконсерваторов – прежних либералов, превратившихся в ястребов холодной войны и видевших в Советском Союзе бесчеловечную систему, с которой нужно бороться так же энергично, как ранее с нацизмом. Среди неоконсерваторов было много еврейских интеллектуалов: Норман Подгорец, редактор еврейского журнала «Комментери» (орган Американского еврейского комитета), Ирвин Кристоль (открывший в свое время Западу речь Хрущева на 20-м съезде), Мидж Дектор. Их кумиром был Генри Джексон[3]. Республиканец Рейган не только позаимствовал многое из идей Джексона, он также зачислил в состав своей администрации демократов – сотрудников Джексона, которые прошли идеологическую трансформацию и поддерживали республиканского президента. Ричард Перл, через десять лет после того, как он начал работать юридическим помощником в офисе Джексона, стал помощником министра обороны. Старый друг Перла, Пауль Вольфовиц, стал директором отдела политического планирования в Государственном департаменте. Это стало правительственной политикой [4].
Решимость Рейгана использовать права человека в качестве идеологического оружия против СССР означала, что деятельность еврейских организаций и Израиля в борьбе за наши права в еще большей степени соответствовала общему курсу американской администрации. Попутный ветер мировой политики раздувал паруса, и ужесточение репрессий в Советском Союзе только стимулировало ужесточение реакции еврейских организаций.
Рейган был прагматичным политиком. Продолжался политический процесс в рамках Хельсинкских соглашений, торговые отношения СССР с европейскими странами и США не только не были заморожены, но и успешно развивались. «Во многих случаях Рейган, несмотря на свою антисоветскую риторику, был иногда даже мягче своих предшественников в отношении торговли и кредитов. В период наибольшей враждебности, в начале восьмидесятых годов, советско-американская торговля достигла уровня в 3.8 миллиарда долларов – больше, чем в лучшие годы детанта»[5]. Советскому Союзу еще было что терять.
Мы внутри СССР чувствовали, что нашим сторонникам на Западе удавалось, несмотря на железный занавес и многочисленные преграды, подключить нас к наиболее чувствительным нервным центрам еврейского мира. КГБ прекрасно видел, что наступая на этот нерв, он вызывал незамедлительную и мощную реакцию.
Возможно, этими обстоятельствами можно объяснить определенную сдержанность КГБ в расправе с организованными формами нашего движения и в политике сворачивания эмиграции. Судебные процессы над еврейскими активистами были, конечно, сфальсифицированными, как и прежде, но приговоры носили, по российским меркам, умеренный характер.
В восьмидесятых годах Израиль продолжал играть центральную координирующую роль в борьбе за наше освобождение. Посланники Лишкат-а-кешер в США, Англии, Франции и Латинской Америке координировали деятельность еврейских организаций, лоббирование на правительственном и законодательном уровнях, кампанию в средствах массовой информации. Под рукой у руководителя «Натива»* был своего рода мозговой трест в виде «Центра по изучению евреев СССР и Восточной Европы». Совместно с «Нативом» работал «Общественный совет», осуществлявший постоянную связь с отказниками и подготовку материалов для печати. «Натив», со времени своего основания, вел постоянно обновляемую картотеку активистов, их нужд, картотеку всех желающих получить вызов из Израиля в СССР и Восточной Европе. Через сложную систему непосредственных контактов с помощью туристов и посланников «Натив» обеспечивал постоянный мониторинг ситуации на месте, непосредственную связь с отказниками и их поддержку внутри СССР.
Во главе отдела Советского Союза в «Нативе» в 1981 – 1989 годах стоял Яков Кедми.
– Чем занимался твой отдел в восьмидесятых годах? – спросил я его.
– Обработкой всей информации, которая приходила из СССР. Получение, запись, систематизация, обсчет, аналитика. Скажем, Кошаровский: что собой представляет, что с ним происходит, посылать к нему людей или нет, если посылать, кого именно и с каким посланием, что привезти кроме этого, зачем. До меня аналитики как таковой на службе не было. Когда я написал первый аналитический отчет, меня спросили, для чего я это делаю. «Ну, хотя бы для себя, – говорю, – я же должен понимать, что означает вся та информация, которая у меня скапливается». Надо сказать, что Нехемия Леванон (глава «Натива») и его ближайшее окружение имели довольно слабое понимание того, что происходит внутри СССР. Где то на уровне «Нью-Йорк таймс». А источников информации было много: отказники, активисты, телефонные разговоры, туристы, посланцы, газеты, дипломаты…
Арье Кроль, ветеран Лишкат-а-кешер, кибуцник и общественный деятель, выстроил гибкую и эффективную систему подготовки и отправки посланников в СССР. Эта система опиралась на еврейские молодежные движения, на израильтян с двойным гражданством, проживающих как в Израиле, так и в других странах, на евреев, проживающих в разных странах, и на многочисленных друзей Израиля среди христианских общин Швеции, Норвегии и Дании. Руководителем отдела Северной Европы у Арье Кроля был Эйтан Сат – кибуцник, офицер запаса и уроженец страны с корнями в российской черте оседло-сти. Перед занятием этой должности Сат в течение пяти лет работал добровольцем в Общественном Совете в поддержку совет-ских евреев под руководством Давида Приталя.
– Как вы оказались на этой работе? – спросил я Эйтана Сата.
– Я был знаком с Арье Кролем и Нехемией Леваноном. Они тоже кибуцники. В кибуце я работал в коровнике, это мое любимое занятие. А в армии я служил в разведке, офицер запаса, полковник.
– Чем вы занимались в Общественном Совете?
– В основном персональной опекой над вашими активистами и отказниками в системе кибуцов. Наш кибуц взял опеку над Фульмахтом. Мы писали письма отказникам, поддерживали с ними связь. Когда я сказал, что готов брать на себя более серьезные задачи, мне поручили организовывать вызовы для желающих. В «Нативе» я тоже вначале работал на добровольных началах, т.е. мой кибуц согласился с тем, чтобы я там работал без зарплаты.
– Как вы начинали работу с посланниками?
– Я сказал, что вначале сам должен поехать, чтобы понять, с чем столкнутся люди, которых я буду посылать. Это из армии. У нас командиры идут впереди. Меня отправили в составе израильской делегации на книжную ярмарку в 1979 году. Это было волнующе. Павильон был постоянно заполнен. Люди стояли в очереди по четыре в ряд. Мы позаботились о том, чтобы наш павильон был большой. Каждый из нас был окружен десятками людей – целый день. Мы выходили с ярмарки каждый день с рюкзаком книг за спиной и встречались с отказниками. За десять дней нашего пребывания мне удалось провести около двадцати встреч с отказниками. Но перед поездкой я прошел двухгодичный курс по советологии и положению евреев в СССР, так что был готов. Тогда мы с тобой не встретились. Ты в это время вел учительский семинар в Коктебеле.
– Когда вы начали руководить отправкой посланников?
– По возвращении из Москвы я принял дела от моего предшественника Моше Инбара, с которым мы были давно дружны, и сразу приступил к работе в Лондоне. Семья была уже там. Это был сентябрь 1979 года. Я проработал в этом качестве до начала 1982 года. Базой моей работы были европейские страны: Англия, Бельгия, Голландия, Швеция, Швейцария. В каждой из них у меня был один или два помощника, помогавших мне в поиске кандидатов для поездки. Это были, как правило, представители Гистадрута или молодежных движений в этих странах: Абоним, Бней Акива, Дрор, Аноар Ациони, Шомер Ацаир.
– Вам пришлось что-то менять после вторжения Советов в Афганистан?
– На нас это никак не повлияло. Даже в самой России информация о военных действиях была очень ограниченной: русские не испытывали особой гордости от того, что они делали в Афганистане. И потом, мы занимались только евреями Советского Союза. Мы не занимались Советским Союзом.
Со второго по девятое сентября 1981 года в Москве проходила третья Международная книжная ярмарка. Израильский павильон пользовался невообразимой популярностью у советских евреев, хотя несколько книг национального содержания цензоры конфисковали [6].
«Состав израильской делегации определял Арье Кроль, ответственный в «Нативе» за подготовку и отправку в СССР посланников «Натива» и туристов. В израильскую делегацию вошли пять человек: Рафи Нееман, Давид Сорек, Арье Ахарони, Ерухам Голан и Сара Шарон. Сара Шарон, которую мы любовно называли «наша Сареле», была известной израильской певицей. Ее выступления перед отказниками пользовались огромным успехом. Остальные члены делегации тоже практически ежедневно встречались с отказниками, иногда разбиваясь на группы, чтобы успеть в несколько мест одновременно» [7].
– В 81-м началась волна арестов. С туристами не было осложнений? – спросил я Эйтана Сата.
– После Олимпиады стало труднее на московской таможне. Я уверен, что власти и раньше знали, что мы привозим, но они также знали, что мы не собираемся им как-то вредить. Труднее стало оторваться от группы Интуриста, приходилось всякий раз сочинять истории о том, почему мы не пошли на экскурсию: то живот болит, то голова, то еще что-то. Но они понимали, конечно. Были и более сложные периоды. Бывало, наших посланцев избивали. Мы инструктировали в таких случаях жаловаться в Интурист и в милицию. Но там им обычно говорили: «Не ходите в такие неустановленные маршрутами места, не будете попадать в истории». Наши посланники знали, что может с ними случиться: что могут быть неприятные проверки в аэропорту, что иногда могут вызвать на беседу или допрос, побить в темном переулке. Это было возможной составной частью поездки. Но, в конечном счете, максимум, что могло с ними случиться, когда хватали на «горячем» – это высылка из страны первым же самолетом. Иногда, правда, первый же самолет привозил их не домой, а в другую страну, но это были мелкие пакости. Когда мы увидели, что из Англии мы не в состоянии провезти ни одной книги, мы стали работать с симпатизирующими Израилю христианами из скандинавских стран. Советские власти довольно долго не могли выйти на этот канал. Были случаи, когда мы снимали целый туристический кораблик на 10-20 семей в Ленинград, Ригу или Таллин и загружали его большим количеством книг. Корабль стоял, скажем, три дня в Ленинграде. Утром туристы выходили на прогулку в город и возвращались поздно вечером. Выходили с рюкзаками, полными книг, и навещали Зеличенка, Родомысельского и других. Чаще они посещали людей менее известных.
– Христиане с легкостью соглашались на это?
– Зачастую они были более фанатичны, чем наши ортодоксы. Они поддерживали и поддерживают Израиль до сих пор. Христиане – сторонники Израиля говорят: «У нас в священных книгах написано, что только после того, как последний еврей приедет в Израиль, придет Мессия».
– В Советском Союзе проводилось довольно много международных научных конференций.
– Да, на каждую конференцию по биологии, политологии, географии, психологии Арье Кроль посылал своих людей. Но чтобы сохранять возможность для израильских ученых в дальнейшем участвовать в таких мероприятиях, участники научных конференций не везли с собой книги или вещи. Они могли передать важную информацию активистам или прочитать лекцию на семинаре отказников. Часто русские не давали израильским ученым въездные визы. Тогда наши друзья в Америке договаривались с американцами, и те отказывались принимать участие в конференции, если израильтяне не будут допущены.
– Вы как-то пытались направлять деятельность активистов?
– Нет, скорее ограждать их от возможных опасностей. Я получил воспитание в армии. У нас принято, чтобы командир шел впереди своих солдат. Но когда он не может сделать это, как в случае с вами, солдаты и офицеры на месте принимают решения сами. Они лучше видят ситуацию. С моей точки зрения, вы были нашими солдатами, и вы должны были говорить нам, в каких рамках лучше действовать, какие границы не переступать и где открываются новые возможности.
– У израильских посланников было двойное гражданство?
– В начале восьмидесятых мы посылали слишком много евреев из других стран, не израильтян. Но я чувствовал, что посланники из галута – это не совсем то, что нужно в данной ситуации. Я хотел добиться, чтобы посылали в основном израильтян с двойным гражданством, однако Нехемия Леванон не принял мое предложение. Он сказал, что это может разрушить всю программу. Тогда я ушел. В 82-м году меня сменил Цемах Яакоби.
– Сколько всего людей ты отправил в СССР за время работы в Лондоне?
– Около восьмисот. Это без Америки.
– Это почти каждый день?
– Мы отправляли парами. Минимум две пары в неделю. Каждую пару нужно было отобрать из предложенных кандидатов, проинструктировать, снабдить всем необходимым и после поездки принять от них отчет. В основном это делал я. Когда я не мог быть одновременно в нескольких местах, это делал мой помощник.
– Где определяли маршрут?
– В Израиле, в «Нативе». Были стандартные маршруты, которые осуществлял Интурист. Мы пользовались ими или делали свой частный маршрут.
– Чем снабжали туристов?
– Это зависело от нескольких обстоятельств. Если это был человек, способный прочитать лекцию или провести серию важных встреч, его загружали меньше. Некоторые просто перевозили книги и вещи. Приходили, оставляли и уходили. Было много учебной литературы – словари, учебники, пленки, диапозитивы, были книги издательства «Библиотека-алия» по-русски, книги по заказу учителей иврита или руководителей семинаров, продукты и лекарства по заказу – в основном, для семей узников, много джинсов на продажу.
– Насколько я знаю, ты потом снова вернулся к этой работе. Когда это произошло?
– В 86-м году Арье Кроля должны были сменить. Тогда во главе «Натива» стоял Давид Бартов. Он пригласил меня занять его место. Я ему сказал: «В моем отчете о проделанной работе есть предложения на будущее. Если ты с ними согласен, я готов. Если нет, я предпочту остаться в кибуце со своими коровами. Мне с ними хорошо». Он согласился. С тех пор каждые полгода в СССР выезжали 60-70 израильских пар с иностранными паспортами. В их паспортах было, тем не менее, указано их место жительство в Израиле.
– Что добавило тебе руководство всей системой посланников «Натива» по сравнению с прежней работой?
– Мало что добавило, поскольку я был знаком с системой по прежней работе. Кроме того, мы гораздо меньше отправляли теперь туристов из США или Мексики. Мы, практически, перестали посылать американцев. Оставили немного места для членов молодежных организаций, и то скорее в воспитательных целях, нежели из практической необходимости. В Европе мы использовали местных туристов в основном для доставки материалов – прийти, оставить и уйти. Я не хотел, чтобы они выполняли какую-то другую работу. Встречи и лекции делали израильтяне.
– Трудно было найти людей для поездок?
– Совсем нет. Труднее было сказать кому-то, что он не подходит для поездки.
– Сколько лет ты работал в новом качестве?
– До открытия ворот в 89-м году. К середине 89-го года на руках у людей было уже около двухсот тысяч разрешений. Тогда я пошел к Арье Кролю и сказал: «Нельзя допустить, чтобы волна алии прошла мимо кибуцов». В 85-м – 86-м годах кибуцное движение пережило серьезный кризис, вызванный гиперинфляцией. В кибуцах стояли пустыми десятки квартир, пустовали детские сады, а в стране назревал дефицит жилья. Мы с Арье построили план «Первый дом на родине». По этому плану каждый кибуц принимал по 10-15 семей для первичной абсорбции.
– Прошло более двадцати лет с тех пор, как ты оставил работу в «Нативе». Что осталось в памяти?
– Для меня было честью принимать участие в этой борьбе, и я испытываю определенную гордость за тот успех, которого мы вместе достигли. И, возможно, это прозвучит для тебя странно, но я продолжаю чувствовать ответственность за вас, за то, как складывается ваша судьба в Израиле.
Эйтану Сату сейчас семьдесят пять. Он по-прежнему подтянут и энергичен, и продолжает работать в коровнике. Его слова об ответственности – не фигура речи. Он интересуется судьбой тех, с кем работал в далеких восьмидесятых, всегда готов прийти на помощь в беде, его дом в кибуце открыт для них.
Общественный Совет в поддержку советских евреев был создан «Нативом» в 1970 году для выполнения функций, которые в силу специфической природы «Натива» ему самому выполнять было неудобно. Эти функции включали публичную борьбу за право советских евреев на репатриацию, координацию действий с другими общественными организациями, лоббирование среди общественно-политических элит западных стран, помощь в абсорбции новоприбывших и многое другое. Инид Вертман, репатриировавшаяся в Израиль из США в 1977 году после того, как в течение ряда лет руководила в качестве сопредседателя общеамериканским Объединением в поддержку евреев СССР, работала добровольцем в Совете с 1978 по 1993 гг. Я познакомился с ней в 1973 году, и до сих пор нас соединяет крепкая дружба и некоторые общие проекты, включая написание этой книги.
– Как вам удавалось осуществлять столь амбициозные цели? – спросил я Инид.
– В отношении лоббирования нам помогало то, что Израиль – Святая Земля, и здесь нередки влиятельные гости со всего мира. Всякий раз, когда в страну приезжали конгрессмены, сенаторы, члены парламентов, представители высших эшелонов власти, включая руководителей правительств, мы старались дать им информацию по разделенным семьям, узникам Сиона, отказникам, знакомили их с друзьями этих людей и стремились убедить их бороться за то, чтобы эти конкретные люди могли эмигрировать в Израиль. Мы обращались также к представителям иностранных государств в Израиле.
В отношении персональной опеки, я, например, взяла персональную опеку о тебе, Юлий, и твоей семье. Как ты помнишь, у меня был с вами регулярный телефонный канал. Я стала адресом для всех, кто хотел что-то узнать о вашей семье, а когда вы приехали, я помогала вам на первых порах абсорбции. Я вам об этом не говорила, но когда вы были в отказе, я написала обращение ко всем послам, находящимся в Израиле, с просьбой поддержать вашу просьбу о выезде после стольких лет отказа. То же делали другие работники Совета и многочисленные добровольцы, которых он мобилизовал. Совет также выпускал плакаты о всех узниках Сиона, брошюры об отказниках и узниках Сиона.
Информация являлась, пожалуй, наиболее важной частью нашей работы. Мы получали ее из самых разных источников. Прежде всего, это, конечно, «Натив» и его возможности. Но мы сами с помощью бывших активистов тоже вели регулярные телефонные разговоры с отказниками в СССР, получая информацию в режиме реального времени. Мы просматривали прессу и публикации на нескольких языках. Помогая отказникам на первых порах абсорбции, мы также опрашивали их об общей ситуации и о положении дел с различными группами активистов и с отдельными отказниками. У нас работало несколько русскоязычных журналистов, которые также имели прямую связь с отказниками и писали отчеты и статьи. Что мы делали со всей этой информацией? Мы распространяли ее устно и письменно, используя все доступные нам средства коммуникации. Мы выпускали собственные периодические издания, которые распространяли с помощью еврейских организаций и журналистов по всему миру.
Группа бывших активистов, включая Алекса Фельдмана, Рафаила Нудельмана, Александра Воронеля, Давида Мааяна и других выпускала русскоязычный журнал «Сион», который в 77-м году разделился на «Сион» и «22». «Сион» выходил раз в квартал. Раз в два месяца мы выпускали «Научный бюллетень», который сообщал новости, печатал аналитические статьи и репортажи о деятельности организаций в поддержку советских евреев в Израиле и во всем мире и давал информацию из СССР об отказниках и узниках Сиона. После «Научного бюллетеня» мы стали издавать журнал «Советские евреи в фокусе внимания» с меньшей рефлексией и большей фактологией в подаче материала. Мы рассылали его в дипломатические представительства и иностранным журналистам в Израиле, активистам движений в поддержку советских евреев, а также лидерам еврейских общин и политическим деятелям по всему миру.
С 1976 года мы приступили к выпуску ивритоязычного ежегодника «Евреи СССР»[8] под редакцией Давида Приталя и Людмилы Цигельман, в котором стремились к подаче материала на грани науки и публицистики. Раз в две недели мы выпускали «Странички информации», которые распространялись среди подписчиков, а также рассылались активистам, журналистам и политикам в Израиле. Ежеквартально мы издавали также журнал «Факел», где печатались очерки, аналитика и информация о советских евреях. Мы издавали книги и плакаты для организации «Матери за свободу семей с детьми», делали плакаты и брошюры для разделенных семей, готовили краткие биографические очерки отказников и узников Сиона и рассылали их еврейским организациям по всему миру. Мы посылали сообщения для прессы в «Джерузалем пост», «Маарив», «Едиот», «Ха-Арец» а также в Еврейское телеграфное агентство. Мы готовили передачи на русском языке.
– Инид, добровольческие организации на Западе жаловались, что «Натив» не делится с ними информацией и был пассивен в публичных действиях.
– Это не совсем верно. Общественный Совет – детище «Натива», и он делился информацией с добровольческими организациями, как старыми, так и вновь создаваемыми. Мы сотрудничали, например, и с Центром информации, созданным бывшими активистами в Израиле, и с «Маозом» Голды Елиной в Израиле. Мы посылали информацию и «Студентам»*, и в «35»*, и в «Юнион»*. Мы также устраивали демонстрации протеста самостоятельно и совместно с другими добровольческими организациями в Израиле. Не забывай, что я сама много лет была добровольцем, руководила добровольческой организацией в США и сохранила много личных связей с активистами, с которыми сотрудничала ранее. Это верно, что я не докладывала руководству, кому я отправляла информацию, но, с другой стороны, от меня этого никто и не требовал.
В отношении демонстраций нужно помнить, что в Израиле не было советской дипломатической миссии и других представительств. Мы не могли выйти с демонстрацией протеста напротив, скажем, представительства Аэрофлота, и это привлекало меньше внимания. Но мы делали много демонстраций, митингов и собраний, связанных с арестами и другими преследованиями. Мы также помогали с организацией демонстраций, которые устраивали родственники и друзья узников Сиона и активистов. Мы также устраивали выставки, посвященные активистам, одновременные бриты и бар-мицвы детей в Израиле и детей активистов в СССР.
– Вы отправляли информацию в Советский Союз?
– Да. Мы посылали отказникам также много писем, приветственных открыток, информацию о праздниках.
– Сколько людей работало в штате Общественного Совета?
– Около десяти. Но у Совета было много добровольцев. Я, например, основала в Иерусалиме группу добровольцев-израильтян, поскольку чувствовала важность их связи с отказниками. В этой группе было около двадцати человек. Они также принимали участие в наших демонстрациях. Кстати, я основала эту группу до того, как присоединилась к деятельности Общественного Совета. Мы поддерживали связи с сотнями друзей и родственников отказников, живших в Израиле, собирали с их помощью информацию, поддерживали и постоянно обновляли файлы на отказников. Мы все вместе затем присоединились к Совету. Через эти связи Совет помогал родственникам и друзьям отказников писать обращения к главам государств, политикам, журналистам и группам поддержки борьбы советских евреев в разных странах.
– В других городах тоже были группы добровольцев?
– Да, в некоторых были.
– Инид, у тебя были какие-то определенные функции в Совете или как доброволец ты могла делать то, что пожелаешь?
– Никто не ограничивал. Но у меня были и вполне определенные обязанности. Я на протяжении многих лет была координатором Комитета ученых, который занимался учеными-отказниками. Мы собирали информацию об ученых-отказниках и устраивали им контакты с академическими институтами, научными организациями и отдельными учеными в Израиле и за границей, стремясь убедить их поддержать своих коллег-ученых. Мы стремились привлечь внимание к положению ученых-отказников и устраивали разъяснительные кампании на международных научных конференциях. Например, если это была конференция по химии, мы просили участников поддержать их коллег-химиков в отказе. То же в отношении биологов, физиков, математиков и т.д. Мы снабжали израильских ученых информацией об их коллегах-отказниках перед тем, как эти ученые выезжали на международные конференции за границей. Академические институты в Израиле взяли покровительство над научными семинарами отказников. Комитет ученых, возглавляемый крупным физиком Ювалем Нееманом, посылал научные материалы для этих семинаров. В Израиле ученые-репатрианты получали поддержку в трудоустройстве в университетах и исследовательских центрах.
– Помимо Комитета ученых, в Совете были еще какие-то отделы?
– Была также Секция писателей и журналистов, которая делала то же, что и научная секция, только по отношению к писателям в отказе. Когда предоставлялась возможность, эта секция публиковала в Израиле произведения писателей-отказников, которые не давали публиковать в СССР. Она привлекала внимание израильской публики к этим писателям в то время, когда они были в отказе, а также по их прибытию в Израиль. Кроме того, она помогала в первичной акклиматизации в израильском обществе. Была у нас Молодежная секция. Она проводила семинары, лекции и дни знаний в школах и связывала израильскую молодежь с молодежью в отказе. Была еще Кибуцная секция, которую возглавлял Эйтан Сат. Она занималась опекой кибуцев над отказниками и узниками Сиона, и по прибытии кибуцы помогали своим подопечным с первичной абсорбцией.
– Работы вам хватало.
– Да. Мы еще устраивали торжественные встречи видных отказников и узников Сиона, читали лекции различным группам по всему Израилю, устраивали собрания солидарности. У нас были собраны фотографии отказников, и мы везде их раздавали. С благословения министерства образования Общественный Совет подготовил что-то вроде учебного пособия на иврите, которое повсеместно использовалось для ознакомления с темой. Параллельно с Общественным Советом и в тесном контакте с ним в основных западных странах существовали подобные организации, использовавшие аналогичные методы с учетом местной специфики.
Помимо финансируемых правительством организаций, в Израиле, в 80-х годах, действовало несколько добровольческих групп: «Маоз» Голды Елиной, «Отпусти народ мой» Эдуарда Усоскина, «Образовательный и информационный центр советских евреев» («Центр»), религиозный «Шамир» и другие. Из «Центра» вырос «Сионистский форум» Щаранского, а затем и первая прошедшая в Кнессет партия русскоязычных иммигрантов «Исраэль ба-алия». «Центр» создали несколько активистов алии. Три друга, три московских активиста, Шмуэль Азарх, Юрий Штерн и Александр Шипов выехали из СССР в 1981 году, что можно считать большим везением, поскольку выезд в эти годы был уже большой проблемой. Разогретые предыдущей борьбой, они уже не могли остановиться и сразу начали действовать.
– Нам повезло, мы трое приехали практически одновременно, – рассказывал мне Шмуэль Азарх – В Израиле к нам присоединились Володя Глозман и Иосиф Менделевич. Володя Глозман не был из новоприбывших, он выехал где-то в 1972 –1973 годах, но его сестра, Катя Юзефович, сидела в отказе, и она, как и мы, была связана с детским садом.
– Володя, – обратился я к Владимиру Глозману, – ты к моменту создания «Центра» уже десять лет был в стране. Вы до этого чем-то занимались?
– Конечно, но до этого рамки были неформальные. Это называлось «Друзья и родственники», т.е. разделенные семьи и друзья тех, кто остался в России. У нас были встречи, но организация не была зарегистрирована.
– И тоже «бодались» с Лишкат-а-кешер?
– Главный момент разногласий был в подходе к публичным действиям. Они были против.
– Запад действовал в открытую уже давно. Вы требовали, чтобы Израиль действовал публично?
– Лишкат-а-кешер по возможности тормозила публичные действия и на Западе. Ее глава, профессор Иегуда Лапидот, сменивший Нехемию Леванона, был явным сторонником тихой дипломатии.
– Кому принадлежала идея создания Информационного центра? – спросил я Шмуэля Азарха.
– Скорее всего, это было коллективное творчество. Но движущей силой была Лишкат-а-кешер, которая не давала нам работать. Мы еще из Москвы передали обращение к очередному съезду КПСС, основным автором которого был Юра Штерн. Под этим обращением было огромное количество подписей, но оказалось, что обращение лежит в Лишкат-а-кешер под сукном.
И тогда мы на свои стипендии опубликовали его в «Джерусалем Пост». Еще одной зоной конфликта была нешира – выезд не в Израиль. Когда мы уезжали, мы все были против неширы, но приехав в Израиль и обсудив этот вопрос, мы решили не бороться с людьми, которые еще сидят в России. Лишкат-а-кешер требовала активной борьбы, а мы отказались, и возник напряг, который продолжался довольно долго. Это все шло по нарастающей. Потом к нам подключилась Дина Бейлина.
– Тоже против Лишкат-а-кешер?
– Да. И она вывела нас на более тесные контакты с американским «Юнион». Мы начали тесно работать с Морисом Шапира из «Юнион» и с Ритой Эккер из «35». Тогда же появилась Инид Вертман. Она была уже несколько лет в Израиле. Инид познакомила нас с Ленни Шустером, который был тоже иммигрантом из Филадельфии. У него был какой-то магазин. Он дал нам 500 долларов. Это были первые деньги, которые мы получили. Я сказал тогда: «Ребята, мы в деле». Мы зарегистрировались и начали работать как организация. Это был 83-й год.
– Володя, в «Центре информации» были в основном москвичи? – обратился я к Глозману.
– Среди пятерых учредителей были в основном москвичи. У нас не было формального членства. Реальное число активистов было намного больше. Мы занимались всеми городами, но основной упор был на Москву и Ленинград, что соответствовало и уровню активности в городах.
– После того, как Щаранский вышел в феврале 1986 года, вы попытались привлечь его?
– У нас были рабочие отношения с Авиталь, и в каком-то смысле они переросли в отношения с Натаном.
– Он не стал членом «Центра»?
– Ему и не предлагали этого. Была попытка, еще до него, создать общую организацию из шести разных организаций, включая сам «Центр». Эта попытка предпринималась в 85-м – 86-м годах, и она происходила не в связи со Щаранским. Были переговоры с иерусалимским отделением «Объединения олим», связанным с партией «Авода», с русским подразделением «Ликуда», с русским подразделением «Тхии», с религиозным «Шамиром» и еще одной религиозной организацией.
– Стратегия «Натива» заключалась в том, чтобы наращивать давление на советское руководство со стороны стран Запада. Она исходила из непродуктивности собственно израильских демаршей, тем более публичных, в связи с истерически враждебным отношением советского руководства к Израилю. Вы эти элементы учитывали?
– Наши действия никогда не строились как некие изолированные. Такие действия, кстати говоря, были и невозможны. Мы выстраивали действия с привлечением разных западных факторов, но с тем, чтобы было ясно, что источник их в Израиле, и чтобы это были публичные действия. Мы сотрудничали с «35» и с «Юнион», были контакты и с нью-йоркской «Нешенел конференс», которая была частью истеблишмента, но держала себя достаточно независимо. Вот, скажем, по поводу предоставления израильского гражданства отказникам: хорошо это или плохо? Было заседание правительства, на котором должен был докладывать глава Лишкат-а-кешер Лапидот. Мы обошли канцелярии всех министров и передали через них каждому члену правительства папку, в которой было написано, какие вопросы следует задать Лапидоту, что он ответит и почему это неправда. Несколько министров воспользовались этими вопросниками, и Лапидот ушел сильно сконфуженным. Это был сильный ход – конец 85-го года. Среди членов Кнессета мы много работали: с религиозными и светскими, с левыми и с правыми.
– Ты гуманитарий, то есть у тебя было больше шансов разобраться в израильском обществе.
– Тема проблематики израильского общества и конфликтного положения в нем выходцев из СССР меня серьезно занимала. Был отрицательный имидж русской алии: вилла, «вольво», Дизенгоф – Арлозоров. Все инженеры и пианисты, а к станку никто не идет. Я видел в создании сильной организации путь для решения этих вопросов. Организации не в масштабах «Центра», а более крупной, общей организации. Эта организация была в дальнейшем создана на базе Сионистского форума.
– Объединять представителей разных партийных групп в одной организации – дело неблагодарное. Они – люди зависимые.
– Я-то как раз видел это не как партийную, а как общественную задачу. Имея партнеров вне партии, они могли иметь дополнительные рычаги давления внутри собственных партий. Но это не получилось, ни тогда, ни через Форум.
– Володя, какие отношения были у «Центра» с Общественным Советом?
– У «Центра» были очень хорошие отношения с Рут Барон и некоторыми сотрудниками Общественного Совета, когда она была руководителем этой организации, а с приходом Хаима Чеслера это превратилось, в плохом смысле слова, в политический конфликт между нашими организациями, как только в Израиле умеют это делать. Была настоящая грызня.
– Как ты оцениваешь роль «Центра» в мировом движении в поддержку советских евреев?
– Добровольческие организации воспринимали нашу деятельность как продолжение той, которой мы занимались в отказе. Мы видели себя их партнерами. До какой степени они видели нас своими партнерами, трудно сказать, поскольку, будучи их партнерами, мы должны были обращаться к ним с нашими потребностями.
– Вы, видимо, предоставляли им точную информацию?
– Да, информация у нас всегда была свежая, оперативная и точная. Важно отметить роль Саши Шипова в организации информации. Он ввел эффективную каталогизацию, ведение дела на каждого отказника. У нас были хорошие компьютеры и хорошие программы. У нас появился факс, когда его еще не было в Лишкат-а-кешер, и мы, получив какую-то информацию, тут же распечатывали ее и пересылали факсом всем этим организациям. Сейчас факс уже выходит из употребления, а тогда, в 83-м году, это техническое новшество позволяло действовать намного быстрее других. Схема получения информации включала звонки, опрос родственников и знакомых в Москве и Ленинграде, а также тех, кто был связан с этими двумя городами.
– Аналитикой занимались?
– Да, но это не было результатом коллективной работы. Чаще кто-то брался написать доклад, другие смотрели, высказывали свои соображения. Был такой яркий эпизод во время встречи в Рейкьявике между Рейганом и Горбачевым в конце 86-го года. Мы привезли туда Узи Ландау, людей из Общественного Совета, выставили стол и устроили публичное чтение Торы напротив того места, где они заседали. Это привлекало внимание, было много прессы.
– Работа со средствами массовой информации была основным направлением вашей работы?
– И да, и нет. Сбор и проверка информации, второй источник, распределение и архивирование, т.е. такое ведение дел, которое позволяло бы эту информацию быстро извлекать, но и работа с прессой была, конечно, важной частью нашей работы.
– Потребовалось много времени, – добавил Азарх, – чтобы создать хорошую репутацию. К концу существования «Центра» он был признан всеми. Я имею в виду журналистов. Они знали, что мы даем проверенную информацию, и нам доверяли – и израильские, и зарубежные СМИ. Этим занимался Юра Штерн – он был прирожденный довер*.
– Да, – продолжил Глозман, – но была и работа с политиками, в том числе индивидуальная, встречи и работа с людьми. Было много на-ших собственных демонстраций,
на которые приходили друзья и
родственники.
– Демонстрации в Израиле?
– Да. Вот, например, приехал из СССР цыганский хор, и мы узнали, что Перес на него идет. Мы устроили демонстрацию против Переса с плакатами: вот ты пляшешь с цыганками и топчешь при этом наших отказников.
– Дипломатических отношений с Союзом в то время не было.
– Да, а хор приезжал. Иногда наши парламентарии ездили. Однажды мы набросились на Йоси Сарида: он поехал в Москву и пошел в Большой театр, а с отказниками встретиться времени не нашел.
– У вас было помещение? – спросил я Азарха.
– Нам какой-то американец дал место в спортивном клубе, на улице Гистадрут. Это был его клуб. В нем смотрели спортивные фильмы, а когда не смотрели, мы там заседали.
– Вы выпускали бюллетень, Шмуэль?
– Вначале – нет. Потом, в конце 83-го года, я поехал знакомиться с «Юнион»: они меня пригласили. К этому времени к нам подключился Мартин Гилберт.
– Мартин Гилберт – это истэблишмент.
– С нами потом работали многие из истеблишмента. Женя Интратор, например, работала.
– А Лишкат-а-кешер вас так и не приняла?
– Приняла, в конце концов. Мы стали как бы первыми равными партнерами в Брюссельской конференции, потому что до этого они приглашали в первую очередь тех отказников, которые выступали в качестве дрессированных медведей. А мы дрались и боролись и добились того, что стали членами Брюссельской конференции.
– В чем выражалось ваше равноправие, Шмуэль?
– Нас приглашали на все заседания, у нас было право голоса. Однажды, я уже не помню точно, это был 84-й или 85-й год, мы отмечали день рождения Щаранского. Мы готовили это мероприятие и пригласили коллег участвовать на паритетных началах. Они говорят: «На паритетных, тогда и деньги давайте на паритетных». Этот экзамен мы выдержали.
На международной арене существовало несколько форумов, которые стали источниками серьезной головной боли для руководства СССР в связи с еврейским вопросом.
Одним из основных стал Хельсинкский процесс, деятельность которого не была остановлена новой волной холодной войны. Наоборот, он стал ареной горячих споров между Востоком и Западом. «Существенной частью Хельсинкского процесса, возможно, даже более важной, чем сам Заключительный Акт, был форум, который это соглашение создало. Представители стран, подписавших Заключительный Акт, должны были регулярно собираться и обсуждать исполнение положений Акта участниками соглашения. Вначале была оговорена лишь одна такая встреча – в Белграде, но она создала прецедент для последующих встреч. На таких форумах могли публично обсуждаться проблемы советских евреев вместе с другими вопросами по правам человека»[9]. На 1980 год была намечена такая встреча-конференция в Мадриде. Поначалу раздавались голоса, призывающие бойкотировать ее подобно бойкоту Олимпийских игр в Москве. Однако победила точка зрения, что лучше осуществлять взаимное обсуждение ситуации, чем совместно уходить от сложных проблем, тем более что вопросы прав человека находили широкий и положительный отклик в странах Восточной Европы[10].
Мадридская конференция открылась 11 ноября 1980 года и продолжалась до сентября 1983 года. Демократ и прекрасный дипломат Макс Кампельман, получивший назначение еще в годы правления Картера, разделял взгляды Рейгана на Советский Союз как на «империю зла». Он остался председателем американской делегации в ранге посла и превратил Хельсинкский процесс в то, чем он, возможно, должен был быть с американской точки зрения – в инструмент холодной войны за права человека. Вместо инструмента советской пропаганды хельсинкские механизмы стали инструментом свободы и прав человека. В своем заявлении Кампельман открыто осудил и вторжение в Афганистан, и арест Браиловского, и другие нарушения прав человека. Более того, он позаботился о том, чтобы его заявление получило наибольшее освещение в прессе. Резкое сокращение разрешений на выезд было интерпретировано им как сознательное манипулирование эмиграцией в политических целях[11]. «Под председательством Макса Кампельмана в течение первых шести недель Мадридской конференции американская делегация представила 65 случаев нарушений прав человека в СССР, включая почти все наиболее известные случаи отказников. В течение последующих двух лет она привела дополнительные 250 случаев нарушений»[12].
На первой Хельсинкской конференции в Белграде, проходившей с октября 1977 года по март 1978 года, неправительственные организации еще не играли значительной роли. Авторитарный режим в Югославии не способствовал проведению открытых демонстраций или активного лоббирования, да и суть и характер конференции еще не были до конца осознаны. На конференции в Мадриде обстановка была иной. Французская «Ле Монд» вышла в день открытия конференции в Мадриде с многозначительным заголовком: «Город диссидентов». Испанская столица стала магнитом для диссидентов и демократов из стран Восточной Европы вместе с их сторонниками и борцами за права человека на Западе. Жены и родственники советских узников Сиона и отказников смешивались на митингах, демонстрациях и пресс-конференциях с представителями неправительственных ор-ганизаций. Их обращения и плакаты, аудио- и видеоматериалы, книги и брошюры были повсюду[13].
«Ко времени Мадридской конференции, – вспоминал генеральный директор Национальной конференции в поддержку советских евреев Джерри Гудман, – мы уже более десяти лет работали над развитием отношений с администрацией в Вашингтоне. У нас был хороший задел, и грех было не воспользоваться этим в Мадриде. Для работы с членами делегаций на уровне лоббирования и для работы с прессой мы привезли в Мадрид лучших профессионалов. Мы сняли в Мадриде квартиру, чтобы Билл Кори, я и другие могли приехать и остановиться в ней на пару недель. Наша задача состояла в том, чтобы оказывать постоянное давление как на дружественные нам, так и на враждебные делегации участников»[14].
Эксперты Национальной конференции помогли в составлении всеобъемлющего документа о положении советских евреев. В документе анализировались препятствия эмиграции, дискриминация в области культуры и религии и антисемитские выступления официальной советской прессы. Копии этого документа были представлены каждой делегации и распространялись на специально созванных пресс-конференциях, на которых выступали ведущие эксперты из еврейских организаций США и стран Запада[15].
Не меньшую активность проявляла крупнейшая американская добровольческая организация: «Объединение советов в поддержку советских евреев». На ее примере можно проследить механизмы влияния неправительственных добровольческих организаций на политические процессы, связанные с борьбой за освобождение советских евреев и их национальное возрождение.
– Мы открыли офис в Мадриде и использовали его в качестве базы для нашей работы, лоббируя делегации и обеспечивая информационную поддержку наших действий, – рассказывала мне Памела Коэн, в то время руководительница Чикагского отделения «Объединения».
– Вы были лично знакомы с отказниками, Пэм?
– Да, со многими. Впервые я посетила Советский Союз в 1978 году. Айрин Маниковски – в то время президент «Объединения» – хотела понять, что происходит в Москве с детскими садами отказников, которые подверглись нескольким набегам КГБ. Кроме того, мы хотели получить точную информацию о закрытии ОВИРов на Украине. Мы посетили Харьков, Киев, Одессу, Москву и Ленинград.
– Похоже, что власти решили постепенно закрыть эмиграцию, поскольку уже не были в состоянии ее контролировать.
– Точно. На Западе еврейский истеблишмент заявлял, что уровень эмиграции оправдывает отмену поправки Джексона – Веника. В то же время наши источники среди отказников говорили нам, что хотя цифры эмиграции действительно высокие, в нескольких украинских городах начали вводить практически непреодолимые препятствия для эмиграции. Там стали закрывать ОВИРы или открывать их на два-три дня в неделю, и это притом, что очереди желающих подать документы были огромные и продолжали увеличиваться день ото дня. «Объединение»* хотело установить факты на месте. Мы приехали сразу же за визитом Кеннеди, который был в Москве и Ленинграде и оставил Кремлю список из 18-ти отказников. Мы встретили Парицкого в Харькове до того, как он был арестован, Льва Ройтбурга как раз после того, как он вышел из тюрьмы, Кима Фридмана, Льва и Хану Эльберт в Киеве, оба были потом арестованы, мы встретились с Леонидом Щаранским возле хоральной синагоги в Москве. Я как раз стояла с тобой, когда он подошел. Я помню, Леня сказал, что дело Щаранского торчит у СССР в горле как рыболовецкий крючок: и выдернуть нельзя, и проглотить не могут.
– Пэм, у вас, насколько я помню, в это время было трое маленьких детей. Как вы управлялись со всем этим?
– Да, мои дети были еще очень юные. Управлялась. Мы перевели офис нашей организации «Чикаго Экшен» в Хайлэнд Парк, в пригород, в котором я жила. Мой муж Лани помогал мне. Мы начали строить сильную добровольческую организацию. Наш прежний руководитель Лорель Полак ушла в отставку. Я привлекла Мэрилин Тальман, учителя еврейской истории, признанного оратора общенациональной организации по сбору пожертвований – «Объединенный еврейский призыв» (UJA). Она была на двадцать лет старше меня, имела безупречную репутацию, опыт работы в еврейском мире и хорошие связи. Она понимает процесс спасения на инстинктивном уровне, а я была еще молодая и неопытная, без особого понимания российских дел, еврейского мира или спасательных операций. Мы были прекрасной парой. Я была ее ученицей и доставляла в группу информацию об отказниках. Она в то время вела семилетнюю программу по еврейской истории для взрослых. Очень яркая личность, занимавшаяся изучением истории всю жизнь. Ее группы служили также в качестве базы для обсуждения современных преследований евреев в СССР.
– Как вы организовали работу в «Чикаго Экшен»?
– Меня больше всего интересовало, что происходит в России. Когда я стала руководителем организации, там еще не было организованных файлов. Это было еще до компьютеров, так что мы сделали каталог из карточек с основной информацией об отказниках: адрес, телефон, потребности, год отказа, является ли учителем иврита, ученым, когда и как часто переподавал документы на выезд, потерял ли работу, готов ли и может ли получать телефонные звонки от нас, готов ли встречаться с нашими туристами. С этими тщательно собираемыми данными я создавала профили отказников для нашей программы персональной опеки. Но по мере того, как все большее число лиц получало отказы и резко увеличилось количество арестов, поток информации постоянно увеличивался, а в офисе нас работало только двое или трое. Три человека не могли справиться с такой работой.
– Вы были добровольцы или кто-то работал на ставке?
– Только добровольцы, Юлий. Я начала активно помогать в 1977 году. Тогда нас было три сопредседателя: я, Мэрилин Таллман и Кароль Борон. Мэрилин занималась инструктажем туристов и в первые годы несла основную нагрузку по сбору средств. Кароль занималась финансами. Ни одного профессионала в офисе не было, и у нас было очень мало средств. Нам нужно было собрать деньги на съем помещения для офиса, для наших телефонных разговоров в СССР и для нашего бюллетеня «Отказник», который редактировался другим добровольцем – Линдой Оппер. После того, как Кароль отошла от дел, Хетти Деливе, ребенком спасенная в Голландии от нацистов, взяла на себя ответственность за финансы. После вторжения русских в Афганистан мы расширили нашу активность, и с 1980 года в ее ведении была работа с банками, перевод денег в СССР, покупка камер и длинного списка других вещей, которые мы передавали нашим туристам для отказников, и другие сложные финансовые вопросы. Только через несколько лет мы наняли секретаря. Мне приходилось самой печатать, и я не умела этого делать – кошмар. Мне нужно было создать бланк для писем, и я не умела этого делать. Мне нужно было заниматься с прессой, и я не знала, как это делают. По мере расширения нашей информационной базы я уже не могла заниматься всеми отказниками. Я поняла, что для того, чтобы обеспечить им защиту и поддержку, я должна создать связь между американскими евреями и отказниками, и я начала программу персональной опеки в Чикаго. Я и Мэрилин начали выступать в синагогах и убеждать евреев брать опеку над конкретной семьей отказников. Я выступала, например, в программе «Молодежный диалог». После этого молодой адвокат Харвей Барнет спросил меня, чем он может помочь. Я дала ему имя одного из отказников и попросила быть за него ответственным. Это означало, что он будет отвечать за предание гласности информации о любых преследованиях своего подопечного со стороны властей, за контакты с конгрессменами, за представление его дела перед различными организациями и за все, что будет необходимо делать, чтобы он получил разрешение на выезд. Я, со своей стороны, буду снабжать его информацией по этому делу по мере ее поступления. В дополнение к этому он может контактировать с ним по телефону или по почте. В результате Харвей не только оказал ему существенную помощь в получении разрешения, но и помог «Чикаго Экшен» в мобилизации средств, дважды посетил СССР и вошел в президиум общеамериканского «Объединения», когда я стала его президентом, – и там он также принес много пользы.
– Вы устраивали встречи только в синагогах, или были другие общественные площадки?
– Мы встречались в синагогах и в частных домах. В данном случае это была программа в частных домах. Я создала что-то вроде профильного бланка, в котором содержалась вся необходимая информация по семье отказников, и передавала его группе, берущей над этой семьей персональную опеку. Для телефонных контактов и посещений я давала только отказников, говоривших по-английски: в эти годы довольно много отказников говорило по-английски. Кстати, Ицхак Коган – отказник, которого я предложила для опеки Харвею Барнету, – оказался его родственником: это был его двоюродный брат. Так два человека из совершенно разных миров нашли друг друга. Таких историй было довольно много.
– Да, я знаю трогательную историю о семействе Смаклеров из Филадельфии, которые, как выяснилось, оказались родственниками активиста-отказника Александра Шмуклера. Расскажите подробней, какие рычаги задействовала программа персональной опеки?
– Целью программы было создание и развитие широкой добровольческой инфраструктуры для поддержки отказников, и эта инфраструктура оказалась очень эффективной для выхода и влияния на Конгресс. Все что для этого было нужно, – это один такой Харвей Барнет, или синагога, или еврейская организация, или врач, готовый работать для врача отказников, или психиатр, готовый заниматься случаями использования психиатрии против отказников, еврейская школа или программа изучения еврейских знаний, готовая принять опеку над преподавателем иврита. В штате Иллинойс десять округов выбирают своих представителей в Конгресс. В результате нашей работы каждый конгрессмен имел набор случаев отказа, полученных от его избирателей. Добровольный сотрудник «Чикаго Экшен» Жан Фрид был в постоянном контакте с делегацией представителей нашего штата Иллинойс в Конгрессе и образовывал их по фундаментальным вопросам несоблюдения СССР взятых на себя обязательств. Наш подход включал много граней. Чаще всего мы находили «опекунов» после того, как посылали или поощряли их к поездке в Советский Союз. После этого мы снабжали их документацией по их отказнику, и они проводили работу в своих общинах, со своей прессой и со своими представителями в Конгрессе. Широкий добровольческий подход демонстрировал офисам конгрессменов политические мускулы «Чикаго Экшен»: поток открыток или телефонных звонков, вызванных нашей кампанией, показывал им, что у нас серьезное влияние на их избирателей. И если говорить немного цинично, офису конгрессмена не доставляло особого труда сделать приятное его еврейским избирателям.
Такого рода деятельность требовала искушенности и компетентности, которых поначалу в наших рядах не наблюдалось, а мы должны были проводить брифинги и пропагандировать наши идеи среди членов Конгресса и Сената. Но мы научились, и в конце концов Мика Нафталин, директор «Объединения», и я проводили брифинги в Белом Доме, Государственном департаменте, отделе Советского Союза в Государственном департаменте, в офисе Кондолизы Райс, когда она заведовала отделом национальной безопасности, Центральном разведывательном управлении и отделе торговли. Мы также давали показания перед большим количеством слушаний в Конгрессе: почтовые слушания, слушания сельскохозяйственного комитета и другие. В дополнение к этому, руководство «Объединения» представляло ценные свидетельства нарушений прав человека в СССР на всех международных встречах Комиссии по безопасности и сотрудничеству в Европе в рамках Хельсинкского процесса. Документация о советских нарушениях международных соглашений была основой наших образовательных методов, поскольку в качестве общественной организации, освобожденной от уплаты налогов, мы не имели право на прямое лоббирование. Документация готовилась профессионально и с абсолютной точностью. Потеря доверия подорвала и обесценила бы наши усилия. Для того, чтобы быть точными, мы должны были выстроить доверительные отношения с лидерами отказников. Без такого сотрудничества мы не могли действовать надежно в их интересах. Это накладывало на нас огромную ответственность, и мы старались действовать с предельной осторожностью и уважением к тем, для кого мы работали.
– После того, как меня избрали президентом всего «Объединения», мои интересы сместились на общенациональный уровень, но и перед этим, в начале восьмидесятых годов, моя работа с конгрессменами и сенаторами производила общенациональный эффект. Я объясню, как это происходило. Моим сенатором от Иллинойса в то время был Чарльз Перси. Он занимал наиболее влиятельную позицию в Сенате – председателя комитета по иностранным делам. У меня сложились очень близкие отношения с его помощником Скоттом Когеном, который симпатизировал нашим усилиям. Я не могу вспомнить ни об одной просьбе, в которой Перси нам отказал. Я помню, как позвонила Скотту в конце рабочего дня, когда узнала об аресте активиста, и Перси немедленно пошел в советское посольство выразить протест. У Перси был особый стимул действовать в интересах советского еврейства. Сенатор имел неосторожность публично назвать Арафата умеренным лидером, чем вызвал ярость еврейской общины. Теперь он очень хотел показать еврейскому миру, что он не был антисемитом. Правда состояла в том, что офис Перси и я в хорошем смысле использовали друг друга. Я с удовольствием предоставляла Перси возможность помогать моим подопечным советским евреям и демонстрировать тем самым, что он не антисемит. Не все со мной соглашались. Кароль Борон, одна из сопредседателей «Чикаго Экшен», не готова была на компромисс, и ушла.
– Итак, вы осветили три направления: личную опеку, лоббирование в Конгрессе и Сенате, международные конференции.
– Да. Лоббирование было напрямую связано с еще одним направлением, о котором мы еще не говорили, – со средствами массовой информации. Хотя Чикаго не имело общенациональной новостной службы или газеты, мы чувствовали, что Советы интересовались Чикаго из-за его крупной польской общины, в которой были антисоветские диссидентские группы. Мы были вынуждены привлечь к нам внимание, и использовали для этого прессу. Это было непросто. У нас не было советского консульства, как в Нью-Йорке или Сан-Франциско, где мы могли бы демонстрировать. У нас также не было офиса Аэрофлота. У нас не было официального советского присутствия нигде внутри или возле города. В Чикаго было два еврейских новостных журнала. «Еврейская федерация» (это истеблишмент) печатала ежемесячную газету, но эта газета бойкотировала все новости, выпускаемые «Чикаго Экшен». Крайне левые владели чикагским еженедельником «Сентинел», но они не печатали наши сообщения для печати, поскольку считали их антисоветскими. Когда нам позарез нужно было опубликовать информацию, мы покупали место для рекламы в этой газете. Другие газеты целиком зависели от их московских бюро. Например, из телефонного разговора с московским отказником я узнала, что Менделевича освободили из тюрьмы, и это произошло до того, как об этом узнали в «Ассошиайтед Пресс». Я позвонила в «Нью-Йорк Таймс», «Чикаго Трибюн», «Сан Таймс» и «Телевизионные новости», чтобы передать им информацию, но они не готовы были принять ее, потому что она прибыла не от их московского бюро. От этого одного можно было прийти в отчаяние: у нас было больше информации, чем сообщалось в прессе, и мы постоянно должны были что-то придумывать, чтобы привлечь ее внимание. Мы должны были вызвать интерес прессы к событиям.
– Каким образом?
– Например, был арестован Юлий Эдельштейн. Как можно было мобилизовать общественный протест? Как мобилизовать еврейскую общину и прессу для освещения этого события? Мы устроили шуточные похороны безразличия и апатии. Апатия и бесчувственность были нашими смертельными врагами, и мы хотели похоронить их. Мы сняли старомодную повозку, в которую была впряжена лошадь. В повозке располагался гроб. Процессия проследовала по главной улице Скоки. Мэр Скоки возглавлял процессию. Я сказала корреспондентам, что наш пресс-атташе Линда Эдельштейн-Оппер, выпускавшая наш информационный листок «Отказник», является двоюродной сестрой Юлия Эдельштейна. Она затем описала события, приведшие к аресту. Информация о Юлии Эдельштейне была во всех газетах на следующее утро. Во время длительной голодовки Щаранского, решая ту же проблему, «Чикаго Экшен» договорился с офисом мэра открыть общественный «Форум свободы» имени Щаранского в Линкольн-Парке Чикаго. Под брезентовым тентом пресса записывала выступления обоих сенаторов, гостей нашего конгрессмена, мэра и других избранных официальных лиц.
Нам приходилось все время изобретать какие-то новые вещи. Однажды мы устроили общественное мероприятие, посвященное Вольвовскому. В летнее воскресенье после полудня семьи пришли на День Вольвовского. Мы раздали им гелиевые шары, на которых было напечатано его имя. Люди выпускали шары в небо с посланием к Вольвовскому. Мы устраивали шествие раввинов со свитками Торы перед зданием чикагского муниципалитета. Мы устраивали многоступенчатую голодовку раввинов, скоординированную с голодовкой Щаранского. Мы организовали очень эффектный сбор подписей в чикагском отделении Американского Союза адвокатов, протестуя против соглашения между ним и советским Союзом адвокатов, после чего организовали сбор подписей адвокатов под петицией в защиту Щаранского. Петиция была доставлена в советское посольство в Вашингтоне, и об этом сообщали все новостные агентства.
– Итак, четвертое направление вашей работы – средства массовой информации.
– Были еще две вещи. Наша правозащитная деятельность требовала потока точной и проверяемой информации. Нам нужна была информация, чтобы питать ею Конгресс и прессу.
– Насколько я понимаю, здесь мы подходим к вашему конфликту с истеблишментом.
– В целом, да. От него мы эту информацию не получали. Время от времени Гленну и Линн удавалось договориться с ними о получении списка отказников, который был полным, но мы хотели создать свой список, построить свою базу данных, которую мы могли бы проверять самостоятельно. Мы собрали нашу собственную информацию и построили наш собственный список отказников, который вначале печатали на машинке, а затем компьютеризировали. Этот список мы передали в Госдепартамент. Когда Майка и я были в Союзе в 1987 году, мы перевели ответственность по составлению нашего списка отказников Наташе Стоновой и Юре Черняку в Москве и Эдуарду Маркову в Ленинграде. Мы стремились создать нашу собственную информационную систему. Я работала с Ритой Эккер в Лондоне («35») и Давидом Селиковицем из «Комитета 15-ти» в Париже. Мэрилин и я приезжали в Лондон и Париж, чтобы встретиться с ними и договориться о сети инструкторов, которые были бы ответственны за подготовку туристов для посещения отказников и которые затем передавали бы сообщения о поездке трем нашим организациям. Это было вполне формализованное соглашение, которое привело к более достоверной информации и быстрой реакции на нужды отказников.
– Вы обменивались информацией со «Студентами»?
– Да, конечно, они были частью нашей сети и поставляли в нее массу информации.
– Но вы не делились информацией с Национальной конференцией?
– Нет.
– Были ли у вас в восьмидесятых годах контакты с группами активистов в Израиле?
– Когда Юра Штерн и Саша Шипов прибыли в Израиль, а это произошло в 1981 году, «Объединение» привезло их на нашу ежегодную встречу в Вашингтоне, после чего они совершили поездку по нашим филиалам. Они поняли необходимость в независимом добровольческом движении в Израиле, чтобы подталкивать правительство и Лишкат-а-кешер. В результате «Объединение» и «35» начали помогать финансировать новый образовательный и информационный центр советских евреев в Израиле.
– В который вошли еще Шмуэль Азарх и Иосиф Менделевич?
– О, да. Мы работали с ними очень тесно. Большинство фондов приходило к ним от Линн Сингер с Лонг Айлэнда, Риты Эккер из «35» и от нас из «Чикаго Экшен». До Информационного центра у «Объединения» в Иерусалиме был свой представитель – Яэль Софиос. Нам нужна была добровольческая низовая организация в Израиле, и когда Саша и Юра прибыли – это было просто здорово. Мы знали, что с ними можно работать, и помогли им начать это дело.
– Поддерживали ли вы отношения с организацией «Маоз» Голды Елиной?
– Я читала об этой организации, но мы не были с ними в контакте. Мы поддерживали контакты с еще одним бывшим отказником в Израиле – Львом Утевским, который готовил для нас прекрасные анализы по-английски и тратил много времени, энергии и денег на переводы важных писем отказников из Ленинграда, антисемитских статей и другой информации. Я поддерживала с ним близкие контакты в течение многих лет и всегда полагалась на его оценки ситуации. Эдуард Усоскин, руководитель группы «Отпусти народ мой», тоже бывший ленинградец, снабжал нас надежной информацией и экспертными оценками. Он познакомил меня с группой финских христиан, которые часто ездили в Россию и много нам помогали.
– Сотрудничали ли вы с канадскими активистами?
– У нас были хорошие отношения с Женей Интратор и с монреальским отделением «35» – Барбарой Штерн и другими. У меня были рабочие отношения с Альфредом Райхманом, ключевой фигурой во всем, что касалось советских евреев. Он познакомил меня с равом Моше Шерером из Агуды в Нью-Йорке. Они помогли поставить отказникам компьютеры и другую оргтехнику, когда это стало возможно. Через другую группу я была тесно связана с Мартином Гильбертом.
– «Студенты» и «35» стали международными организациями, открыли отделения в разных странах, а Объединение базировалось только в США?
– В экспансии не было необходимости. Мы полностью доверяли нашим коллегам за границей. Более того, мы были готовы работать с каждым, кто был готов работать с нами. У нас были близкие нам коллеги в Англии и Франции, в Голландии и Швейцарии. Наши контакты с отказниками связали нас с аналогично мыслящими людьми и организациями, с которыми мы могли сотрудничать по отдельным вопросам, отдельным случаям и определенным политическим направлениям. Через одну из групп отказников мы развили взаимно полезные отношения с организацией «Эзрат ахим» («Братская взаимопомощь»), офисом Хабада в Нью-Йорке. У нас были координаты наших коллег за границей, и мы связывались с ними систематически. Информация путешествовала по телефонной сети, начало которой было в СССР, и далее она направлялась в Лондон, Нью-Йорк, Бостон, Лонг-Айленд, Чикаго, Омаху, Сан-Франциско, Вашингтон, Майами, Торонто, Цинцинатти. Наши добровольческие низовые организации проводили международные встречи. Каждую осень был ежегодный съезд «Объединения» в Вашингтоне, на который съезжались представители наших отделений, «35» из Англии и «Комитета 15-ти» из Франции. Периодически мы устраивали встречи в других городах: Сан-Франциско, Чикаго, Бостоне. Канадцы и бельгийцы посещали также проводившийся раз в два года съезд Объединения в Израиле. После каждых национальных выборов в Конгресс, которые проводились каждые два года, мы проводили брифинг для нового состава Конгресса.
– Как часто вы связывались с другими отделениями «Объединения» и с Россией?
– По меньшей мере ежедневно. Иногда я говорила с Линн два-три раза в день. Мы связывались по факсу. Было несколько человек, звонящих в Россию, несколько – собирающих отчеты от туристов, несколько – отбирающих информацию, требующую быстрой реакции, так что телефоны звонили постоянно и в наших офисах, и в наших домах… день и ночь. Информация отправлялась немедленно через океан и по стране. Костяком нашей информационной системы были, безусловно, люди, инструктирующие туристов и получающие от них отчеты о поездке, и люди, проводившие разного рода брифинги. Сообщения туристов рассматривались как конфиденциальная информация, и к ней имело доступ ограниченное число лиц. Такие сообщения часто раскрывали чувствительную информацию об отказниках, о подпольной деятельности, иногда сомнительные субъективные точки зрения или личную информацию, о которой нельзя было писать и тем более публиковать. Сообщения туристов были существенны для понимания внутренних механизмов движения в СССР. Нас интересовали мнения отказников, перспективы, экспертные оценки, потребности, лидерство, расширение сообщества и направления деятельности различных групп: учителей иврита, «культурников», преподавателей истории и традиции, «бедных родственников», активистов алии, отказников по секретности, правовых групп, женских групп, группы мониторинга ОВИРа, детей в отказе, разделенных семей, и я бы могла продолжать и продолжать. Через нашу информационную систему доставлялось все необходимое для поддержания отказников. Если что-то должно было быть в Москве к определенной дате, нам нужна была методология, обеспечивающая поставку. Мы создали систему транспортировки между несколькими источниками, которые считались конфиденциальными, поскольку они включали материальную помощь. Это была огромная работа.
– Пэм, для того, чтобы каждый из нуждающихся отказников в СССР мог получить необходимое в то время, когда ему это было нужно, вы должны были создать еще одну базу данных для этих целей: материальная помощь для отказников в беде, для узников Сиона, для детей, для больных, для преподавателей, для семинаров. Такое под силу, пожалуй, только истеблишменту с его неограниченными возможностями.
– В точности, Юлий. Мы не могли снабжать и не снабжали «каждого». Для этой цели мы установили связи с компетентными и надежными партнерами-отказниками. Один из таких моих партнеров хранил записи всего, что мы поставляли. Часто мы устанавливали такие надежные связи с отказниками, которые брали на себя ответственность за какую-то отдельную группу из тех, что упомянуты выше. Были случаи, в которых мы оказывали помощь напрямую, поскольку ситуация была ужасной, скажем, потеря члена семьи. Снабжение необходимым и денежная помощь членам семей заключенных всегда была приоритетной. Мы поставляли материальную помощь, но не менее важной было снабжение духовной пищей, в которой отчаянно нуждалось сообщество отказников: это литература об иудаизме, Израиле, пленки с записями Торы на русском языке, учебники иврита, пленки с уроками иврита, словари – все, что необходимо для людей, находящихся на положении заложников. Мы посылали вам израильские аудиокассеты на иврите. Мы также посылали медикаменты, инсулин, даже сердечный клапан однажды.
– Кто разработал унифицированную систему инструктажа туристов?
– В центре были Линн Сингер, Рита Эккер, Давид Ваксберг, Хинда Кантор и я. Это была очень профессиональная и очень эффективная программа.
– Я знаю, что вы организовывали также телефонные звонки советским чиновникам и официальным лицам, чтобы создать у них впечатление, что вы знаете все, что они с нами творят. Эти люди не имели опыта работы с заграницей и не знали, имеют ли они право прекратить разговор или, наоборот, отвечать на поставленные вопросы. Учитывая чувствительность советской системы к заграничному мнению, это их сильно напрягало.
– Мы хотели создать у них иллюзию, что мы являемся этаким осьминогом с множеством рук. Они должны были чувствовать нашу реакцию на каждое преследование, которое они осуществляли. Если они предпринимали действия против отказника, я хотела, чтобы они почувствовали кулак у своей физиономии через самое короткое время: немедленная и острая реакция была попыткой предотвратить их от следующего шага. Было ли действие КГБ просто предупреждением, или первым из шагов, ведущих к аресту, или началом общей кампании против определенной активности отказников, наша стратегия сводилась к тому, чтобы инициировать официальную реакцию на эти действия и вынудить их остановиться.
– Это как в медицине – чем скорее обнаруживается болезнь, тем больше шансов в успехе лечения.
– Хорошо сказано. Мы звонили все время.
– Но чтобы звонить или писать советским чиновникам, вы должны были найти людей, говорящих и пишущих по-русски.
– Правильно. С небольшими исключениями это были Майкл Шерборн и Женя Интратор. Мы звонили также тем, кто говорил по-английски. Параллельно мы вели кампанию писем отказникам и открыток советским официальным лицам.
– Пэм, я, честно говоря, затрудняюсь понять, как вы могли управлять всей этой работой без профессионалов, работающих для организации.
– Оглядываясь назад, я могу сказать, что это было удивительно. Это то, что имеется в виду под «низовой добровольческой организацией». «Чикаго Экшен» не нанимало профессионалов. Я взяла секретаря только в 1983 году. Все отделения Объединения управлялись добровольцами, которые работали, в большинстве случаев, со своих кухонь. Нью-йоркское отделение в Бэй Эриа было в высшей степени профессиональной организацией. Они работали эффективно, и я использовала их деятельность как прототип для управления «Чикаго Экшен». Дэвид Ваксберг был их профессиональным директором, хотя его преданность делу и энергия были как у добровольца. Он поднял уровень профессионализма во всей организации. Первые общенациональные президенты «Объединения» действовали из своих городов. Когда Линн Сингер стала президентом, она открыла офис в Вашингтоне. Айрин Маниковски пригласила Дмитрия Саймса быть нашим представителем в Вашингтоне. Он работал с Конгрессом. 1979 год был сложным для нас, потому что Советы закрывали или ограничивали работу ОВИРов в ряде областей, а Национальная конференция от имени истеблишмента лоббировала отмену действия поправки Джексона – Ваника. Они пытались убедить президента США отменить ограничения, препятствующие предоставлению СССР статуса наибольшего благоприятствования в торговле. Мы активно боролись с ними.
– Они лоббировали отмену действия поправки на годичный срок?
– Да, на год, но однажды отменив поправку, было бы трудно задействовать ее снова. Мы уже знали о длинных очередях евреев в ОВИРах на Украине. Отказники говорили нам об ограничении эмиграции. Мы не хотели награждать за это СССР. Поэтому мы с помощью Дмитрия Саймса хотели обойти Конференцию со стороны Конгресса.
– Саймс был профессиональным лоббистом?
– На самом деле нет. Он эмигрировал из Москвы в 1973 году и был известным кремленологом, ставшим неформальным советником Ричарда Никсона, был ассоциирован с Фондом Карнеги, различными русскими программами и отделениями изучения России в университетах. После Дмитрия Саймса мы расширили вашингтонский офис и включили туда исполнительного директора, бухгалтера и офисных сотрудников. Они работали под руководством лидеров добровольцев. «Объединение» всегда имело сильное неоплачиваемое руководство, которое строго контролировало деятельность директора и обеспечивало руководство всех отделений лидерами-добровольцами. Президиум и исполнительный комитет были очень сильными. Стабилизация деятельности офиса была проблемой для президиума в течение нескольких лет – директора приходили и уходили, пока я не нашла и взяла на службу Майку Нафталина, исключительно конструктивного и талантливого человека. Майка был юристом, работал у конгрессмена, затем у Эли Визеля в Комиссии Холокоста. Это был опытный и уравновешенный стратег и прекрасный переговорщик. К тому же у него было прекрасное сердце. Он работал с «Объединением» с 1986 по 2009 год. В противоположность Вашингтону, «Чикаго Экшен» никогда не имело директора. Мы всегда работали с добровольцами.
– Скажите, Пэм, почему вы постоянно были в сильной оппозиции к истеблишменту?
– Мы не были в оппозиции к истеблишменту. У нас было достаточно дел без этого. Они были в оппозиции к нам. Большой проблемой были Джексон и Веник. Все документы свидетельствуют об их мягкой позиции по отношению к отмене поправки. Они действовали по поручению Лишкат-а-кешер, как ты знаешь, и хотели идти на уступки. В уравнении «кнут – пряник» они были за пряник. Мы не поддерживали награды за аресты, преследования и ограничения эмиграции.
Другой проблемой было направление эмиграции, то, что ты называешь неширой.
Третьей проблемой была тихая дипломатия против публичной дипломатии. «Ша штиль», ведите себя спокойно, не делайте волн против нашей стратегии конфронтации.
В-четвертых, им не понравилось, что Объединение поддерживало некоторых диссидентов, например, Сахарова. Отказники мне сообщали, что Лишкат-а-кешер посылала к ним туристов с инструкцией: не работайте с Памелой Коген, потому что она работает с диссидентами.
– Они, видимо, хотели ограничить вашу деятельность только еврейскими темами?
– Больше, чем это, Юлий. По вопросу эмиграции мы полагали, что в СССР должно быть сильное сионистское движение. Я однажды встретилась с Сарой Френкель и сказала ей: «Нам нужно сильное сионистское движение в России. Это ваша работа. Я сижу в Чикаго. Я не могу строить сионистское движение из Чикаго с необходимым уровнем доверия к моим действиям. Это было бы лицемерием. Мы можем и поддерживаем сионистское движение. Мы посылаем туда информацию об Израиле. Мы посылаем пленки об Израиле, которые мы упаковываем таким образом, чтобы они выглядели как незаписанные. Но я не могу быть Жаботинским в Чикаго, когда существует Израиль, и это его работа.
– Пэм, в наше время вы можете быть сионистом в любом месте, если помогаете Израилю и боретесь за усиление еврейской идентичности, которая объединяет наш народ.
– Абсолютно, но пойми, мы же не против сильного сионистского движения. В России мы хотели этого. Но мы чувствовали, что наша работа, прежде всего, состояла в том, чтобы помочь в развитии еврейской идентичности. У нас даже была программа – отправлять еврейские материалы по почте, чтобы помочь в развитии этого направления. Она называлась «Право на идентичность». Но одновременно мы не поддерживали сокращение иммиграции в США. В конце концов, американские евреи не сделали достаточно во время Второй мировой войны для спасения своих братьев, и человек вроде меня не может сказать американскому правительству, чтобы оно закрыло ворота перед беженцами. Было ясно, что Советы знали, кто едет в Израиль. Они могли не хотеть большой алии, но позволить эмиграцию в другую страну. Наше руководство считало морально неправильным поддерживать прекращение въезда в Америку.
– Это вполне естественные чувства для жителя Чикаго. Глядя из Чикаго, вы спасали еврейские души. Глядя из Москвы, едущие не в Израиль создавали угрозу для выезда и занимали место репатриантов в квоте на выезд. Я достаточно обсуждал этот вопрос. Суть проблемы в том, что до того, как появились прямые рейсы и эмиграция стала почти свободной, эмигранты занимали место репатриантов.
– Я согласна, что была квота, но при этом считаю, что советская стратегия состояла в том, чтобы сделать эмиграцию уступкой Соединенным Штатам. Подарком Америке будут эмигрирующие туда евреи, чье число будет определяться базирующейся в США организацией ХИАС. Мне представляется, что СССР манипулировал не только количеством виз, но и направлением выезда. Если выдают разрешения евреям, направляющимся в США, чтобы добиться уступок со стороны США, мы должны разыгрывать эту карту. Мы играли на советской мотивации. Если мы могли вытащить людей оттуда, мы должны были это делать.
– Теперь настало время историков исследовать вопрос о том, кто был прав.
Лоббистская деятельность неправительственных организаций типа «Национальной конференции» и «Объединения» и распространяемая ими информация способствовали тому, что не только делегация США, но и делегации других стран Запада, в особенности Англии и Канады, стали поднимать на встречах различные аспекты положения евреев в СССР.
Помимо Мадридского форума и Хельсинкского процесса в целом, бывших, безусловно, одним из приоритетных направлений деятельности наших друзей за рубежом, было много других площадок, на которых лоббистская деятельность наших сторонников из еврейского мира приносила плоды. К ним можно отнести Брюссельские встречи, парламентские и межпарламентские группы, всевозможные научные и культурные форумы, различные женские организации, спортивные состязания и т.п.
45-й Конгресс международного Пен-клуба, например, принял 21 сентября 1981 года резолюцию, осуждающую советское правительство за подавление языка иврит и за попытки полного разрушения духовной жизни евреев. Резолюция была одобрена сорока делегатами. Представители семи восточноевропейских государств от голосования воздержались[16]. А шестьдесят восемь ученых из восьми стран, включая тринадцать лауреатов Нобелевской премии, сформировали 19 мая 1981 года «Комитет в защиту Виктора Браиловского» – за месяц до суда над ним[17]. 29 декабря 1981 года в Париже был сформирован «Комитет по сохранению еврейской культуры в СССР», в который вошли известные деятели культуры и писатели: Раймон Арон, Симона де Бовуар, Эли Визель и другие[18].
2 марта 1982 года Палата Представителей США единогласно приняла резолюцию, призывающую Советский Союз прекратить преследования, аресты и процессы еврейских активистов, устранить препятствия на пути эмиграции и уважать религиозные права своих граждан, а 4 марта аналогичная резолюция была принята также Сенатом США[19].
13 мая 1982 года председатели движений солидарности с советскими евреями в Англии, Франции и Голландии передали Петеру Данкерту – президенту Европейского парламента в Страсбурге – обращение в поддержку советских евреев, подписанное более чем миллионом жителей Западной Европы. Европейский парламент принял резолюцию, призывающую десять министров иностранных дел Европейского союза выразить советским властям озабоченность в связи с преследованиями советских евреев и сокращением эмиграции[20].
25 января 1983 года в Палате Общин в Лондоне открылась выставка, посвященная обращению советских властей с евреями[21]. Международная психиатрическая ассоциация в Вене приняла решение обсудить вопрос об использовании психиатрии в политических целях. 10 февраля 1983 года, незадолго до обсуждения этого вопроса, СССР вынужден был выйти из состава ассоциации. С 20 по 22 февраля 1983 года в Женеве проходила первая международная конференция организаций солидарности европейских женщин с евреями Советского Союза. В конференции приняли участие женщины-депутаты парламентов и сенаторы из Бельгии, Дании, Франции, Великобритании, Голландии, Италии, Швеции и Швейцарии. 15 марта 1983 года Третья всемирная конференция по советским евреям открылась в Иерусалиме. В конференции приняли участие свыше тысячи делегатов из тридцати стран.
Подобных примеров можно было бы привести множество.
Борьба советских евреев при президентстве Рейгана стала играть более важную роль. Это была борьба против репрессивного коммунистического режима за базовые общечеловеческие права, и она полностью соответствовала аргументации, которую использовал Рейган в отношении СССР. Всего через несколько месяцев после приведения к присяге в качестве президента он пригласил в Овальный Кабинет Авиталь Щаранскую, которую сопровождал Иосиф Менделевич.
В окружении Рейгана также росло понимание того, что обсуждение прав человека хорошо воспринимается в странах Восточной Европы и стимулирует там рост демократических настроений.
[1] Сторонник демократической партии Джин Кирпатрик изложила свои взгляды в статье «Диктатуры и двойные стандарты», вышедшей в журнале «Комментери» и привлекшей внимание президента Рейгана, который назначил ее послом в ООН. (См.: Beckerman Gal. When they come for us we’ll be gone: The Epic Struggle to save Soviet Jewry.Boston;New York, 2010. Р. 417).
[2] Feingold Henry L. “Silent No More”: Saving the Jews of Russia. The American Jewish Effort, 1967 – 1989.SyracuseUniversity Press. Р. 228.
[3] См.: Beckerman Gal. When they come for us we’ll be gone: The Epic Struggle to save Soviet Jewry.Boston;New York, 2010. Р. 417.
[4] См.: Там же.
[5] Feingold Henry L. “Silent no more”: The American Jewish Effort, 1967-1989, Syracuse University Press, 2007. Р. 229
[6] Soviet Jewish Affairs: Chronicle of Events. Р. 101.
[7] Дита Гуревич. Из интервью автору.
[8] С 1976 по 1982 гг. он назывался «Еврейская интеллигенция в Советском Союзе», с 1983 по 1992 гг. – «Евреи в Советском Союзе», и с 1993 по 1997 гг. – «Евреи Советского Союза на перепутье».
[9] A Second Exodus: The American Movement to Free Soviet Jews, W. Korrey, From Helsinki: A salute to Human Rights, Brandeis University Press, Published by University Press of New England, Hannover and London, 1999. Р. 129.
[10] В 80-х годах были проведены четыре конференции, продолжавшиеся с небольшими перерывами все десятилетие. Кроме того, в Будапеште, Белграде, Оттаве и Копенгагене проводились встречи, посвященные отдельным аспектам Заключительного Акта. В1989 г. был открыт постоянный офис с секретариатом в Праге.
[11] См.: Feingold Henry L. “Silent no more”: The American Jewish Effort, 1967-1989, Syracuse University Press, 2007. Р. 249 – 251.
[12] A Second Exodus, The American Movement to Free Soviet Jews, W. Korrey, From Helsinki: A salute to Human Rights, Brandeis University Press, Published by University Press of New England, Hannover and London, 1999. Р. 131.
[13] Ibid. Р. 130.
[14] Джерри Гудман. Из интервью автору.
[15] См.: A second Exodus: The American Movement to Free Soviet Jews, W. Korrey, From Helsinki: A salute to Human Rights… Р. 130-131.
[16] Soviet Jewish Affairs: Chronicle of Events. Р. 101.
[17] Ibid. Р. 97.
[18] Ibid. Р. 88.
[19] Ibid. Р. 95.
[20] Ibid. Р. 97.
[21] Ibid. Р. 102.